Девочки — убийцы с хорошими задатками: о ценности эмпирического материала в психиатрии

Девочки — убийцы с хорошими задатками: о ценности эмпирического материала в психиатрии

Надо признать, что человек двадцать первого века, который видит на телеэкране сотни (!) убийств в месяц, конечно, в значительной степени утратил остроту их восприятия. Но даже его способны покоробить описания того, как одни дети убивают других детей. А представим, как были восприняты подобные сообщения читателями девятнадцатого века, в котором убийства еще не были массовыми — ни в жизни, ни на экранах!

Тот, кто представил себе это, легко согласится, что материалы из второй части диссертации Карла Ясперса способны отвлечь кого угодно от чего угодно. Они не просто потрясают — они заставляют содрогаться, негодовать, испытывать ярость и сострадание одновременно. И при этом они написаны строго научным, бесстрастно — протокольным стилем. Надо быть гениальным писателем, чтобы написать трагедию в протоколах. Но некоторым врачам, которые становятся писателями, это блестяще удается. Многие рассказы А. П. Чехова напоминают истории болезни. У него, кстати, тоже есть страшный рассказ «Спать хочется» — про изнемогающую от усталости девочку — няньку, которая убивает своего подопечного младенца, чтобы вздремнуть хотя бы ненадолго. Но там причиной всему — не ностальгия, а дикая усталость, вызванная беспощадной эксплуатацией.

Почитаем же истории болезни, которые Ясперс приводит во второй части диссертации, не переставая задавать себе при этом такие вопросы: «В какой мере это психиатрия?» и «В какой мере эти истории ценны для психиатрии?» Естественно, нам придется при этом привести эти истории болезни во всей полноте, без купюр, чтобы не было подозрений в том, что было опущено что?то ценное.

Несколько позднее, в работе о бреде ревности, К. Ясперс счел нужным оправдаться за чересчур подробные истории болезней, которые он приводит. Он сказал, что в психиатрии без таких подробных историй болезней нельзя: один врач просто не сможет помочь другого. Почему — скажем позже. Не будем забегать вперед. Просто попросим читателя набраться терпения.

Вот история болезни той девочки — подростка, экспертизу вменяемости которой проводил учитель К. Ясперса, доктор Вильманнс.

«Аполлония С., третий ребенок в семье каменотеса, родилась в 1892 г. У нее восемь братьев и сестер в возрасте от полутора до восемнадцати лет. Родители живут в большой бедности, зарабатывая поденной работой. Отец, по собранным о нем сведениям, иногда выпивает, мать однажды совершила кражу, но больше ничего порочащего о них не рассказывают. Жена давно не совершает правонарушений, муж не является законченным пьяницей и выполняет свои обязанности по дому. И, тем не менее, воспитание детей характеризуется как неудовлетворительное.

Аполлония закончила обучение в школе, пройдя все классы. Сведения, которые сообщают о ней учителя и священники, несколько различаются. Одни считают, что она была достаточно хорошей ученицей со средними способностями, другие — что ее способности были выше средних, третьи (например, викарий) — причисляют к худшим ученицам. Но все в один голос неоднократно жалуются на недостаточное ее прилежание, даже лень. Однако учитель, который учил ее семь лет, говорит: “Девочка всегда была прилежной, и я имел все основания быть довольным ею”.

Она всегда была стеснительной и сдержанной в поведении; если ее наказывали, проявляла обидчивость и строптивость, была очень чувствительна к порицаниям и дольше, чем другие дети, оставалась замкнутой и надутой. Однако не было оснований говорить о своенравии и упрямстве.

Будучи старшеклассницей, она присматривала за младшими братьями и сестрами, которые были к ней очень привязаны. В конце концов, ей пришлось, по существу, в одиночку вести домашнее хозяйство, поскольку ее родители все чаще уходили на заработки.

Родные и близкие в один голос называют ее тихой и скромной, старательной и послушной; за ней никогда не замечали склонности ко лжи, нечестности, проявлений жестокости или стремления мучить братьев и сестер»[87].

Сделаем паузу и поразмыслим над сказанным. Кто мог бы написать этот текст? Исключительно психиатр в своей научной диссертации? Конечно, нет. Его мог написать участковый, мог написать завуч, мог написать сотрудник органов надзора и опеки. Ничего специфически медицинского в этом описании нет. Едва ли оно дает что?то особо ценное для психиатрической науки в понимании коллег Ясперса по Гейдельбергской клинике, а уж тем более не дает ничего для понимающей, экзистенциалистской психиатрии, которая углубляется во внутренние переживания пациентов.

Описываются только внешние обстоятельства. К тому же суждения различных людей о больной в детстве различаются, иногда даже исключают друг друга. Единственное, на что мог бы обратить внимание психиатр, это отсутствие дурной наследственности и жестокости к детям, которая проявлялась бы ранее. Родители не были преступными типами (о которых так любили рассуждать в девятнадцатом веке). Маленьких детей девушка не обижала — наоборот, заботилась о младших в семье, хотя ей приходилось тяжко: она училась в школе, а родители подолгу отсутствовали. В общем, напрашивается вывод: только внезапные сильные переживания — тоска по родине — заставили девочку совершить ужасное преступление. Дальнейшее описание жизни девушки призвано укрепить этот вывод.

«Когда в 14–летнем возрасте Аполлония закончила школу, нищета в родительском доме заставила ее сразу же пойти в услужение к чужим людям. Она пошла охотно и обрадовалась, что нашлось такое место работы. Семья супругов Антон была состоятельной, там ее приняли хорошо. Питание и условия проживания были значительно лучше, чем те, к которым она привыкла. Трое детей были настроены к ней дружелюбно, она пользовалась их доверием. Обязанностей у нее было не больше, чем в родительском доме.

Несмотря на все это, с первых дней работы служанкой девушку охватила сильная тоска по родному дому, она тосковала по своим родителям и даже по жизни в бедности. Когда ушла мать, которая ее привела, она разрыдалась, и все последующие дни ее видели плачущей.

Скоро она стала настойчиво просить, чтобы ее отпустили домой. Супруги, на которых она произвела хорошее впечатление, делали все, чтобы скрасить ей жизнь. С ней обращались хорошо, жена пыталась порадовать ее пирогами, муж обещал купить ей пару новых ботинок, если она будет вести себя хорошо. Но в ответ на каждое обращение к ней она начинала плакать или не отвечала, никак не реагируя.

Вскоре она стала работать спустя рукава. Она пренебрегала работой, не заботилась о детях, сделалась угрюмой, неприветливой, все вызывало у нее отвращение. Правда, она делала то, что ей было поручено, но иногда — только после неоднократных требований; она никогда не выполняла работы с радостью и должным прилежанием. К детям она не проявляла особого интереса, не играла с ними, никто не видел, чтобы она смеялась и шутила с ними. Оставшись без надзора, она бездельничала.

У нее был плохой аппетит; иногда, когда семья садилась за стол, она плакала в сторонке и отказывалась съесть что?нибудь. Приходилось заставлять ее садиться за стол и есть. Иногда она совсем отказывалась кушать и ела лишь тогда, когда мать семейства позднее давала ей что?нибудь со стола с собой.

Работу служанкой она совмещала с учебой в средней профессиональной школе. Учителя не замечали, чтобы у нее был печальный и несчастный вид. Одной из одноклассниц она казалась грустной. По окончании школьных занятий она не искала общества соучеников. Другая одноклассница считает Ап. заносчивой, поскольку она чересчур много смеялась над ее грамматическими ошибками и дразнила ее.

22 апреля, в первое воскресенье после начала работы служанкой, которое пришлось на 17 апреля, она отправилась домой к родителям. Когда хозяйка разрешила ей это, она очень обрадовалась и засмеялась, чего позднее не случалось. Придя домой, она была чрезвычайно рада, целовала и прижимала к сердцу младшего братика, потом принялась плакать, а когда выплакалась, сказала, что никак не может освоиться в чужом доме и умоляла мать не отправлять ее обратно. Мать наотрез отказала ей в этом, отец отказал тоже; Ап., подчинилась неотвратимому, вспомнив, как ее брата Евгения неоднократно пороли за то, что он, тоскуя по дому, убегал с места, где служил. Она прекратила плакать и ушла, не прощаясь. Мать догнала и немного проводила ее.

Вечером она услышала от матери семейства Антон, что лекарство для младшего мальчика содержит яд. Аптекарь велел поэтому давать ему не более одной ложки; две ложки могут содержать смертельную дозу. В следующую среду (25 апреля) семья отправилась на полевые работы. Она осталась дома одна с ребенком. Ее снова охватила сильнейшая тоска по дому. Тогда ей в голову пришла мысль: “Если я сейчас дам А. больше двух ложек лекарства, он умрет, и меня снова отпустят домой”. Чтобы не оставить пятен на одежде ребенка, она положила ему под подбородок тряпки, а затем дала ему несколько столовых ложек лекарства. Тряпки, испачканные пролившейся жидкостью, а также бутылку она тщательно спрятала. Но ее намерение убить ребенка не осуществилось. Лекарство явно не повредило.

Хозяйка уже заметила, что Ап. после первого посещения родительского дома стала намного печальнее, а потому сказала ей, что она может возвращаться к родителям, если не может прижиться. Это предложение она повторила спустя несколько дней. Оба раза она не получила никакого ответа.

В следующее воскресенье (29 апреля) Ап. окликнула мужчину, который направлялся в ее родные места, и попросила его передать родителям просьбу, чтобы кто?нибудь из них навещал ее каждое воскресенье. В тот же день пришла ее сестра Текла (санитарка), которая увещевала ее и утешала, говоря, что ей тоже рано пришлось покинуть дом, что каждый должен привыкнуть к своей работе. После этого Ап., несомненно, приободрилась, но продолжалось это недолго. В следующее воскресенье (6 мая) на просьбу отпустить ее домой она получила отказ. Она была заметно огорчена, но промолчала и не высказала сожаления. Настроение у нее было по- прежнему плохим. Однажды она попросила взять ее с собой на полевые работы, потому что дома, оставаясь одна, она слишком сильно тоскует по дому. В следующие недели, судя по внешнему виду, ее состояние, скорее, улучшилось; когда тоска по дому стала безнадежной, внезапно снова появилась мысль избавиться от младшего ребенка — чтобы нужды в ней больше не было и ее отправили домой. Будучи убеждена в том, что и в следующее воскресенье ее не отпустят домой, она в субботу вечером решила, что ночью бросит ребенка в реку, чтобы в воскресенье ничто не мешало ей отправиться в родительский дом. С этой мыслью она решила отправиться спать в половине девятого и быстро заснула. Пробудилась она, когда уже светало. Она тотчас же поднялась, намереваясь исполнить задуманное, надела нижнюю юбку, рабочую блузку, верхнюю юбку и чулки, осторожно, беззвучно спустилась по лестнице и через кухню и кладовую прокралась в спальню хозяев. Не разбудив их, она взяла мальчика из детской коляски и вышла на улицу через гостиную, умывальную комнату, хлев и склад кормов. Все двери она оставила открытыми; по ее словам, ребенок не спал, глаза его были открыты, но он не закричал. Она быстро побежала с ним по мосту через реку, с крутого на пологий берег, и там бросила в воду. Не оборачиваясь, она поспешила тем же путем обратно, разделась и легла в постель.

Спустя четверть часа хозяин дома взбежал по лестнице, крича, что ребенок пропал. Она снова оделась и приняла участие в поисках ребенка, была спокойна и ничем не выдала себя. Немедленно после этого, без четверти четыре утра отец ребенка явился к полицейскому и сообщил, что ночью был похищен его младший сын. Поскольку в ходе дальнейшего расследования подозреваемых не было выявлено, предположили, что от ребенка избавился один из родителей. На следующий день они были взяты под стражу. При их задержании Ап., которая должна была остаться с детьми, расплакалась. Убийство ребенка вызвало в деревне очень большой резонанс, священник совершил молебен о разоблачении преступника.

Но лишь три дня спустя Ап. созналась на повторном допросе в содеянном, рассказав то, что было изложено выше. Она добавила: “Я знаю, что совершила очень плохое дело и что из?за моей лжи хозяева оказались в тюрьме. Я призналась бы в преступлении сразу, в понедельник, но боялась, что меня арестуют. Я вполне сознавала, что ребенок в реке погибнет, но я любой ценой хотела попасть домой. Мне известно, что людей убивать нельзя, я знаю десять заповедей. Я не знала, что меня приговорят за это к смерти — знала только, что посадят в тюрьму”. Поначалу она отрицала, что совершила попытку отравления, и придумала, будто проткнула пузырек штопальной иглой, и лекарство вытекло, так что пришлось вытирать его тряпкой. Позднее она созналась и в этом поступке.

Супругов Антон немедленно освободили, Ап. была арестована. Тем временем, в реке был найден труп мальчика.

Тоска по дому, которую оттеснили на задний план ужас от содеянного, переживание несчастья, которое она вызвала, страх разоблачения, и, наконец, арест, постепенно окрепла снова, но не достигла предельной остроты. Находясь в тюрьме, она первое время была очень подавлена и много плакала. Когда ее спрашивали о причине слез, она говорила: “Я хочу домой”, к этому она ничего не добавляла. Вскоре ей полегчало. Обязанности, возложенные на нее, она выполняла послушно и прилежно.

Непостижимость данного казуса, противоречие между добродушным характером девушки — подростка, ее детским складом ума и жестокостью преступления привели к тому, что юристы обратились с запросом к окружному врачу, чтобы он вынес заключение по данному делу. Тот переадресовал запрос в Психиатрическую клинику Гейдельберга»[88].

В сущности, ни о какой психиатрии речь пока не идет. Это материал, предоставленный юристами различного рода, от следователей до тюремных надзирателей. Но идет ли речь о психиатрии в истории болезни, составленной врачами? Продолжим чтение.