Вольфганг Амадей Моцарт «Светлый гений» из материала заказчика

Вольфганг Амадей Моцарт

«Светлый гений» из материала заказчика

В этой истории нас ждут не букеты восхищенных или разоблачительных слов, не просветительские усилия, а только версии, предположения и расхождения между ними, которые, собственно говоря, и являются фактами истории музыки.

Говорят, что свойство гения — загадывать человечеству загадки, которые и много лет после его смерти все пытаются разгадать. Мы попробуем подступиться к одной из таких загадок, а вернее — хотя бы разобраться в том, как же она загадана.

Речь идет о загадке смерти Вольфганга Амадея Моцарта. Но прежде чем отправиться на место происшествия, нам необходимо сразу оговорить две вещи: во-первых, ядом Моцарта никто не травил, он умер естественной смертью. Это вполне доказанный медицинский факт, и все разговоры о злодее-отравителе являются чистейшей клеветой — здесь просто не о чем говорить. Второе: Моцарт, который сочиняет Реквием для себя и боится смерти, — это тоже образ художественный, это некие слова, которые красиво звучат, но когда вы начинаете проверять, соответствуют ли они хоть какой-то реальности, то проверка тут требуется большая и тщательная. И еще о словах, которые требуют проверки: любой венский экскурсовод обязательно расскажет вам, что в Вене с Моцартом связано очень многое, его здесь хорошо знают и любят. Но Моцарт, скажут вам, умер в Вене в нищете, как бродяга. В этом городе у него нет ни дома, ни могилы…

Между тем у Моцарта в Вене была работа, и какая! За четыре года до смерти, в 1787 году, его назначают на не совсем понятную, почти ни к чему не обязывающую, но все-таки должность. Придворный композитор Его Величества. Это меньше, чем капельмейстер, и звучит не очень серьезно для тех, кто разбирается в придворной субординации и следит за тем, кто в силе, кто в опале. Хотя для обывателя должность выглядит очень «кудряво» — гораздо лучше, чем, например, «подростковая», пажеская должность поэта Пушкина при дворе российского императора Николая.

На самом деле у Моцарта нет четких обязанностей, его просто иногда спрашивают: не готов ли он что-нибудь сочинить по вкусу Его Величества, а он говорит, что готов. За это — оклад 800 гульденов в год, что очень много. Однако Моцарту постоянно не хватает денег. Какие меры он предпринимает, чтобы подзаработать? В соборе Св. Стефана (это кафедральный собор Вены) по воскресеньям и праздникам Моцарт исполняет обязанности третьего капельмейстера. По тогдашним понятиям это практически соответствует подмастерью, однако все равно это некоторый престиж и опять же заработок, но и этого не хватает. Тогда как быть?

Как в свое время портному заказывали новое платье для каждого бала или праздника, так и для каждого оперного бенефиса какой-нибудь певицы во времена Моцарта заказывали отдельную выходную арию. При этом неважно, какая идет опера, какого композитора и какая там музыка. Моцарт написал довольно много таких штучных заказных арий (они называются еще концертными, или «вставными»). За это ему тоже что-то платили.

Удивительно, но факт: для грандиозного органа собора Св. Стефана Моцарт специально не сочинил ни одной ноты, но зато у него есть заказы на органную музыку от… часовщиков. В каталоге барона Людвига фон Кёхеля эти сочинения помечены номерами 594 и 608. Это музыка для механического органа в часах, попросту — для музыкальной шкатулки. Часовщики просили сочинить что-то оригинальное, чего ни у кого нет и что можно было бы награвировать на валике шкатулки. Конечно, потом упрекали, что получилось слишком длинно. Моцарт и в это вкладывал свой талант и что-то за это получал.

Как заметил итальянский историк Пьеро Бускароли, вот тот хлеб бедняка, к которому нас с вами приучили постоянными трогательными рассказами о смерти Моцарта в нищете и безвестности. Этому хлебу бедняка в принципе могли бы позавидовать очень многие серьезные состоятельные люди. Так почему же при таких заработках Моцарту все время катастрофически не хватает денег? Причем не хватает настолько, что он постоянно их одалживает. И когда он подписывает свои долговые обязательства (векселя), то очень часто прибавляет там титулы, которые ему на самом деле не принадлежат.

Вот конкретный случай: Франц Хофдемель, тоже работавший при венском дворе, зарабатывал, кстати, ровно вдвое меньше Моцарта (400 гульденов в год) и состоял при библиотеке. У него Моцарт одалживает 100 гульденов, поскольку деньги были очень нужны на поездку в Пруссию, в Берлин, и при этом подписывается: «Капельмейстер на действительной императорской королевской службе Вольфганг Амадей Моцарт». Хофдемель был человек дотошный, он навел дополнительные справки. Этот титул в действительности Моцарту не принадлежал, Моцарт не был капельмейстером на действительной императорской королевской службе, и поэтому вексель Хофдемель опротестовал. Но это только первое соприкосновение этих двух людей, в нашей истории они еще встретятся.

В последний год жизни у Моцарта было двое учеников, жене он говорил, что намерен довести их число до восьми и таким способом поправить финансовые дела семьи. Но тут есть одна тонкость: все знакомые и друзья Моцарта отлично знали, что он дает уроки только тем дамам, в которых влюблен. Учеников-мужчин у Моцарта было всего двое-трое, да и то в последние годы. Это, например, Франц Ксавер Зюсмайр (тот человек, который потом допишет за Моцарта Реквием — заупокойную мессу). Надо сказать, что все ученицы были дамами весьма и весьма привлекательными. Поэтому понятно, что ожидаемые доходы от уроков в итоге оборачивались убытками, а никак не заработками. Вообще, мы ведь не обязаны брать на веру то, что отношения Моцарта с женой были идеальными.

Они на самом деле описываются несколькими простыми и сухими фактами. Например, посмертную маску Моцарта, как вещь некрасивую и никому не нужную, Констанца практически сразу выкинула в мусорное ведро. Она не была на похоронах мужа, и вообще само кладбище Св. Марка, где Моцарт, как и положено по муниципальному венскому закону от 1784 года, был похоронен в общей могиле (потому что отдельная могила полагалась только лицам выдающимся), — это кладбище она нашла возможным посетить впервые только семнадцать лет спустя после смерти мужа. Зато практически сразу, через год-другой, она начала ездить по гастролям, причем это были очень приятные туры в Северную Германию и в разные другие места, где она на правах вдовы пела даже некоторые моцартовские арии и получала повышенный гонорар. Опять же на правах вдовы она очень скоро стала публиковать под именем Моцарта некоторые чужие сочинения, мужу ее не принадлежавшие. И композитор Эберль, например, специально предостерегал в газетных публикациях от такого рода изданий: «Господа, остерегайтесь подделок»…

То есть если в доме у Моцартов и была идиллия, то никакими фактами это не подтверждается, а подтверждаются совсем другие вещи.

Ровно на следующий день после того, как Моцарт по неизвестным причинам умер, произошло событие, которое все, кто что-то рассказывал о его жизни и смерти, очень долго пытались скрыть и сделать вид, что оно никакого отношения к смерти Моцарта не имеет. В маленьком, но довольно длинном переулке, который находится в квартале от собора Св. Стефана, на Грюнангергассе, случилось следующее.

6 декабря 1791 года, около трех часов пополудни, за одной из дверей соседи услышали очень сильный шум. Они начали стучать в дверь, никто очень долго не открывал, потом дверь высадили. А там — картина, которая удивила даже очень опытных криминалистов венской полиции. В луже крови лежит мертвый Франц Хофдемель, тот самый, который ссужал Моцарту 100 гульденов на поездку в Берлин. Рядом с ним — с многочисленными колотыми ранами, но живая — лежит его жена Мария Магдалена Хофдемель. В ходе дознания выяснилась предыстория этой кровавой драмы. Видимо, Мария Магдалена выразила несколько больше, чем требуют приличия, сочувствия и огорчения по поводу смерти Моцарта (известие пришло накануне ночью), и вслед за этим супруг стал резать свою жену ножом. Причем Хофдемель решил, что она мертва, и покончил с собой…

В этой истории есть одна существенная деталь: Мария Магдалена Хофдемель была последней и любимой ученицей Моцарта. Более того, именно для нее Моцарт написал си-бемоль-мажорный Фортепианный концерт, который барон Людвиг фон Кёхель занес в свой каталог под номером 595. Это последний, как оказалось, фортепианный концерт Моцарта, Двадцать седьмой в современной нумерации. Именно с ее именем — и с ее руками — непосредственно связана эта музыка. Можно, конечно, долго искать в ней мистические предчувствия смерти, но тогда придется сделать вид, что никакой Марии Магдалены Хофдемель на свете вообще не было, и совершенно непонятно, зачем Моцарт все это писал. Кстати, еще одна любопытная деталь: лет примерно пятнадцать спустя после этих загадочных событий Людвиг ван Бетховен отказался играть в присутствии Марии Магдалены Хофдемель, как он говорил, «…из-за той истории с Моцартом». Стало быть, классик был в курсе дела…

Еще два очень важных «свидетельских показания», которые конечно, являются мощнейшими ориентирами для всех, кого интересует загадка смерти Моцарта. Первое: Моцарт боялся смерти, боялся, что его отравят, и второе: он стал бояться «черного человека», заказавшего ему Реквием, и решил, что пишет эту заупокойную мессу для самого себя. Все это слышали, все это знают по тысячам разных пересказов, а откуда это известно? Так, выясняется, что единственным источником информации, который абсолютно невозможно перепроверить, в данном случае служит Констанца Моцарт, жена. Это ей якобы в приватном разговоре — во время некоей прогулки по Пратеру (а это венский ЦПКиО, как в те далекие времена, так и теперь — легкомысленное место для столь серьезных признаний) Моцарт сообщил, что он боится отравления, «черного человека», Реквиема. Больше никто ничего об этом не говорит. Все люди — а их было очень много, — с кем Моцарт общался в последние месяцы жизни, никаких подобных страхов за ним не замечали. Та «артподготовка» к смерти, которая ведется именно через эти сообщения Констанцы о моцартовских страхах, на самом деле является фальсификацией — уже хотя бы потому, что все выдается за истину задним числом. И не подтверждается никаким независимым источником. Для всех, кто Моцарта знал, было очевидно, что его смерть — это внезапное и случайное событие. Так кому верить?

Итак, вопрос, который неизбежно должен был возникнуть в ходе любого расследования, а тем более нашего: кто же «сделал» Вольфганга Амадея Моцарта? Кто подогнал жизнь и особенно смерть человека под мировые стандарты непризнанного гения? При том, что, конечно, ни жизнь, ни смерть этого человека никаким стандартам не соответствовали — все это надо было чистить и выправлять. Так кто же это сделал?

Как выяснилось, продюсеров у моцартовской легенды два. Первый, разумеется, — Констанца. У нее сложно с фамилиями: «урожденная Вебер, вдова Ниссен и бывшая вдова Моцарт» — так она писала в официальных документах. И при этом второй ее муж был биографом первого. Сами понимаете, что возможность вписать в историю задним числом многие вещи у такой дамы практически неограниченная. Но у той же самой легенды был и более важный продюсер, по сравнению с ним вдовушка — просто «ассистент режиссера на побегушках». Это один из влиятельнейших покровителей Моцарта при венском дворе барон Готфрид ван Свитен — главный придворный библиотекарь венского двора. Его фигура наряду с другими очень важными персонами украшает помпезный памятник императрицы Марии Терезии в Вене.

Еще одна существенная для нашего расследования деталь. Три последних, так называемых «королевских», струнных квартета Моцарта никогда бы не появились, если бы не берлинские связи Готфрида ван Свитена. Именно ван Свитен сделал так, что Моцарту удалось, как говорится, «перескочить» очередь за заказами. Дело в том, что прусский король Фридрих Вильгельм II (он играл на виолончели) заказывал композиторам сочинения, и за этими заказами стояла, естественно, длинная очередь. И чтобы Моцарт получил заказ вне очереди, очень постарался именно Готфрид ван Свитен. Правда, Моцарт успел написать из шести заказанных ему квартетов только три.

Готфрид ван Свитен совершенно искренне считал Моцарта самым лучшим и самым талантливым музыкантом всех времен и народов. Больше того, он умел это очень здорово и внятно объяснить другим. И на самом деле едва ли не половина комплиментов Моцарту как гению, которые потом разойдутся по книгам, исследованиям, эссе, биографиям, именно бароном и придумана. Например, скорее всего, ван Свитену принадлежат слова, которые мы знаем как слова Чайковского о Моцарте: «Моцарт есть высшая кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки…» Для себя же Готфрид ван Свитен предусмотрел должность еще более интересную — своего рода «литературный редактор» жизни и поступков своего протеже.

Утопия? Нереальные амбиции? Не без этого… Ведь на самом деле контролировать такого человека, как Моцарт, абсолютно нереально, и ван Свитен, будучи лицом высокопоставленным и очень занятым, этим заниматься не мог. Но предстать в глазах потомков как человек, который направляет шаги гения, — что может быть более лестным и почетным? Именно ван Свитен взял на себя хлопоты и расходы по организации моцартовских похорон. А что гения-то в итоге похоронили «по третьему разряду», то есть в общей могиле еще с десятком примерно других покойников, это объясняется очень просто.

По удивительному совпадению, именно в день смерти Моцарта, 5 декабря 1791 года, у ван Свитена случились крупные неприятности на работе. Он был не только главным библиотекарем, но занимал еще и другой пост (на этаж выше министерского, между прочим!) — председатель Австро-Венгерской имперской комиссии по вопросам образования. (Поэтому он на памятнике Марии Терезии и остался.) 5 декабря ван Свитен в одночасье полетел со всех своих постов. Поэтому, кстати, и была придумана легенда о якобы разразившейся в день похорон Моцарта безумной снежной буре, отчего никто не смог попасть на кладбище. На самом деле, по сводкам венского метеобюро, погода стояла обыкновенная для этого времени года, — промозглая, но тихая…

Приходится вновь и вновь возвращаться к тому же вопросу: почему в городе, где так вольготно и хорошо чувствуют себя памятники, реальный, живой Вольфганг Амадей Моцарт оказывается в положении никому не нужного бомжа? У него нет ни дома (его последняя квартира не сохранилась, нет даже фундамента того дома), ни могилы, ни сколько-нибудь достоверного медицинского заключения о причинах смерти. Существует только колоссальный разброс мнений, версий и предположений о причинах его смерти. Крайние точки этих суждений весьма любопытны.

С одной стороны, выдвигается параноидальная теория мирового заговора: темные силы — то ли масоны, то ли итальянцы, то ли просто враги решили, что им необходимо удушить самое ценное в немецком искусстве в зародыше, в бутоне, и поэтому Моцарт им сильно мешал. За что его и убили. Это частный случай теории «мировой закулисы» и заговора темных сил — он блестяще использовался в Третьем рейхе. Другой вариант — чисто медицинская версия: за сорок дней до смерти Моцарт написал в письме жене Констанце, что отведал очень вкусного окорока. И только недавно биологи нашли ту редкую заразу с инкубационным периодом развития как раз ровно сорок дней, которая в этом окороке могла быть. Но была ли эта смерть случайностью или закономерностью, чьей-то злой волей, никто не знает: все фальсифицировано. Ни одной достоверной версии, ни одного законченного фрагмента информации мы не имеем, потому что все жизнеописания Моцарта составлены людьми, которые заранее знали, как должны выглядеть жизнь и смерть великого гения. Единственное, чего они не смогли сфальсифицировать, — это мелкие черные знаки на нотной бумаге. Поэтому опираться приходится только на партитуры и на то, что известно о партитурах, а не о жизни, смерти и прочих обстоятельствах криминального характера. Верить можно только музыке… Если только ее слушать…

Есть слова, которые все произносят, все прекрасно их понимают, но вы не найдете двух людей, которые бы вкладывали в них одинаковый смысл. Классический пример такого рода это фраза «я вас люблю». Чего только люди не имеют в виду, когда признаются таким образом друг другу в своих чувствах. А потом психологи — специалисты по разводам — с большим трудом докапываются до истины и выясняют, что же человек имел в виду, когда говорил эту фразу.

Похожий случай со словом «гений». Чего только люди не имеют в виду, когда они говорят, например, о Моцарте как о гении. Гений не живет долго, гений не может не страдать, гений — это труд, гений — это дар свыше, гений — это озарение, гений — это вообще биологическая случайность рядом с великим произведением искусства…

Масса оценок, масса фактов, масса версий, культ гениальности — ее описание и истолкование занимают огромный пласт современной культуры. Мы попробуем выяснить хотя бы что-то по этому поводу — или хотя бы договориться о терминах — у самого Моцарта. Был ли он гением в своих собственных глазах, знал ли он вообще, что это значит? Ведь то, что Моцарт своим не очень аккуратным, скорым почерком писал на бумаге, — все, что, собственно, и является поводом для разговора о гениальности, никуда не делось, как он написал, так оно и осталось. Поэтому получить У Моцарта подобную информацию возможно, хотя и трудно. Так давайте попробуем.

Существует «олимпийская» версия гениальности, когда все, что Моцарт делал, оценивается по спортивной шкале, казалось бы очень простой. Как там было у древних? Быстрее, выше и сильнее. Не все сейчас верят, что такая оценка может что-то дать, и не все верили в эту олимпийскую версию при жизни Моцарта. Но она бытовала. Вот характерный случай: гастроли в Париже, прошел слушок, что Моцарт на самом деле марионетка. Мальчишка по имени Вольфганг Амадей просто выходит и улыбается, а все на самом деле пишет и делает за него папа Леопольд. Пришлось опровергать именно по олимпийской системе. Моцарта изолировали, заперли в кабинете директора Парижской оперы, дали достаточное количество чернил и бумаги, но инструмента при этом не дали. И прямо за директорским столом меньше чем за четыре дня Моцарт вынужден был сочинить на скорость свою, как потом ее назвали, Парижскую симфонию. Все вроде бы подтверждается. Вообще все версии гениальности, как правило, чем-нибудь да подтверждаются. Но Парижская симфония — не худшее подтверждение.

Другая версия гениальности Моцарта высказана словами — в пьесе драматурга Шеффера Амадей. По этой пьесе потом будет снят одноименный фильм Формана. Для нас не так важно, что сценарий в принципе сработан очень грубо, и разным персонажам, например Антонио Сальери, поручены слова, которые, конечно же, никогда им самим бы в голову не пришли. Важно, что определенная версия (а она, конечно же, шире, чем фабула пьесы Амадей) высказывается именно капельмейстером Антонио Сальери. Так, он говорит, что при первом же столкновении с Моцартом он сразу понял, что перед ним гений. И о том, что свойства гениальности безусловно присутствуют у Моцарта и отсутствуют у него самого, а также у всех остальных музыкантов.

Сальери описывает это так. Вот исполняется одна из серенад Моцарта — Большая серенада для 13 духовых инструментов и контрабаса, номер 361 по каталогу Кёхеля. Начало вроде бы звучит как обыкновенная дребезжащая гармоника — это фаготы и бассетгорны, и вдруг… один долгий странный звук гобоя наверху все это преображает! Только вступает гобой, и сразу вся картина оживает, становится бесконечно поэтичной, интересной, захватывающей, хочется слушать ее дальше, еще и еще. Может быть, действительно вся гениальность, весь секрет состоит только в умении извлечь этот долгий странный звук гобоя? Вполне может быть, что гениальность именно так и определяется. Однако обратите внимание: то, что больше всего поразило голливудского Сальери в музыке Серенады Моцарта, это штучный момент — и очень краткий… Больше это никогда не повторяется. Выходит, что гениальность концентрируется в каких-то очень коротких мгновениях музыки? Да, знатоки это подтверждают. На их взгляд, все, что Моцарт написал, — это практически точно такая же ровная продукция венской классической школы, как и все, что писали его современники, — квадратная, бодрая, мажорная, очень логичная музыка.

Как это согласуется с показаниями множества свидетелей, знавших Моцарта и в один голос утверждавших, что это был самый большой егоза, какого они видели в жизни? Будто какая-то невидимая игла или шило в стуле все время не давали этому человеку сидеть спокойно, он прибегал, убегал, вскакивал, мяукал, кувыркался, как только мог, писал своим корреспондентам такие письма с перековерканными немецкими словами, что те просто за голову хватались: откуда столько прыти? Состояние непрерывного творческого возбуждения — объясняют нам биографы.

Теперь самое время узнать о гениальности Моцарта у нашего отечественного эксперта. Не удивляйтесь, что мы обращаемся за консультацией к первому наркому иностранных дел советского правительства Георгию Васильевичу Чичерину. Этот человек говорил, что у него в жизни были только две важных вещи — революция и Моцарт. Находясь в Европе на лечении, Чичерин писал свои записки о Моцарте и сформулировал в них одну важную вещь: от всех своих современников Моцарт отличается «…невыносимым напряжением чувственности, которая постоянно прорывается в его музыке». Обратим внимание на слово «прорывается». Напряжение может присутствовать всегда, а прорываться только иногда… Как, например, в Хаффнеровой симфонии Моцарта. Разработка ее первой части — это планомерное развитие симфонического сюжета, сжатое, точное, логичное, но прямо перед репризой там есть примерно полминуты, которые просто «выпадают из контекста». Редактор попросту купировал бы эти полминуты — ни на предыдущую музыку, ни на последующую они совсем не похожи, хотя там четко прослеживается та же самая тема. Тихая истома, предчувствие чего-то невозможного, которое ничем не заканчивается, а внезапно — и предельно логично — приводит в светлый мажорный унисон.

Еще одна версия гениальности вертится — и не только в случае с Моцартом — вокруг очень спорного понятия «норма». Норма — вещь хорошая, но в музыке Моцарта она имеет свойство неожиданно обрываться. И вот что получается. Если считать, что гениальность — это некое отклонение от нормы, то этому очень легко найти много разных подтверждений, в том числе и у самого Моцарта. И особенно там, где, казалось бы, Моцарт должен был исполнять на сто процентов все правила и каноны классического искусства, но этого не происходит.

У Моцарта есть шесть струнных квартетов, которые посвящены Йозефу Гайдну не только как «отцу» классической симфонии, но и очень близкому другу моцартовской семьи. (Гайдн был знаком с Леопольдом, отцом Моцарта, а с Вольфгангом Амадеем они много играли в квартете.) В своем посвящении Моцарт пишет Гайдну примерно следующее: как отец отправляет своих детей в путешествие, не беспокоясь за их судьбу, если знает, что они далеко от дома попадут в руки хорошего надежного человека, точно так же я не беспокоюсь, и отправляю в путь моих шестерых «детей» (шесть струнных квартетов).

Струнные квартеты давались Моцарту с большим трудом, он писал их долго. Так вот, последний из этих шести струнных квартетов, который, кстати, на начало XXI века является самым популярным, самым часто исполняемым моцартовским квартетом и носит даже специальное название Диссонанс, в своем вступительном до-мажорном Adagio содержит грубую грамматическую ошибку, вполне заметную даже немузыканту. Если проиграть первые два такта медленного вступления к первой части, то очень скоро вы услышите такое сочетание нот, которое образует грязный диссонанс со сдвигом на одну четверть. Эта ошибка, «гармонический сбой» проходит между партиями альта и первой скрипки: если альт берет ля-бемоль, то скрипка двумя октавами выше не может тут же ответить ему ля-бекаром!.. Такая ошибка называется «переченье», и вообще этот интервал, увеличенная октава, очень неприятно звучит. А когда такое случается, например, в школьных задачах по гармонии, это «переченье» автоматически ведет к двойке. Тем не менее Моцарт дважды повторяет эту грубую грамматическую ошибку в начале своего до-мажорного квартета. Интересно, зачем? И опять знакомая история: эти две грамматические ошибки, а также вся музыка, которая с ними связана, больше никогда в квартете Диссонанс не повторяются, дальше будет опять бодрая, добрая и ласковая мажорная музыка…

Пройдем совсем немного по центру Вены, до характерной туристической вывески Фигарохаус. В этом доме, который окнами выходит на Шулерштрассе, Моцарт жил три года, написал здесь Свадьбу Фигаро, несколько клавирных концертов, сонат, еще много чего. И здесь же, как раз незадолго до того, как отсюда съехать, он закончил партитуру самого длинного своего камерного сочинения — Струнного квинтета с двумя альтами до мажор, по каталогу Кёхеля номер 515.

Известно, что второй альт для Моцарта — это как лишняя «свободная рука», масса новых возможностей. И на этом сочинении мы просто обязаны отработать еще одну версию его гениальности. Все современники восхищались (кто понимал, конечно) искусством моцартовской тематической разработки, все говорили, что она на порядок сложнее и интереснее всего, что они знали в свое время. А папа Моцарта Леопольд говорил, что тот откровенно злоупотребляет вычурностью и сложностью разработки материала. В самом деле, вместо того чтобы темы сначала спокойно изложить, а затем спокойно обсудить, Моцарт заставляет их между собой ссориться, отчего возникает совершенно непередаваемая звуковая атмосфера, а с точки зрения формальной логики — это ссора на ровном месте. Но ведь все это волшебное «потемнение» музыки практически до абсолютной черноты и возвращение обратно, в то состояние, которое вообще для классической музыки считается нормальным, — когда все хорошо и все ясно, — заняло не более полутора минут. Но у нас есть еще одна версия, объединяющая в себе то, что мы уже слышали от разных людей в разных других версиях. Там есть и невыносимое напряжение чувственности, и непрерывное творческое возбуждение, и даже длинный, долгий странный звук, который все это начинает, и есть… «чрезмерная искусность» автора.

Эта версия подтверждает, что гениальность — это, кроме всего прочего, еще и некоторая избыточность, то есть умение говорить непростыми словами то, что простыми словами уже было сказано и было понятно. Это умение договорить.

Есть еще одна, самая парадоксальная версия гениальности Моцарта. Здесь придется вспомнить о том, что предшествовало его венским достижениям и разочарованиям. В Зальцбурге молодой человек по фамилии Моцарт вел себя неправильно, о чем папа ему тысячу раз говорил. Контекст этих нелегких и — в конечном счете — заведомо бесполезных разговоров примерно таков: когда тебя вызывают туда, наверх, и говорят, что опять ты, дурак, не справился, — при этом не надо отстаивать своей точки зрения, не надо доказывать, что ты прав, надо просто молча слушать и кивать, вот тогда все будет нормально. Тебе не так уж много скажут. Однако вопреки тем очевидным вещам, которые Моцарту говорил его отец Леопольд, Вольфганг Амадей во всех своих отношениях с зальцбургским начальством на скандал все время нарывался и однажды нарвался по-крупному.

Известна точная дата окончания этих событий. 8 июня 1781 года Вольфганг Амадей Моцарт, которого иногда принимали в резиденции зальцбургского архиепископа, получил аудиенцию у начальства и в результате этой аудиенции был уволен со службы. И не просто уволен. Его натурально спустили с лестницы, ведущей в верхние покои князя-архиепископа Иеронима Коллоредо. Это — последний аккорд пребывания Моцарта в Зальцбурге, после этого он навсегда уехал в Вену и стал там венским классиком. Хотя не исключено, что «аккорд» был не единственным, и Моцарту не раз давали таким экспрессивным способом понять, сколь он неправ. Более того, спустить с лестницы его могли и в венском дворце Коллоредо — но не будем бередить этот и без того больной вопрос, важнее другое.

Говорят, что, ударившись при своем историческом падении с лестницы головой, Моцарт как раз и получил «на свою голову» — одномоментно и внезапно — ту гениальность, которой так восхищаются знатоки.

Чем подтверждается эта версия? В начале XIX века один венский анатом купил у могильщиков череп, который ему продали как череп Моцарта. Невозможно проверить, правда это или нет, но кое-какие признаки, установленные по костной ткани и по зубам, совпали. И главное, на черепе были явные следы так называемой эпидуральной гематомы, то есть синяка, кровяного сгустка, который был заключен, как в капсуле, между костью черепа и твердой оболочкой мозга, что вполне возможно именно при таком ударе, какой мог получить Моцарт при падении с лестницы.

Эта гематома не повредила никаких функций мозга — ни двигательных, ни речевых, ни дыхательных, но зато на мозг она все время давила, чем, видимо, и обеспечила весь тот набор признаков, которые мы сегодня называем «гениальностью». И состояние непрерывного творческого возбуждения, и немотивированное беспокойство, и это «невыносимое напряжение чувственности», о котором говорит Чичерин, все экстравагантные проявления и «взбрыки», когда он мяукал, вскакивал из-за стола, убегал и т. д.

Однако самое интересное даже не это. Лестницы, епископы и эпидуральные гематомы никого бы не интересовали, если бы не было тех или иных тридцати секунд моцартовской музыки. Это те очень редкие моменты, к которым подходит слово из лексикона XXI века — «эксклюзив». Так написать не смог бы никто и никогда, кроме Вольфганга Амадея Моцарта, со всеми его странностями, с его невозможным характером, с его неправильной и не глянцевой личной историей. И это, может быть, самое главное.

Может быть, даже если бы Моцарту четко и подробно объяснили, что его сочинения далекие потомки будут называть словом «гениальные», он не переменил бы своего почерка, потому что по-другому писать просто не умел. И слава Богу, что не умел — или не хотел справиться с собой в том, что и ему самому было не вполне понятно и неподконтрольно. Мы можем лишь констатировать, что о терминах мы с Моцартом так и не договорились: он все равно не будет знать, что называется гением, а мы не сможем до конца объяснить, почему он писал так, а не иначе. Может были какие-то совсем другие причины, кроме тех, что мы предположили, но ясно одно: Моцарта нужно слушать хотя бы потому, что есть вещи, которых, кроме него, нам не скажет никто…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.