Светлый дневник

Светлый дневник

Моя жизнь – трагедия, сыгранная под шиканье богов и представленная лишь первым актом.

Друзей – ни одного. Только одни знакомые, считающие, что они мне симпатизируют, и которые, возможно, были бы огорчены, если бы катафалк увез меня на кладбище и день похорон был бы дождлив.

Естественной наградой за мое удаление от жизни была неспособность понимать меня, чувствовать в унисон мне, которую я вызывал в других. Вокруг меня – ореол холода, светлый ледяной круг, отталкивающий других. Я еще не научился не страдать от моего одиночества. Так трудно достичь той изысканности духа, которая позволяет превратить изоляцию в покой без печали.

Я никогда не доверял дружбе, что мне выказывали, как не доверял бы любви, если бы мне ее выказали, что, впрочем, было бы невозможным. Хотя я никогда не питал иллюзий в отношении тех, кто говорил мне о своей дружбе, все же в итоге мне приходилось страдать от разочарования в них – такой сложной и острой является моя участь, обреченная на страдание.

Никогда не сомневался, что все меня предадут; и всегда удивлялся, когда меня предавали. Когда приходило то, чего я ожидал, оно неизменно оказывалось неожиданным.

Так как я никогда не обнаруживал в себе качеств, какие могли бы привлечь ко мне кого-то, то никогда и не мог поверить, чтобы кто-то почувствовал расположение ко мне. Мнение это шло от глупой скромности, если даже накапливаемые факты – те неожиданные факты, каких я ожидал, – не всегда подтверждали это.

Не верю, что мне могут посочувствовать, потому что физически неуклюжий и нелепый, я еще не достиг ни той степени подавленности, которая вызывает сочувствие, ни той симпатии, что возникает, даже когда она не заслуженна; и то во мне, что заслуживает сострадания, не может его получить, потому что никогда не бывает сострадания к тем, у кого искалечен дух. Таким образом, я попал в центр тяжести чужого презрения.

Всю мою жизнь я хотел приспособить себя ко всему этому, чтобы не чувствовать чрезмерно жестокости и низости этого существования.

Необходима определенная интеллектуальная смелость, чтобы некий индивид мог бесстрашно признать, что не является ничем, кроме человеческих лохмотьев, выжившим уродцем, безумным, хотя бы и за границами своего внутреннего мира; но необходима еще большая смелость духа для того, чтобы, признав это, приноровиться к своей судьбе, принять без возмущения, без отречения, без единого действия или его попытки, то органическое проклятие, которое на него наложила Природа. Желать не страдать от этого – это желать слишком многого, потому что невозможно для человека принять зло, видя в нем добро и называя его добром; и, принимая его как зло, невозможно не страдать от него.

Постигать себя – извне – было моим несчастьем, несчастьем, служащим счастью. Я видел себя таким, каким меня видят другие, и испытал презрение к себе – не потому, что я раскрыл в себе такие качества, за которые заслуживал бы презрения, но потому, что почувствовал, каким меня видят другие, и у меня при этом возникло презрение к себе – какое они ко мне чувствуют. Я пережил унижение от такого знания себя. Так как этот крестный путь не содержит в себе ни благородства, ни воскрешения в ближайшие дни, мне остается только страдать от гнусности этого.

Я давно понял, что невозможно любить меня, если у человека не отсутствует полностью эстетический вкус, – а в таком случае я сам его бы презирал за это, – и что даже симпатия ко мне не должна выходить за рамки некоего каприза человеческого равнодушия.

Видеть ясно нас и тех, какими другие нас видят! Видеть эту истину лицом к лицу! И в конце вопль Христа на Голгофе, когда он увидел лицом к лицу свою истину: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты меня оставил?»[45]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.