Глава XXXII. ВОЛОГОДСКАЯ ЭПОПЕЯ, ИЛИ ДОЛГИЙ ПУТЬ В СЕВЕРОДВИНСК

Глава XXXII. ВОЛОГОДСКАЯ ЭПОПЕЯ, ИЛИ ДОЛГИЙ ПУТЬ В СЕВЕРОДВИНСК

То ли в 1996, то ли в 1997 году, выступая в передаче «Акулы пера», Армен Григорян на просьбу одного из журналистов рассказать об истории избиения милицией группы «Крематорий» в поезде дальнего следования поведал всей стране лихую историю об удалом «Крематории». Исходя из этого рассказа, проводница вагона (в коем ехала группа), удивленная невиданными футлярами музыкальных инструментов, спросила: «Что везете, ребята?», а лидер коллектива Армен Григорян ответил: «Спирт везем, мать!». Купившаяся на эту шутку проводница вызвала транспортную милицию, которая, не разобравшись в ситуации, с удовольствием отметелила столичных музыкантов и высадила их из поезда на станции Вологда. Но самым анекдотичным – по версии Григоряна – явился финальный диалог Григоряна с милицейским следователем, состоявшийся в вологодском вытрезвителе.

– Так где и в каком количестве перевозится вами спирт? – грозно спросил опер.

– Одна бутылка, и находится в желудке, – ответил остроумный Армен.

Такова – близко к тексту – озвученная Григоряном на передаче «Акулы пера» история. А теперь позвольте мне скрупулезно пересказать события того дня без обобщений и прикрас. Правда, правда и только правда.

28 января был ясный зимний день, один из тех, что внушают оптимизм самим состоянием природы (или погоды). Поезд, которым мы должны были выехать на северные гастроли, стартовал с Ярославского вокзала около полудня. Обычно города, в которые мы ездили поездом, находятся на расстоянии одной ночи езды от столицы. Это удобно. Вечером садишься за стол в купе, раскладывается закуска, откупоривается бутылочка. Красота… а через пару часиков разомлевшие участники группы отправляются на боковую. Все чинно и мирно.

На этот раз даже раннее отправление предвещало сюрпризы. Из моего предыдущего рассказа вы уже знаете, что в группе существовал абсолютно непредсказуемый в подпитии Серега Третьяков. Но не только в нем было дело. Остальные были тоже не дураки выпить и погулять, к тому же – я уже говорил – на сей раз для «праздника» существовал идеальный повод. Студийная работа над «Двойным альбомом» измотала всех, а что может быть лучшим для снятия стресса, чем мощная попойка в кругу друзей.

Читатель, склонный к анализу, может попытаться поймать меня на слове. Мол, что это автор то критикует употребление алкоголя, то хвалит подобное употребление как чуть ли не лучшее лекарство? Каюсь, друзья мои, ибо сам грешен! Как часто Добро взывает к нашему рассудку, а Зло усмехается, зная, что не в силах человеческих справиться с соблазном.

Поезд тронулся, и перрон потихоньку побежал назад. К этому моменту на столе уже была разложена закуска, заботливо собранная женами музыкантов. Тут же красовалась бутылка водки, еще одна или две пребывали в качестве резерва, стыдливо прячась в сумках. Места на столе явно не хватало, так как треть стола занял небольшой кассетный магнитофон с двумя отстегивающимися колонками. Заботливо перемотанная дома кассета содержала полную фонограмму только что записанного и сведенного альбома. Прослушивание и трапеза с возлияниями начались одновременно.

Скажу вам честно, все пирушки крематорской компании к тому времени лично мне уже набили оскомину. Я всегда был сторонником большой доли импровизации во всех процессах, включая застолье. А у группы к тому времени выработался настолько определенный сценарий попойки, что заранее было известно, кто и что скажет после каждой дозы алкоголя. Согласитесь, порой подобное однообразие утомляет. Поэтому, минут через сорок после начала, выпив лишь несколько рюмок, я ушел в наше второе купе (соседнее) и сел читать книгу. Это было не так уж просто. Через каждые пятнадцать-двадцать минут, по дороге к курительному тамбуру, кто-нибудь всовывался и звал меня к столу. Но я все же пытался углубиться в книгу, хотя делать это становилось все труднее. Слышащиеся через переборку голоса ребят становились все громче – алкоголь неумолимо делал свое дело. Я понял, что уже несколько минут всецело погружен в их разговоры, хотя глаза мои продолжают скользить по буквам на странице. Я захлопнул книгу и отправился к честной компании…

Лишь когда мы выпили еще по паре рюмок, я понял, что вскоре празднование закончится. Было всего лишь четыре часа дня, но все уже были сильно навеселе. Мурашова по дороге в тамбур стошнило прямо в коридоре, и, можно сказать, это стало началом конфликта. Дело в том, что еще в самом начале нашей поездки проводница вяло попыталась подселить кого-нибудь на два пустых места в наше купе. Но мы решительно сообщили ей, что не для того покупали билеты на два полных купе, чтобы с кем-то соседствовать. Тогда она недовольно удалилась, но сейчас ее претензии были куда более реальными. Во всем вагоне гуляло лишь крематорское купе, так что виновник происхождения блевотины вычислялся моментально. Проводница появилась в дверях купе и спросила, кто «набезобразничал в коридоре». Ответом была общая пауза, потом Андрюха Мурашов промямлил, что мы здесь ни при чем. Говоря по чести, тогда все еще можно было остановить. Проводница предложила убрать в коридоре, и конфликт был бы исчерпан. Но алкогольный дурман не оставлял никаких шансов для мирного разрешения спора. Когда проводница удалилась, оставшиеся в сознании продолжили банкет, хотя его течение становилось все более хаотичным. Кто-то уже лег спать, остальные пытались «веселиться». Я отошел в тамбур покурить, а когда вернулся, узнал неприятную новость. В мое отсутствие приходил поездной милиционер – в то время с каждым пассажирским составом для поддержания порядка ездил такой персонаж. Не знаю точно, что именно он услышал от остававшихся в купе, но смысл этой речи выражался коротким русским выражением «иди ты на х..».

Не подумайте, что мы всегда путешествовали со столь наглыми закидонами. Обычно все происходит мирно и спокойно, и на моей памяти это, пожалуй, было самым крайним проявлением хамства со стороны нашей компании. Я подчеркиваю: именно компании, ведь каждый нес свою долю ответственности. А насчет хамства – это тоже правда. В вагоне ехало множество пассажиров, и, наблевав в коридоре, Андрей «плюнул в душу» каждому. Вообще, в данной ситуации мы больше всего походили на стаю пьяных гопников…

Я еще надеялся, что все обойдется. Заставил всех еще двигающихся укладываться спать. В этот момент любой поездной вор мог грабить «Крематорий», одновременно громко распевая песни, – никто бы не очухался. Поэтому я растолкал Мурашова и попросил его закрыть купе изнутри. Он обещал мне это, перемежая слова счастливым смехом идиота. Через несколько минут я подошел к двери купе и спокойно распахнул ее – все спали. Лишь с третьей попытки удалось добиться, чтобы дверь была закрыта и заблокирована на защелку. Я пошел в свое купе, закрыл дверь и через какое-то время тоже заснул. К тому моменту часы показывали лишь начало седьмого…

Проснулся, а точнее очнулся, я от удушья. И лишь только открыл глаза, как их нестерпимо стало щипать. Со своих полок поднимались столь же недоумевавшие ребята. Дверь в купе была приоткрыта, но ограничитель не давал ей открыться дальше. «Немедленно откройте двери!» – грозно командовали из коридора. В подобной ситуации вряд ли стоило упрямиться, и кто-то из нас открыл защелку. В тот же миг в купе ворвались люди в противогазах и начали метелить нас руками, ногами и дубинками. Полуодетые, мы пытались прикрывать голову и другие наиболее уязвимые места, но, боюсь, это получалось не слишком хорошо. Через пару минут, дав выход своей кровожадности, менты – а это, конечно, были они – закончили избивать нас и приказали в одну минуту собрать вещи и выйти из вагона. Никаких слов они не слушали, напротив любой звук сулил говорившему лишний удар. Менты торопились – поезд стоял на станции Вологда чуть больше пяти минут. Уже к середине этого срока, через три-четыре минуты после начала антитеррористической милицейской операции, мы выходили из вагона. На перроне на тридцатиградусном морозе переступал с ноги на ногу, без куртки и в одних носках, наш звукооператор Сергей Овсянников, первым вышвырнутый из вагона. Он тут же надел вынесенные вещи, и нас повели к зданию вокзала, где находилось отделение транспортной милиции. К этому моменту Андрею Мурашову свернули на бок нос, Григоряну разбили лицо и поломали очки, Серегу Третьякова, которого невозможно разбудить сразу, просто огрели несколько раз по спине резиновой дубинкой. Один из ударов попал ему по нервному окончанию на локте, после чего он долгое время ощущал боль в руке. У меня тоже было разбито лицо, кроме того, тщетные попытки увещевать милиционеров подарили мне несколько ударов ногами по туловищу…

Если в самом начале избиения никто из нас еще ничего не понимал – со сна и от действия слезоточивой «Черемухи», то сейчас уже мысли удалось как-то систематизировать. Несмотря на то, что мы вели себя не лучшим образом, действия ОМОНа были явно неадекватными правонарушению. Что касается применения слезоточивого газа в пассажирском вагоне как ответ на заблеванный коврик – это, вообще, ни в какие ворота не лезет, а с точки зрения правомерности применения является противозаконным…

Нас ввели в помещение милицейского пункта, и навстречу поднялся немолодой дежурный в чине старшины. Считая себя наиболее дееспособным (как наименее выпивший), а также являясь директором группы, я произнес старательно заготовленную фразу: «Товарищ старшина! Мы – музыкальный ансамбль из Москвы. То, что нас в столь грубой форме сняли с поезда, – незаконно…». Я мог привести еще много аргументов в нашу пользу, но один из конвоировавших нас сержантов ударил меня по лицу. Попытка диалога была прервана, причем старшина не только не остановил сержанта, но еще и прочел нам пятиминутную лекцию, из коей следовало, что все москвичи – говно, суки и так далее.

Минут через пятнадцать нас посадили в прибывшую милицейскую машину и отвезли в местный вытрезвитель. В приемном помещении нас встретили два милицейских сержанта, а за почти барной стойкой сидела и что-то писала женщина – майор медицинской службы. Невзирая на риск снова получить по лицу, я вновь попытался сделать заявление. На этот раз меня не прервали, хотя на мою речь никто как бы не прореагировал. Откуда ни возьмись появился мужчина в белом халате, из-под которого виднелись форменные милицейские брюки. Он назвался медэкспертом и попросил Григоряна встать. Мне не совсем понятно, почему он выудил именно Армена, предположу – фамилия Армена оказалась первой по алфавиту. Итак, группа сидела на лавке у стены, за стойкой напротив находилась майорша и еще один работник вытрезвителя чином помельче, слева и справа тусовались конвоировавшие нас милиционеры, а на середину медэксперт вывел Армена и попросил встать в позу Ромберга.

Для тех, кто не в курсе, поясню, что такое поза Ромберга. Стоя с закрытыми глазами так, что ступни ног расположены на одной линии: мысок одной – к пятке другой, вы вытягиваете руки вперед и растопыриваете пальцы. Затем вас просят указательным пальцем каждой руки дотронуться до кончика носа. Обычно эта поза применяется для определения состояния опьянения или сотрясения мозга. И в том, и в другом случае очень трудно сохранять равновесие, а уж тем более попасть в кончик носа с закрытыми глазами.

Казалось бы, не происходило ничего особенного, но вдруг Армен зарыдал. Это была настоящая истерика, вызванная всей гнусностью ситуации, в которую мы попали, и нашим полным бесправием. Шестеро тридцатилетних граждан, допустивших глупость, может быть даже хамство, явно не заслужили зверского избиения и столь колоссального унижения. Воцарилась полная тишина, прерываемая лишь звуками рыданий. И поверьте, мне не было стыдно за «слабость» Армена. Рискну предположить, что стыдно стало ментам, а может быть они к таким сценам уже привыкли.

Всеобщее замешательство длилось недолго, после чего мы как могли успокоили Григоряна. Милиция вроде бы тоже поняла, что перегнула палку. Нас повели в некое подобие класса, где стояли парты, раздали бумагу, ручки и заставили писать что-то типа объяснительных по поводу происходивших событий. После этого мы по очереди отвечали на вопросы, которые следователь протоколировал. Как и следовало ожидать, основной вопрос, волновавший милицию, состоял в том, сколько каждый из нас выпил алкоголя. Это было ясно, ведь для мотивированного оправдания снятия нас с поезда и избиения ментам требовалось зафиксировать наше сильное опьянение, на которое можно было бы списать любые правонарушения. Я успел предупредить ребят, чтобы они не признавали употребления алкоголя, но в результате все кроме меня подтвердили, что пили либо пиво, либо совсем немного водки. Я же написал, что даже не пригубил алкоголя.

Уже во время кутерьмы с протоколами к нам относились намного мягче: разрешали общаться и выходить курить. Кое-кто из милиционеров брал автографы и выпрашивал пластинки. Но самое удивительное произошло после составления протоколов. Нас… отпустили. Вдумайтесь: людей арестовали с применением слезоточивого газа, цинично избили, ссадили с поезда, допускали рукоприкладство даже в отделении милиции, отвезли в вытрезвитель, зафиксировали какую-то стадию опьянения, чтобы сразу после этого выпустить! Такое возможно только в «совке», где вначале не подумав наколют дров, а потом, испугавшись собственных перегибов, дают задний ход…

По нашей просьбе, той же машиной, что доставила нас в вытрезвитель, нас отвезли на железнодорожный вокзал. Было около одиннадцати вечера. Следующий поезд, двигавшийся в необходимом нам направлении, должен был появиться лишь в пять утра, так что мы смогли встретиться лицом к лицу с двумя участвовавшими в поездной операции милиционерами. Я предупредил, что их «подвиги» не останутся безнаказанными, и попросил их предъявить документы. Это были: рядовой Анатолий Анатольевич Дресвянин и младший сержант Сергей Аркадьевич Голиков. Встреченный нами пожилой старшина из отделения транспортной милиции, потворствовавший тому, что его подчиненный ударил меня, предъявить свое удостоверение испугался.

Около шести утра поезд увез нас из столь негостеприимной Вологды, однако следовал он лишь до Архангельска, и добираться дальше нам пришлось на перекладных. В вечерней мгле мы вышли на перрон в конечной точке нашего следования – в Северодвинске, где и были встречены организаторами концертов. От них мы узнали массу подробностей. Во-первых, из редакции одной из местных газет они звонили в Вологду, что несколько озадачило и напугало вологодские органы внутренних дел. Во-вторых, поезд, которым мы должны были приехать, встречал оператор с видеокамерой, заснявший рассказы пассажиров из нашего вагона о поразившем всех штурме наших двух купе и неоправданном милицейском произволе. Женщины говорили, что в течение еще нескольких часов у пассажиров, особенно у детей, была резь в слизистой оболочке глаз и текли слезы. После получения подобных новостей и осознания факта нашего опоздания организаторы отменили первый концерт, запланированный на 29 января. Два других выступления, 30 и 31 января, прошли нормально для публики, хотя нам это далось с большим трудом, чем обычно.

На следующий день после приезда я настоял на том, чтобы в травматологическом отделении одной из северодвинских больниц были зафиксированы: множественные ссадины и кровоподтеки на теле и конечностях, ушибы шеи и грудной клетки, синяки на лицах, перелом носа, травматологический неврит плечевого нерва и даже гематома на половом члене. Я не оговорился: на посещении травматолога мне пришлось настоять. После того как все произошло, участники группы были полны желания восстановить справедливость. Для этого я, после нашего возвращения в Москву, собирался предпринять ряд конкретных действий, чтобы хоть как-то наказать милиционеров – участников «штурмовой группы». Но уже в первые часы нашего пребывания в Северодвинске настроение в группе стало меняться. Ребята говорили: «Чего мы можем добиться? Ничего у нас не выйдет!». Запал прошел, возобладало впитанное с молоком матери неверие в торжество справедливости, особенно если собираешься добиваться ее официальным путем…

Но зачастую мой характер не позволяет мне останавливаться на достигнутом. Но что же я мог сделать?..

Когда мы вернулись в Москву, я первым делом связался с редакцией «Московского комсомольца», в результате чего на первой странице газеты в рубрике «срочно в номер» появилась короткая заметка о приключившейся с группой неприятности. Почти одновременно в передаче «Московский телетайп» московского телеканала появился репортаж со студии им.Горького, где несколько участников «Крематория» рассказали о милицейском нападении и продемонстрировали свои травмы. Вскоре информация о совершившемся появилась еще в нескольких изданиях, теле- и радиопрограммах.

Но это еще не все. Я составил заявление в министерство внутренних дел, где изложил все обстоятельства произошедшего в нужном нам ракурсе – «стрелять так стрелять!» (для тех, кто хочет прочесть это заявление полностью, я помещаю его в приложении к данной главе). К заявлению были приложены вырезки из газет, а в конце документа красовалась печать официально зарегистрированного акционерного общества «Крематорий». А это уже не просто сборище физических лиц, фирма – лицо юридическое. Но и этого было мало. Я не хотел, чтобы какой-нибудь чиновник положил нашу бумагу под зеленое сукно, поэтому решил пробиться на прием к заместителю министра внутренних дел. Узнав адрес приемной, я записался на прием и в назначенное время явился в здание, расположенное недалеко от метро «Сухаревская».

Я поднялся по ступенькам к подъезду небольшого особняка, открыл дверь и назвал свою фамилию вахтеру. Меня проводили в сумрачный зал с высоким потолком, где ожидали приема еще десять-пятнадцать человек. Через какое-то время из кабинета вышел уже прошедший процедуру посетитель. Невооруженным глазом было заметно, что он недоволен результатами беседы, а междометия, ежесекундно вырывавшиеся из его уст, явно указывали, что он продолжает спорить с обитателем кабинета. Спустя десять минут та же история повторилась со следующим просителем. В общем, ни у кого из выходивших я не заметил хоть какого-нибудь удовлетворения. Наконец настал мой черед. С папкой наперевес я вошел в логово государственного чиновника высшего уровня.

Кабинет был довольно вместительным, в нем нашлось место длиннющему столу из темного дерева, бравшему свое начало от стола хозяина, и весьма значительному свободному пространству, забранному ковровой дорожкой багряного цвета. Во главе стола восседал один из руководителей Министерства внутренних дел Дунаев, чуть ближе, по обе стороны от него, расположились два его сотрудника – видимо, референты. Меня пригласили присесть, и я начал излагать суть дела. Рассказ мой – как и наше заявление – кроме фактов содержал эмоциональную окраску случившегося (читайте текст заявления в конце главы). По ходу рассказа три моих собеседника прерывали меня частными вопросами, и я сообщал интересовавшие их подробности. Когда я подошел к финальной части своей речи и заявил, что «к сожалению, средства массовой информации уже сообщили о данном акте милицейского произвола», Дунаев прервал меня словами: «Знаем. Уже читали!». В этот момент я понял, что последовательность предпринятых мной действий была абсолютно правильной. Высокий милицейский начальник уже не мог просто так отмахнуться от всего произошедшего.

Из кабинета Дунаева я выходил окрыленный. Мне было обещано служебное расследование, после которого виновные будут строго наказаны, вплоть до увольнения из милиции. Забегая вперед, скажу, что это обещание было выполнено. Уже через месяц мне позвонил следователь ярославской прокуратуры, ведущий данное дело. Вначале он просил всех пострадавших приехать для дачи показаний в Ярославль. Но после того как я мотивировал невозможность нашего приезда в сей славный город, он сам приезжал в столицу и беседовал с участниками группы. Также было проведено опознание нападавших по фотографиям, в общем прокуратура серьезно взялась за дело. Точного финала истории я не знаю, но по собственным каналам мы узнали, что после суда все милиционеры из «штурмовой группы» были уволены из министерства внутренних дел. Если бы правоохранительные органы столь же щепетильно контролировали действия своих сотрудников во всех случаях, российские граждане не ощущали бы себя абсолютно беззащитными и рэкетируемыми дважды: и бандитами, и милицией, поставленной на защиту добропорядочных россиян.

Полный текст заявления в МВД: