* * *
* * *
Начало апреля ознаменовалось новыми диверсиями на шоссейных и железных дорогах. Теперь отряд действовал небольшими группами, так как с наступлением весенней распутицы стало трудно передвигаться. Главные удары наносились по коммуникациям противника на участке Киров — Людиново — Жиздра. Здесь шло усиленное сосредоточение вражеских войск.
Несмотря на распутицу и плотность вражеской обороны, живая связь с Большой землей не прекратилась. В середине апреля за линией фронта в штабах 16-й и 10-й армий побывали группы Ерофеева и Софонова. Бойцы Михаила Ерофеева принесли с собой много боеприпасов и медикаментов. Это снова проявил о нас заботу член Военного совета Лобачев. Лейтенант Софонов передал в штаб 10-й армии важные сведения о Сещенском аэродроме и новые пароли для связи с агентурной группой, которую он создал.
Однако не все у нас шло гладко, случались и неприятности. Неудачно вначале сложился, например, розыск одного из наших отрядов, который так же, как и мы, перешел линию фронта. В радиограмме, полученной с Большой земли, говорилось, что он находится где-то в [164] районе Брянска в тяжелом состоянии: большинство бойцов получили в пути обморожения. На розыски отряда лейтенанта Чупеева отправилась специальная группа — Леонид Митропольский, Григорий Ермолаев и Михаил Шурупов. Через неделю они вернулись, удрученные неудачей. На них жалко было смотреть. Заслуженный мастер спорта Митропольский осунулся, словно после тяжелой болезни. А ведь обычно он мог легко отшагать за сутки шестьдесят километров, выполнить задание и как ни в чем не бывало вернуться. Не лучше выглядел и известный стайер мастер спорта Ермолаев. А Михаил Шурупов совсем обессилел. Даже он, коренной житель Брянщины, на этот раз не сумел найти участок для переправы через Болву, которая вышла из берегов и соединилась с болотом. Да если бы они и перебрались на другой берег, им было бы очень нелегко отыскать небольшой отряд, затерянный в бескрайних Брянских лесах.
В пути бойцы узнали лишь подробности гибели мастеров спорта Валентина Фролова и Бориса Газаева. Направляясь на задание в Брянск, спортсмены остановились на ночлег в лесной землянке близ Любохны. А утром их внезапно окружили фашисты. В течение двух часов жители поселка слышали перестрелку и взрывы гранат. Потом, когда кончился бой, они видели, как гитлеровцы провели по улице рослого человека, который сильно хромал. По описанию это мог быть Борис Газаев. Никто из нас не склонен был думать, что борец тяжелого веса, чемпион Москвы сам поднял руки. Скорее всего, его схватили, когда он получил ранение. Валентина Фролова, павшего смертью героя, жители Любохны похоронили возле лесной землянки.
На розыски отряда Чупеева капитан Шестаков направил новую группу — Федора Бухмана и Сергея Константинова с разведчиками Сергеем Дворецким и Павлом Барановым, которые хорошо знали свою Брянщину.
— Разрешите и мне, товарищ командир, — попросил Митропольский.
— Ты же еле на ногах стоишь! — возразил капитан. — Отдохнешь немного — и догонишь их.
— Разрешите сейчас!
В его голосе было столько мольбы, что командир не выдержал.
— Ладно, собирайся, — махнул он рукой. [165]
Среди нас не было человека, которого бы не волновала судьба товарищей, попавших в беду. Лейтенанта Андрея Чупеева многие хорошо знали. Вместе с нами он воевал под Москвой...
Распутица осложнила боевую и разведывательно-диверсионную деятельность отряда. Болота стали непроходимыми. Из-за бездорожья заметно ослабла и активность партизан, находившихся в Дятьковских лесах.
Противник тоже вел себя тихо, но мы знали, что, как только подсохнут дороги, гитлеровцы попытаются предпринять все для ликвидации советского района в своем прифронтовом тылу. Поэтому мы не сидели сложа руки, совершенствовали оборону и связь, обучались подрывному делу, добывали взрывчатку, разряжая неразорвавшиеся авиабомбы противника.
Насыщая брянский участок фронта свежими войсками, гитлеровцы постепенно закрыли последние бреши, через которые осуществлялась живая связь партизан с Красной Армией. И все-таки к нам через линию фронта просачивались отряды.
30 марта 1942 года мы устроили теплую встречу отряду Курыленко. Среди прибывших оказались мой друг Василий Гордюк — заслуженный мастер спорта, рекордсмен-стрелок и партизан Борисов, которого я когда-то оперировал вместе с Георгием Знаменским. Петр Гаврилович еще заметно прихрамывал.
— А ведь догнал вас! — возбужденно говорил он. — И обгоню! Мы в Крупский идем. Помните, я говорил, что там моя родина...
Не один я радовался в этот день. Василий Васильевич встретил друга по прежней работе — начальника разведки курыленковекого отряда Дениса Лысенко. Всю ночь они шептались, вспоминая общих знакомых. А утром, потирая красноватые от бессонницы глаза, Василий Васильевич сказал мне, немного смущаясь:
— Знаешь, перед тем как идти сюда, Денис видел мою жену. Наше командование ей сообщило, где я нахожусь! Здорово, а?
Я хорошо понимал его состояние. У меня тоже будто крылья выросли за плечами, когда Гордюк передал привет от жены. Вера, окончив радиошколу, возвратилась в бригаду и тоже готовится на задание. Гордюк сказал, что она просила командование направить ее в «Славный». [166]
Мы снабдили Курыленко всем, чем могли, и пожелали успехов. Провожая однополчан, никто, конечно, не предполагал, что скоро их постигнет большая беда...
24 апреля мы снова встретили однополчан. Прибыл отряд капитана Павла Шемякина. Опять объятия, расспросы и разговоры. На этот раз многие получили письма из дому. Они показались нам дороже боеприпасов, которых мы, кстати, тоже с нетерпением ждали.
В отряде Шемякина оказался мой однокашник Саша Бронзов. До ухода на задание он почти ежедневно видел Веру, вместе с ней делал операции. Провожая Сашу во вражеский тыл, моя жена напутствовала его пожеланием встретить меня... Ее отъезд задерживается. Похоже, что Веру готовят к заброске в Болгарию с группой болгарских антифашистов.
Из-за половодья дальнейшее продвижение отряда Шемякина задержалось. Мы крепко подружились с его бойцами и даже после, когда он перешел в другой район, поддерживали связь и нередко вместе проводили боевые операции.
Накануне майских праздников вернулся Леонид Митролольский и доложил: лейтенант Чупеев наконец найден. Он оказался за Болвой в районе Орловых двориков. Отряд действительно находился в очень тяжелом положении: большая часть бойцов получила сильные обморожения, двое умерли от гангрены...
Выслушав Митропольского, капитан Шестаков долго смотрел в окно и курил.
Наконец он обернулся и, взглянув на меня, спросил:
— Как ты думаешь поступить с больными?
Вопрос не застал меня врасплох. Я доложил свои соображения. Командир согласился. Теперь требовалось уточнить количество больных и характер обморожений.
Разыскав Митропольского, я еле разбудил его. Он сел и с минуту смотрел на меня, силясь понять, о чем его спрашивают.
— Честное слово, не знаю, — ответил он наконец. — По-моему, они все еле передвигаются. Мы с Федей многих на руках в лодку переносили.
Под вечер я с Мельниковым и Петрушиной выехал в поселок Ивот.
Ивотская поселковая больница оказалась пустой: ни единой кровати, ни одного шкафчика. Никаких инструментов, [167] не говоря уже о медикаментах. Я ходил по палатам и думал, с чего начать. Решил попросить поселковых женщин помыть полы и узнать, где можно достать койки и постельные принадлежности. Хирургические инструменты у меня были. Хуже обстояло дело с перевязочным материалом. Но поселковые женщины уже не раз выручали отряд бинтами, нарезанными из холщевой ткани.
Пришли женщины и дружно взялись за уборку. А я пошел к председателю поселкового Совета договориться о постелях и молоке для больных. Он выслушал меня и с хитроватой ухмылкой сказал:
— Вам такие женщины пришли помогать, которые черта из-под земли достанут. Потолкуйте с ними. Среди них, между прочим, есть медсестры.
Вернувшись в больницу, я не поверил своим глазам. Евгений Мельников и Мария Петрушина ликовали. В палатах стояли заправленные белоснежным бельем кровати, тумбочки, в операционной две медсестры приводили в порядок стол. В стерилизаторах кипятился хирургический инструмент...
Все это показалось мне сном. Женщины, довольные, что приподнесли сюрприз, объяснили, в чем дело.
Когда противник первый раз занял поселок, в больницу явились комендант людиновского гарнизона и военный врач. Осмотрев палаты, они объявили, что здесь будет немецкий госпиталь, и приказали персоналу привести все в порядок. Затем гитлеровцы доставили сюда медикаменты и медицинское оборудование. Когда комендант и врач вскоре приехали проверить, как идет работа, они увидели, что больница пуста. Медсестры и санитарки сокрушенно качали головами и оправдывались:
— А что же мы поделать могли? Налетели партизаны и все забрали до ниточки!
На самом же деле медперсонал, выполняя распоряжение райисполкома, в течение одной ночи «спрятал» госпиталь. А теперь вот укрытое имущество пригодилось. Буквально в течение нескольких часов больница была приведена в полную готовность.
Лейтенанта Андрея Чупеева и его бойцов мы привезли в поселок утром 1 мая. Там не было почти ни одного человека, который бы не нуждался в какой-либо хирургической операции и другой медицинской помощи. После осмотра и перевязки Чупеев и начальник штаба Михаил [168] Шульгин отправились к Шестакову. Порывался ехать и комиссар, но я задержал: у него уже начиналась гангрена стопы, требовалась срочная операция.
Это был один из самых напряженных дней в моей хирургической практике. Больше мне никогда не довелось делать так много операций. Хорошо, что помог Миша Тарасов — военфельдшер чупеевского отряда. Он и сам во время операции держался мужественно и все время подбадривал бойцов. Такая моральная поддержка была очень нужна: у нас не хватало обезболивающих средств.
Несмотря на трудную обстановку в операционной, я не мог удержаться, чтобы не узнать, при каких обстоятельствах обморозились почти все люди отряда. И вот что выяснилось из разговоров с лейтенантом Оборотовым, Тарасовым и некоторыми бойцами.
Когда отряд собрался переходить линию фронта, началась оттепель. Командир принял решение всем идти в сапогах. Он не предвидел, что через два дня вновь ударят морозы. Сразу после перехода линии фронта отряд был обнаружен и, преследуемый вражескими лыжниками, стал уходить все глубже в лес. Наконец ему удалось оторваться от противника, но он далеко уклонился от намеченного маршрута. Путь преградили топкие болота. Вскоре кончилось продовольствие. Морозы усилились...
— Могли погибнуть, если бы случайно не встретились с отрядами Ромашина и Дуки, — рассказывал мне потом лейтенант Оборотов. — Они поделились с нами продуктами и медикаментами...
Михаил Оборотов сообщил мне фамилии двух бойцов, умерших в лесу от гангрены и дистрофии. Я чуть не вскрикнул от боли в сердце, когда узнал, что одним из них был Володя Утевский. Перед моим мысленным взором снова возник образ этого спокойного, тихого юноши с огромными умными глазами. Вспомнилась и его мать, Мария Утевская, врач-хирург и секретарь парткома института. Как она просила присматривать за Володей!
Второй погибший — боец Давлетшин. У борца-богатыря бурно развивалась гангрена, его знобило. Заботливый Игорь Экгольм пытался согреть товарища своим телом и на: рассвете обнаружил, что обнимает труп. У самого Игоря были обморожены обе ноги. Сильно пострадал и мой московский знакомый Глеб Щелкунов... [169]
Поздно вечером 1 мая я закончил последнюю операцию. Саша Зевелев, для которого у меня совсем не осталось новокаина, держался хорошо. У него даже хватило воли пошутить, когда его увозили из операционной.
— А помните, доктор, — сказал он, — как мы ночью лес прочесывали под Москвой? Я тогда лицо веткой оцарапал... По-моему, в тот раз вы волновались больше, чем теперь.
— Возможно, — ответил я рассеянно, поразившись силе духа этого человека.
Спустя двадцать лет, в 1962 году, на встрече однополчан ко мне подошел, прихрамывая, солидный человек и стиснул меня в своих объятиях. Это был тот самый Саша, а теперь доктор исторических наук, профессор Зевелев.