* * *

* * *

На следующий день батальон продолжал путь по замерзшим проселкам вдоль границы Московской и Калининской областей. В небе то и дело появлялись группы «фокке-вульфов», «хейнкелей» и «мессершмиттов». За Московским морем и где-то на юге, за нашей спиной, гудела артиллерийская канонада. На дорогах часто встречались кавалеристы, автомашины, беженцы. Создавались пробки. В эти минуты я, погружаясь в снег, обходил автомашины с бойцами. Видел утомленные лица, покрасневшие веки. Боль за беженцев с узлами, за пылающие дома, за отход наших войск вытеснила все чувства.

Однако фельдшера докладывали:

— Больных нет. Настроение бодрое.

Но самое трудное было впереди. Комбат скомандовал:

— Пешим порядком! Поротно!

Красноармейцы соскочили на снег. Взвод лейтенанта Слауцкого выдвинулся в головной дозор. Старший лейтенант Мальцев и политрук Егорцев повели роту прямо по [67] целине, в обход заторов. За ней пошли роты Подоляка и Дмитриева, саперы, пулеметчики.

Но и на снежной целине, и в лесу встретилось много беженцев и отходивших войск. Санитарная машина с трудом пробиралась за ротами. Морозов каким-то чудом находил, где можно проехать.

К вечеру достигли деревни Шестаково и уже не застали там местных жителей. Встретили батальон ополченцев, спешно копавших траншеи на западной окраине по берегу Лоби. Впереди были еще какие-то группы прикрытия. На севере и на юге усиливался гром артиллерии. На быстро темневшем небе, казалось, совсем рядом полыхали отблески пожаров.

Ночью вместе с военкомом и начальником штаба мы отправились в подразделения. Часть бойцов ушла в боевое охранение. Оставшиеся в избах не спали, несмотря на усталость. Они были слишком возбуждены тем, что пришлось увидеть за эти дни, и еще не привыкли, как истинные солдаты, использовать для сна любую возможность. В избах, где разместилась рота Мальцева, даже с улицы слышался разговор.

Старший лейтенант Шестаков постучал в одно из окошек:

— Орелики! Поспешите выспаться!

Через стекло на нас глянул заместитель политрука Паперник:

— Будет исполнено! — И тут же добавил шутливо: — Вашей деревни не посрамим!

Шестаков, крякнув, отошел от окна и проворчал:

— Здесь и впрямь моих фамильных деревень хоть пруд пруди.

— И докторских много, Давыдковых, — негромко засмеялся военком. — Не зря, значит, вас сюда! А вот Шаровых — нет.

— Выходит, тебе не по адресу, — усмехнулся начальник штаба.

— Мне всюду по адресу, — серьезно ответил военком и поправил пачку газет, всегда торчавших из кармана его длиннополой шинели. — А вот команд до сих пор никаких нет — это плохо.

Прошли на окраину к ополченцам. Оказалось, она из коммунистического батальона Ленинградского района [68] Москвы. Рабочая молодежь под стать нашим бойцам-добровольцам.

— Значит, вместе будем сражаться? — спросил один из парней и, оставив лопату, посмотрел не на нас, а на зарево за Московским морем. Потом тряхнул головой, словно отгоняя дурные мысли: — Все равно не пустим в Москву! Вот жаль, что войска отходят.

Военком взял у парня лопату и немного покопал землю. Затем сказал:

— Одни отходят, другие идут сюда.

Парень, забрав лопату, вонзил ее в промерзшую землю и, с трудом отваливая ком, спросил:

— А ваши чего не копают?

— Будут еще, — неопределенно ответил Шаров. — А в Москву не пропустим! Вы верно сказали.

— И я надеюсь, — отозвался парень. — Между прочим, я кореша у вас встретил, с нашего часового завода. Паперника знаете?

— Как же! — военком улыбнулся. — Заместитель политрука. Вот с такими и не пропустим врага к Москве.

В темноте я старался рассмотреть лицо военкома и не видел, а представлял, что оно покрылось зябкими пятнами. Военком плохо переносил даже небольшой мороз. Но голос его, негромкий и мягкий, звучал всегда уверенно и спокойно. Петр Петрович Шаров начал учебу в церковно-приходской школе, которую шутя называл духовной семинарией. Поэтому некоторые бойцы всерьез считали, что он имел сан священника. Когда же комиссар сокращенно называл ее ЦПШ, то они снова недоумевали: как он попал в нее после духовной семинарии. ЦПШ расшифровывалось ими в... Центральную партийную школу. Впрочем, поработав учителем, Петр Петрович действительно впоследствии окончил партийную школу и преподавал политэкономию.

Возле штабной избы застали эмку и мотоцикл. В штабе сидели командир и военком полка. Вынув из полевой сумки карту, Иванов сказал:

— Связь с тридцатой установили. Сегодня армию принял генерал Лелюшенко. Для нас главное вот что: майор Шперов встретился с начальником штаба оперативной группы инженерных заграждений полковником Леошеней. Задачу сводному отряду уточнили. Вашему [69] батальону минировать железную дорогу Ново-Завидово — Конаково.

Иванов и Прудников склонились над картой.

— Участок беспокойный, — продолжал командир полка. — Вы прикрыты только Московским морем. Правда, до Конаково противник не дошел. У Карачарово его сдерживает сто восемьдесят пятая дивизия, которой командует полковник К. Н. Виндушев. Начальник штаба этой дивизии полковник Маслов обещал помочь. Но им самим нелегко! Комбриг был на КП Виндушева: жарковато там. Обеспечьте, товарищ Прудников, тщательную разведку. Продовольствие подвезут к рассвету.

— А еще раньше подвезут взрывчатку и мины, — послышался от двери голос майора Шперова.

Его неожиданный приезд никого не удивил. Мы привыкли к тому, что этот высокий, спокойный майор вездесущ. Трудно понять, как ему удавалось связать воедино действия разбросанного по различным участкам сводного отряда. Подразделения, входившие в состав оперативной группы, действовали почти на всем протяжении правого крыла Западного фронта...

Командиры занялись картой. Стехов подозвал меня.

— А вам ясна задача?

— Следить, чтобы не было обморожений. Мы с сумками будем находиться на участках минирования, здесь останется только дежурный...

Военком задумчиво посмотрел на мой маузер, на сумку.

— В вопросах медицины, вы сами с усами, тут мне нечего добавлять. Правильно насчет обморожений. Особенно следите за саперами; они работают без перчаток!

— Товарищ военком, плохо с продовольствием, — сказал я. — Бойцы понимают, что фронт. Но они голодны.

Стехов нахмурился:

— Мы только что об этом говорили с Шаровым. Кухня застряла в Ямуге. Я ее подтолкну. — Он обернулся к Шарову: — Слыхали, что говорит молодежь? Нет продовольствия — терпи, это фронт! Для настроения хорошо, а для наших порядков — плохо. Старые солдаты утверждали, что на пустой желудок помирать легче. А мы собираемся жить! Питание бойцов возьмите под личный контроль. Но НЗ пока не расходуйте. [70]

Командиры закончили разговор. Уезжая, Иванов сказал Прудникову:

— В случае нарушения радиосвязи пришлю мотоциклиста. Не зря же их за собой таскаю. Они — что Эдуард, что Хосе Гросс — летают как черти!

А на следующий день, едва забрезжил рассвет, примчался мотоциклист, Рауль Губайдуллин, известный мотокроссмен. Он привез приказ: батальону перейти в Ямугу. Назад, на Ленинградское шоссе, в сторону Клина!

Роты строились быстро. Разочарованные бойцы народного ополчения подходили прощаться.

— Уже снимаетесь?

— Приказ... — смущенно отозвался Паперник, прощаясь с товарищами по заводу.