* * *
* * *
Об отряде Лазнюка мне рассказали командир 328-й дивизии полковник П. А. Еремин и оставшиеся в живых однополчане.
...Лазнюковцы прибыли в село Гульцево через несколько часов после того, как противник занял Кишеевку. Эта деревня расположена на возвышенности, поэтому штаб соединения сразу же оказался под обстрелом.
У дивизии имелось достаточно орудий и снарядов, но мало было пехоты. Между тем становилось ясно, что противник намерен продолжать наступление и пробиться к Сухиничам.
Отряд Лазнюка начал действовать по соседству с горбачевцами, вместе с небольшой дивизионной группой, которой командовал капитан Горшков. Ночью, в сильную пургу, лыжники под прикрытием артиллерийского огня атаковали Кишеевку и ворвались в неё.
Бой продолжался до рассвета. Гитлеровцы, получив подкрепление, начали окружать наших бойцов. Тогда Лазнюк приказал Егорцеву отвести главные силы отряда, а сам с шестью стрелками и снайпером Худолеевым остался прикрывать их отход, отвлекая на себя огонь противника.
Бойцы под командованием военкома Егорцева пробились к лесу. Лазнюк с оставшимися бойцами тоже вышел из вражеского кольца. Погиб только Николай Худолеев, прикрывавший своего командира.
После выяснилось, что в оперативной группе дивизии неправильно поняли замысел командарма. Лыжников предполагалось использовать для нанесения ударов по противнику с флангов и тыла. А начальник оперативного отделения дивизии потребовал фронтальной атаки укрепленного пункта! Разобрались, да поздно.
Отдых после боя в Кишеевке был недолог. Комдив поставил отряду задачу выбить немцев из Хлуднево. И вот в ночь на 23 января, оставив в Гульцево раненых и обмороженных, отряд, насчитывавший уже тридцать шесть лыжников, двинулся в путь. Село и железнодорожную станцию Хлуднево гитлеровцы укрепили. Накануне туда прибыл свежий батальон, усиленный танками и артиллерией. К сожалению, в штабе дивизии об этом не знали. [134]
Отослав в Гульцево донесение с новыми данными о противнике, Лазнюк решил действовать, не дожидаясь ответа. Этого требовал и начальник оперативного отделения. Бесшумно сняв часовых, лыжники ворвались в село, забросали противника гранатами. Снайперы Паперник и Соловьев уничтожали выбегавших из домов вражеских солдат. Раненый накануне Михаил Соловьев не захотел оставаться в Гульцеве и догнал отряд, когда он выходил на задание.
Вначале все шло хорошо. Но затем противник догадался, что против него действует лишь небольшая группа советских бойцов. Кольцо вокруг лазнюковцев смыкалось. Особенно тяжело пришлось взводу младшего лейтенанта Слауцкого, попавшему под перекрестный огонь. Большие потери понес и взвод младшего лейтенанта Лаврова.
Упали раненые Лазнюк и сержант Кругляков.
— Лазнюка! Уноси Лазнюка! — крикнул Егорцев.
В этот момент Лазнюк и Кругляков были вторично ранены. На помощь Круглякову подполз Ануфриев, и они оба вынесли командира в безопасное место.
— Занять круговую оборону! — послышался голос Егорцева.
Все оставшиеся в живых лыжники — двадцать один человек — собрались у сарая. Вскоре к ним подполз раненый военфельдшер Молчанов...
Все труднее становилось и взводу Лаврова. Кроме командира там осталось всего четыре человека — раненый старшина Пятков, Юдин, Новиков и Перлин. Позже к ним вернулся сержант Ануфриев, выносивший с Кругляковым Лазнюка. Отстреливаясь, горстка храбрецов еще пыталась помочь и первому взводу, прикрывая его огнем с левого фланга.
Обещанное подкрепление почему-то не подходило. А судьба взвода Слауцкого складывалась трагически. Несколько атак ему удалось отбить. Тогда гитлеровцы открыли по лыжникам огонь из пушки прямой наводкой. Вскоре полуразрушенный сарай загорелся. Оставшийся в живых заместитель политрука Паперник подпустил группу фашистов к себе вплотную и с возгласом «Большевики не сдаются!» взорвал гранату. Дорого заплатили гитлеровцы за гибель героя. [135]
...К концу января обстановка в районе Сухиничей изменилась. Подоспевшие войска 16-й армии под командованием К. К. Рокоссовского нанесли по врагу мощный удар. Побросав технику, гитлеровцы бежали в Попково. В Сухиничах обосновался штаб 16-й армии.
Сформированный Шестаковым новый отряд из пятидесяти человек готовился к переходу линии фронта. Остатки отрядов Горбачева и Лазнюка во главе с лейтенантом Кривцовым все еще действовали в полосе 328-й дивизии. Васютина отозвали в Москву.
Шестаков и Рыкин, побывав в штабе 16-й армии, возвратились в Козельск не в духе. Шестаков молча расхаживал по избе и дымил трубкой. Рыкин тоже молчал.
За короткий срок я успел полюбить этого спокойного, уравновешенного ленинградца с умными светлыми глазами. Все в нем — и внешняя подтянутость, и манера держаться — выдавали опытного чекиста. Рыкину очень шла военная форма, и я не без улыбки вспомнил, каким впервые увидел его когда-то — в залатанной телогрейке и старых валенках.
Позже, уже в Козельске, я как-то не удержался и, оставшись с Василием Васильевичем наедине, спросил, что означал его «маскарад» на приеме у генерала. Он внимательно посмотрел на меня и уклончиво ответил:
— В жизни всякое бывает с человеком.
Я понял, что этой темы он не хочет касаться.
Взаимоотношения с командиром у Рыкина вначале были сугубо официальные и даже несколько натянутые. Сдержанный Шестаков присматривался к начальнику разведки. Однажды он откровенно сказал мне:
— Похоже, паря, наш разведчик прямо из отдаленных мест прибыл. Но зачем ему от нас таиться? Мало ли что могло случиться с ним когда-то. Что было, быльем поросло. Воевать-то нам вместе!
Впоследствии Шестаков переменил свое мнение о Рыкине. Он увидел в Василии Васильевиче человека большой души, и они крепко подружились.
Но в тот вечер, после их возвращения в Козельск, каждый мог заметить холодок в отношениях командира и начальника разведки. Не зная еще результатов их визита в штаб армии, я ждал, когда они начнут говорить.
Наконец Шестаков, расхаживавший по избе, остановился возле Василия Васильевича и сухо сказал: [136]
— Ну что прикажешь делать? Жаловаться на них? А. ведь они по-своему правы — и Малинин, и Вавилов... И люди, видать, хорошие!
Рыкин усмехнулся:
— Полковник Малинин — начальник штаба. Его понять можно: туго с личным составом. А вот позиция Вавилова непонятна. Как начальник разведотдела армии, он должен настаивать на переброске нас за линию фронта, чтобы заодно лучше изучить оборону противника. А он упирается!
Военком Пегов сидел в стороне и молча чистил маузер.
— Надо немедленно доложить в Москву, — решительно сказал Василий Васильевич.
Шестаков нехотя достал из планшета лист бумаги и опять принялся раскуривать трубку.
— Вижу: не хочешь людей обидеть, — прищурился начальник разведки. — Но для обиды нет оснований. Мы добиваемся выполнения приказа. Пиши: «Переход отряда задержан штабом 16-й. Мотив: отсутствие указаний фронта, недостаток проводников. Прошу вмешательства». Вот так. Потом разберемся.
Шестаков, хмурясь, вызвал радиста:
— Подготовь и передай с грифом «Срочно».
Потом мы все сели за стол и молча пили остывший чай. Когда же радист Толбузин, вернувшись в избу, доложил, что радиограмма передана, военком вдруг обрушился на начальника разведки:
— Вы поторопились! Надо было сперва поговорить с Рокоссовским или с членом Военного совета. В Москве только и дел, что заниматься нами...
Рыкин ничего не ответил. А Шестаков, поперхнувшись чаем, ядовито заметил:
— Долго же ты обдумывал свое мнение!
...Утром Шестаков выехал в Сухиничи. Вместе с ним отправился и я. Надо было повидать начсанарма, выяснить наши возможности для эвакуации раненых и договориться об обеспечении нас медикаментами на случай, если мы не получим их из Москвы. Не скрою: хотелось и повидать генерала Рокоссовского, прославившегося в боях за столицу.
В штабе армии мы прежде всего встретились с начальником штаба Малининым и начальником разведотдела [137] Вавиловым. Они приняли нас любезно. Даже не верилось, что именно они не хотят содействовать в переброске нашего отряда за линию фронта.
Потом в комнату, где мы находились, вошел коренастый широкоплечий дивизионный комиссар. Он с каждым поздоровался за руку и назвал себя:
— Член Военного совета Лобачев.
Старший лейтенант Шестаков подал ему документ и коротко доложил суть дела. Лобачев внимательно прочел бумажку и задумался, что-то припоминая.
— Это ваши подразделения были под Клином и Солнечногорском? — спросил он после некоторой паузы.
— Да, наши, — отозвался Шестаков. — Но они воевали не только там. Лыжники-автоматчики во главе с Ключниковым действовали под Крюковом. Да и здесь отряды нашей бригады, кажется, неплохо воевали.
— Отлично сражались, — кивнул головой член Военного совета. — Особенно отряд Лазнюка.
— Рота Лазнюка получила боевое крещение под Москвой...
Дивизионный комиссар еще более оживился:
— Хороших, настоящих солдат воспитали! Кстати, вас наградили за операции под Москвой? Мы с командующим, помню, ходатайствовали.
— У нас наградили семьдесят пять человек, — сказал Шестаков.
— Михаил Сергеевич! — Лобачев обернулся к начальнику штаба. — Надо помочь отряду.
— Понятно, — ответил полковник Малинин. — Но вы сами знаете, как плохо с людьми, а главное... Вот и Вавилов говорит...
— В самом деле, трудно сейчас, Алексей Андреевич, — поддержал Малинина начальник разведотдела. — Разведчиков мало, чтобы перевести за линию фронта пятьдесят человек! Дело не шуточное. Нужна хорошая подготовка.
Лобачев, вставая из-за стола, сказал:
— Во всяком случае, об этом отряде надо обязательно доложить командарму. Надо найти возможности перебросить их.
Минут через пятнадцать член Военного совета представил нас Рокоссовскому:
— Вот, оказывается, как бывает, Константин Константинович! Это и есть невидимки, заочно знакомые по [138] Клину, Крюкову и Солнечногорску. Теперь можете лицезреть их. А комсомольцы-лыжники, геройски погибшие в Хлудневе, из батальона Шестакова.
Чисто выбритое лицо командарма озарила улыбка.
— Что ж, согласен, надо помочь. — Рокоссовский обернулся к начальнику штаба. — Обдумайте хорошенько с Вавиловым, где лучше их провести. На мой взгляд — в районе станции Пробуждение. Заодно разведчики уточнят стыки в обороне противника.
Взглянув на часы, командарм шутливо предложил:
— Надеюсь, товарищи партизаны не откажутся позавтракать с нами?
— Если мы их хорошо попросим, — в том же тоне добавил член Военного совета.
Скромный, почти спартанский завтрак прошел в оживленной беседе. Рокоссовский интересовался действиями наших подразделений на Калининском фронте и под Москвой. Лобачев подробно расспрашивал об отряде Лазнюка. Потом он спросил у меня, готовы ли медики к действиям за линией фронта. Я рассказал, как вели себя наши товарищи во время Подмосковной битвы.
— Теперь вам придется труднее, — заметил дивизионный комиссар. — У вас не будет ни тыла, ни госпиталя... Я бы советовал прихватить с собой волокушу. На ней можно везти и груз и раненого.
Не ожидая ответа, Лобачев вызвал начальника санитарной службы армии Потапова и распорядился выдать мне волокушу и упаковку с перевязочными материалами. Я поблагодарил, но высказал опасение, что в тылу противника будет трудно с большим грузом.
— Запас кармана не тянет, — возразил Алексей Андреевич Лобачев. — А перевязочный материал раздайте на руки по два-три пакета каждому.
После, находясь уже во вражеском тылу, я не раз с благодарностью вспоминал члена Военного совета. Бинты и пакеты долго нас выручали.
Рокоссовский и Лобачев проводили нас по-отечески тепло.
— Глядите, не зазевайтесь в тылу, — весело пошутил командарм, пожимая нам руки. — Как бы мы при наступлении вас не окружили вместе с немцами!
Шестаков и Рыкин условились с начальником разведотдела встретиться на станции Пробуждение. [139]
— Название-то какое символическое! — улыбнулся Константин Константинович.
В Козельске нас ожидал сюрприз. Радист, встретив Шестакова, подал ему бумажку. Это была копия радиограммы, посланной командованием нашей бригады в штаб Западного фронта. В ней говорилось, что штаб 16-й армии задерживает переброску отряда Шестакова. Наше командование просило дать соответствующее указание Рокоссовскому.
— Нехорошо получилось, — сокрушенно сказал Шестаков.
— Я же говорил, что вы спешите с жалобой, — заметил военком Пегов.
— Все мы задним умом крепки, — возразил Рыкин. И успокаивающе добавил: — Думаю, это не помешает делу. После нас пойдут другие отряды, им тоже понадобится помощь. Профилактика не вредит, как говорят врачи. — И он посмотрел в мою сторону.
Я промолчал, но подумал: «Рокоссовский, конечно, очень удивится, читая строгое указание штаба фронта».