Послесловие
Послесловие
Ранним утром на легковых автомобилях мы подъехали к аэродрому города Кутаиси.
Небо было ясным, светло-голубым. С гор, увенчанных снеговыми шапками, тянуло ветерком. Он был напоен прохладой и ароматом. День обещал быть погожим. О том, что нам придется пережидать на аэродроме ненастье, не могло быть и речи.
В зале было многолюдно. Большинство пассажиров, судя по их одежде, были альпинистами, подобно нам, собравшимся лететь в глубины Кавказского хребта. Многие из них собирались в город Местию — центр советской Сванетии.
Я подошел к окошечку «Справочного бюро», чтобы на всякий случай осведомиться, будет ли сегодня самолет на Местию. Белокурая девушка ответила мне, что сведения о состоянии погоды будут получены от высокогорных метеостанций через час, и только тогда, станет известным, полетит ли самолет.
— Уже социализм давно построили. Во всем успехи. Каких больных вылечиваем! Можно сказать, из могилы людей поднимаем. А самолеты у нас, в Кутаиси, летают только в хорошую погоду. Нет погоды — сиди и жди! Это, наверное, потому, что авиацией руководит мой друг Гвито, — пошутил один из моих родственников, Гоги. Он служил главным врачом в санатории железнодорожников в Цхалтубо, и все знали его как большого шутника и весельчака.
— Лечить больных нетрудно: посадил в водичку, она и лечит, а врач только анкетки заполняет. Летать в горах много труднее, — услышали мы позади себя. Обернувшись, увидели красивого грузина в форме летчика гражданской авиации.
— Здравствуй, Гвито! Ты, оказывается, подслушиваешь наш разговор с девушкой! — Гоги протянул руку начальнику аэропорта.
— Девушка здесь ни при чем. Она и не разговаривала с тобой. Ты один хулил меня, — продолжал шутить Гвито.
— Она знает, что начальство нельзя вслух ругать. Прошу познакомиться, — Гоги на минутку сделал серьезное лицо. — Это мой друг начальник аэропорта, которого я только что хвалил... А это Ярослав Иосселиани. Он говорит на сванском, грузинском, русском, немецком и английском языках. И на всех этих языках может тебя выругать, если ты не отправишь сегодня всех нас на самолете в Сванетию.
— Гоги неисправим, — пожав мне руку, произнес начальник аэропорта. — Говорят, он даже на похоронах шутит...
— Эта дама, — продолжал Гоги, — жена Ярослава — Галина Павловна Иосселиани. Она говорит только по-русски. Ты ее можешь не бояться; если она и будет ругать тебя, ты можешь притвориться, что не понимаешь по-русски...
— Товарищи, — объявил Гвито, когда знакомства закончились, — самолеты сегодня полетят на Местию, но... пассажиров много, и очередь ваша, как мне кажется, не из первых. Всех сегодня не сможем отправить. Полетят два самолета. Они сделают четыре-пять рейсов. За каждый рейс перевезут по двенадцать человек. А здесь, вы видите...
— В два раза больше, — подсчитал я.
Пока мы разговаривали с начальником аэропорта, к лам начали подходить пассажиры, и вскоре вокруг нас образовалось плотное кольцо людей, вооруженных ледорубами, рюкзаками и разными другими альпинистскими приспособлениями.
— Ба-а!.. Ярослав! — вдруг закричал на весь зал узкоплечий, невысокий человек с копной светлых взъерошенных волос и с огромным рюкзаком за спиной. Я узнал сврего давнего приятеля Ефима Ратнева.
Мы впервые встретились с Ефимом в 1930 году на дорогах Сванетии. С тех пор все свои отпуска он путешествовал по полюбившейся ему стране и исколесил ее вдоль и поперек. Он знал о Сванетии и сванах буквально все: историю, обычаи, нравы, культуру и даже немного язык.
— Опять в Сванетию?
— А как же! Хорошо тебе, ты плаваешь по морям, тебе воздуха хватает, а я ведь научный работник, все время в лаборатории...
— Наверное, уж в сотый раз едешь?
— Нет, меньше ста раз, но... не на много... Поняв из нашего разговора, что я сван, один за другим стали втягиваться в разговор многочисленные пассажиры, интересовавшиеся прошлым моей страны. Они попросили, чтобы, используя свободное время, я непременно рассказал им о Сванетии. Однако мне удалось их убедить, что Ефим знаком .со Сванетией не хуже, чем я. После долгих уговоров Ефим согласился кое-что рассказать.
Ефим говорил, как опытный экскурсовод: немного книжно, но обстоятельно и вразумительно. Это выглядело картинно: невысокий, узкоплечий человек стоял посреди зала и, жестикулируя, рассказывал. Пассажиры, рассевшись по диванам и стоя в некотором отдалении, очень внимательно слушали его импровизированную лекцию.
— За этими снежными перевалами, куда, как мы все надеемся, начальник аэропорта нас скоро отправит, — Ефим указал рукой на горы, — в котловине между Главным Кавказским и Сванским хребтами расположена крохотная страна Сванетия. До самой Октябрьской революции мир почти ничего не знал о Сванетии. Точно так же и сваны почти ничего не знали о цивилизации. Огражденные со всех сторон непроходимыми ущельями и перевалами, доступными лишь в определенные месяцы года, сваны тысячелетиями жили оторванными от всего остального мира...
Я вместе с другими пассажирами слушал рассказ о моей родине. И этот рассказ, и то, что считанные часы оставались до встречи со страной моих отцов, и то, что мне предстояло близкое свидание с родными и знакомыми, — все это настроило меня на какой-то особый лад, заставило задуматься о своем маленьком народе и о себе.
В детстве я и мои сверстники не имели представления о колесе, и я испугался, впервые увидев телегу. Обыкновенное колесо, с которым дети знакомятся еще до того, как научатся самостоятельно ходить, показалось мне чудом. Не знали я и мои сверстники и почти ничего из того, что детям многих поколений казалось обычным, повседневным: современного жилья, книжки и карандаша, мощеных улиц, печки с дымоходом, лампы и многого другого.
В человеческом прогрессе есть определенная последовательность. Сначала люди узнавали могущество пара, затем электричества, радио, телевидения.
К моему народу цивилизация пришла ошеломляюще внезапно. Великий Октябрь распахнул для нас двери в мир, в Широкие страны, к вершинам человеческой цивилизации и культуры.
Жизнь властно позвала нас вперед. И не я один, но и многие другие сваны, откликаясь на ее зов, овладевали культурой, знаниями, техникой, проходя для этого за самое короткое время путь, для которого человечеству понадобились столетия.
И в том, что я, уроженец затерянного в непроходимых горахселения Лахири, овладел высотами современной культуры, оказался в курсе новейших технических и военных проблем, приобрел опыт руководства людьми и получил некоторую известность как участник минувшей войны — во всем этом я отнюдь не вижу своей исключительности или исключительности своего народа. Мой жизненный путь, как и жизненный путь многих моих сверстников, для меня верное доказательство того, что возможности освобожденного от гнета человека безграничны и что, когда окончательно порвутся цепи колониализма, так называемые «отсталые народы» выдвинут множество талантливых людей, которые по праву займут свое место в рядах первооткрывателей, прославятся во всех облacтяx культуры, науки и техники.
Обо всем этом я думал, собираясь навестить родные края и вслушиваясь в рассказ страстного альпиниста Ефима Ратнева, пока к начальнику аэропорта не подошла девушка в летной форме и не вручила ему какую-то бумажку. Начальник громко объявил:
— Товарищи пассажиры, летящие на Местию! Через двадцать минут самолеты вылетят по маршруту. Первых двенадцать пассажиров прошу оформить билеты!
Пассажиры задвигались, зашумели.
В первом же самолете они уступили места для меня и моей семьи. Мне было неловко принимать эту жертву. Я знал, что ожидания всем надоели. Но мне сказали:
— Это ваша родина, и вас, наверное, ждут. А мы можем немного подождать.
Перелет до Местии занимает всего около сорока минут, но лететь приходится на большой высоте над ледниками, сменяющимися глубокими ущельями. Сама Местия расположена в небольшой Ингурской долине, и садиться приходится на очень маленький аэродром.
Два небольших самолета типа «АИР-8» один за другим поднялись в воздух. Они долго кружили над Кутаиси, набирая необходимую высоту для перелета через хребет.
Наш самолет первым взял курс на север.
Из окна нашим глазам открылась величественная картина. Земля казалась как бы измятой. Зелень лесов, покрывающих горы, слилась в один мохнатый изумрудный ковер.
Снежные вершины приближались. Солнце щедро играло на ледниках. Слепило глаза.
Напротив меня сидел отец. Я смотрел на его морщинистое лицо, на слезящиеся не то от солнца, не то от нахлынувших на него воспоминаний глаза и думал, что он очень постарел.
— Вот, Яро, — обратился он ко мне, указывая в окошко, — видишь тропу? Это она ведет на Латпарский перевал.
Я долго старался рассмотреть ее, но не смог.
— Вы счастливые. Даже не можете узнать тропинку, на которой в старые времена погибло так много наших земляков! — раздумчиво вымолвил отец.
В разговоре мы не заметили, как самолет перелетел через очередной хребет. Далеко внизу стало вырисовываться большое ущелье. Вскоре перед нами предстали бесподобные в своем роде сванские башни. Показалась Местия.
— Бальский перевал! — воскликнул. отец. — Видишь шоссейную дорогу и... автомашины?
Но я уже плохо слушал отца, ощущая радостное волнение, охватывающее, вероятно, всякого, кто возвращается к месту своего детства после длительного отсутствия.
Хотя и долго не удавалось мне побывать в родной Сванетии после того, как в 1922 году мы спустились с гор и поселились в Дали, но я никогда не порывал связи со своими мужественными, трудолюбивыми земляками.
Во время Великой Отечественной войны после каждого возвращения из боевых походов меня ожидали письма из Лахири, Ажары, со всех концов маленькой горной страны. Нельзя было без волнения читать эти письма, где иногда в наивной форме каждый старался воодушевить меня на самоотверженную борьбу против иноземных захватчиков. Вспоминается одно из таких писем, написанное стариком Абгалом Гелани из села Лабскалд:
«Мне уже так много лет, что никто не помнит, когда я родился, да и сам я не знаю, сколько прошло с тех пор лет. Но если бы я был на твоей лодке, которая может плавать под водой, то пробрался бы по рекам к врагу и взорвал заводы, где враги делают порох, а без пороха они не смогут воевать. Только, когда будешь завод с порохом взрывать, смотри, будь осторожней, сам можешь погибнуть...»
Село Лабскалд расположено на высоте 2 500 метров над уровнем моря, если можно так выразиться, на мансардах Кавказа. Естественно, что Абгал Гелани, проживший всю свою жизнь в горах и никогда не видевший моря, имел своеобразное представление о подводном плавании.
Письмо было написано четким, старательным почерком. Очевидно, один из многочисленных правнуков-школьников помогал старому Абгалу справиться с этой сложной для него задачей.
Некоторые из таких писем я читал команде лодки и видел, как светлели лица отважных моряков, как глубоко они понимали порой наивные слова.
Я был единственным свином, командовавшим подводной лодкой. Поэтому земляки непомерно высоко оценивали мои скромные заслуги перед Родиной. И именно поэтому во второй половине войны, когда мне было присвоено звание Героя Советского Союза, трудящиеся Сванетии собрали деньги на постройку подводной лодки и обратились к Верховному главнокомандующему с просьбой передать командование кораблем, построенным на их средства, мне.
Свой патриотизм сваны доказали и в тяжелые дни гитлеровского вторжения на Кавказ. Фашистские горно-альпийские дивизии двинулись через перевалы, пытаясь прорваться к побережью Черного моря, в плодородную Абхазию, но тут-то на их пути встали отважные горцы, с молоком матери впитавшие ненависть к поработителям.
Сотни лучших сынов Сванетии плечом к плечу с братскими соседними народами Абхазии, Осетии и Грузии самоотверженно боролись с фашистами. Вскоре фронт отодвинулся от границ Сванетии, и те, кто уже не способен был применять оружие в непосредственной борьбе с врагом, решили вложить свою лепту хотя бы в строительство подводной лодки.
В 1946 году мои земляки снова оказали мне высокую честь, избрав депутатом Верховного Совета СССР.
И теперь, подлетая к местийскому аэропорту, я знал, что земляки окажут мне душевный, братский прием.
О нашем прибытии в Местии никому не было известно. Мы спокойно приземлились и пешком пошли в город.
Местия была верна себе. Вокруг все так же грозно взлетали в небо гордые башни. Но очень много было и нового. Древние постройки резко контрастировали с вполне современными зданиями, радиомачтами, столбами телеграфа и электросети.
Видимо, из аэропорта кто-то позвонил по телефону о нашем прибытии, и на площади собралось много людей.
Впереди встречающих был плотный широколицый мужчина. Это был секретарь райкома партии Чкадуа Coco. Он первым обнял меня и поздравил с прибытием в родной край. За ним приблизился незнакомый мне здоровенный человек с симпатичным, приветливым лицом.
— Предисполкома. Чхетиани Сандро, — отрекомендовал его Чкадуа.
После этого порядок нарушился. Толпа приблизилась к нам, и мы растворились в ней.
Нас встречали по старым обычаям. Перебивая друг друга, нас обнимали и целовали совершенно незнакомые люди,
— Сынок, — передо мной выросла седовласая, сутулая женщина, чем-то напоминавшая покойную Хошадеде, — твоя жена христианка или нет?
— Что? — я несколько оторопел от неожиданного вопроса. — Она русская... А что? Почему вы спрашиваете?
— Православная, христианка! Не видишь: белокурая? — прозвучал из толпы женский голос.
Старуха проворно подошла к Галине Павловне и начала ее нещадно обнимать и целовать.
— Суеверий еще много, — оправдался за старуху секретарь райкома. — Есть у нас еще пережитки... Считают, что женой свана может быть только женщина православной веры.
— А что делать, если она атеистка? — вставил мой зять Шалико.
Когда, наконец, было покончено с объятиями и поцелуями, нас провели к центру площади, к зданию клуба. Только здесь народные обычаи уступили место современным речам и приветствиям.
— Яро, прошу познакомиться с сыновьями нашего национального героя Сирбисто Навериани, — взял меня за локоть Coco Чкадуа, — Фербен и Эраст, оба аспиранты Тбилисского университета, а Ньюто здесь работает.
Передо мной стояли три стройных брата. Они живо напоминали первого большевика Сванетии Сирбисто Навериани, трагически погибшего от руки врагов народа.
— От души счастлив увидеть вас такими орлами! — Я обнял смущенных братьев.
Это знакомство взволновало меня. Я припомнил свою единственную встречу с Сирбисто и коротко, поведал о ней его сыновьям. Они слушали меня, опустив глаза, жадно. Можно было без труда определить, что память об отце священна для этих славных, еще не старых людей.
Только вечером мы смогли продолжать свой путь в Лахири. Нам дали легковую машину, и трудный путь, который преодолевала когда-то наша семья, шагавшая за утомленным мулом, в великом страхе перед бандитами, теперь мы совершили в самых комфортабельных условиях.
Машина мчалась по шоссе, проложенному вдоль Ингура. Вскоре мы достигли селения Жамуж.
Здесь наша семья когда-то прощалась с односельчанами, большинство из которых считало нас обреченными. Теперь нас встречали почти все жители Жамужа и Лахири. Дальнейший путь до Лахири мы прошли пешком рядом с друзьями и родственниками.
Не узнал я родного дома.
Стоял он какой-то мрачный, маленький.
Я направился было к знакомой двери, но несколько рук одновременно меня остановили:
— Теперь здесь скотина живет. Вот сюда!
В конце двора виднелся вполне современный деревянный дом с террасой.
Мой дядя Андеад широким жестом приглашал нас в дом.
Первое, что мне бросилось в глаза, — была лампочка, свесившаяся с потолка. Приятно взволновали меня стулья, никелированные кровати, печь.
Мои дяди со своими семьями жили по-новому.
Воспользовавшись тем, что женщины накрывали на стол, я направился в старый дом.
Около стены, где была наша кровать, стояла корова. Она вытянула морду навстречу мне и замычала. Я подошел, похлопал ее по теплой шее и тихонько вышел, стараясь поскорее побороть вновь нахлынувшее на меня волнение.
В новом доме, несмотря на его довольно большие размеры, стало тесно от многочисленных родственников и гостей.
Нас усадили за длинные ряды столов. Напротив меня оказался старик с подслеповатыми, слезящимися глазами и седой бородой. Одет он был совсем не так, как одеваются сваны-старики. На нем был новый костюм, очевидно купленный в одном из магазинов Местии. Костюм мешковато сидел на нем.
Мне показались знакомыми черты лица старика. Я старался воскресить в памяти те времена, когда видел его. Он сам помог мне:
— Помнишь, Коция, я тебе говорил, что пропали бы мы, если бы не эртоба? Помнишь? — обратился он к моему отцу, пригубив вино из деревянной чарки. Говорил старик очень громко: вероятно, слышал он уже неважно.
Теупанэ, старый милый Теупанэ сидел со мной рядом в новом костюме!
— Ты, Яро, много не воображай о себе, — сказал он, заметив мою улыбку и не отгадав, что за ней скрывается. — Мои внуки такие же ученые люди, как и ты.
Я узнал, что один из внуков Теупанэ стал инженером и работал в Сванетии, а другой — преподавателем средней школы.
Невдалеке от меня сидел тоже уже немолодой человек с веселыми серыми глазами. Это был дядя Аббесалом, работавший в Лахири директором школы. Его верный друг по боевым делам в революционные дни дядя Ефрем геройски погиб в Великой Отечественной войне под Москвой. Он был комиссаром дивизии.
Не довелось мне увидеть дорогих сердцу бабушку Хошадеде и дедушку Гиго. Они умерли задолго до моего возвращения в родные места.
Не было и моего двоюродного брата Ермолая, не захотевшего пойти вместе со мной в школу и оставшегося дома пасти стадо. Не знаю, сумел ли он приучить своих животных к звуку трубы, которую я ему прислал, как и обещал, из Гагры. Ермолай с оружием в руках встал на защиту родного края от фашистских захватчиков и отдал свою жизнь за наше общее дело.