Неудачи

Неудачи

 Подводная лодка готовилась в первый боевой поход. Верхняя палуба, пирс и подходы к нему напоминали муравейник. Экипаж пополнял корабль боезапасом, продовольствием, топливом, водой.

Погрузочный кран поднял с пирса торпеду, развернувшись на шарнирной пятке, пронес ее по воздуху и постепенно начал опускать над палубой «Камбалы». Когда торпеда повисла в горизонтальном положении, на густой тавотной смазке отчетливо стала видна надпись, сделанная чьими-то пальцами: «Наш подарок фашистам».

— Хорош подарочек, товарищ старший лейтенант, правда? — прикрывая рукой глаза от солнца, обратил мое внимание лейтенант Глотов. Он руководил погрузкой торпед.

— Подарок достойный.

— Вы ходите как черепахи! Так воевать нельзя! — слышался сипловатый голос боцмана Сазонова. Он «подбодрял» матросов, занимавшихся  погрузкой продуктов, хотя те и без того расторопно бегали со своей тяжелой ношей с пирса на лодку и обратно.

— Сазонов, мы, чернокопытные, уже готовы! — вытирая грязные руки тряпкой, язвительно подшучивал Свистунов над товарищем. — А как ваша интеллигенция?

На подводной лодке мотористов в шутку называли «чернокопытными», а рулевые и в особенности радисты именовались интеллигенцией.

— Ты сам интеллигент, — сухо отозвался Сазонов и снова переключился на рулевых. — Давайте быстрее! Неужели не видите, «черное копыто» издевается...

— Смотри, — прыснул Иван Акимович, подойдя к нам. — Мотористы опять первые...

— Как всегда, — подтвердил я.

— Пойдем со мной. — Куда?

— Начальник политотдела вызывает. Партбилет будет тебе вручать. — Станкеев дружески взял меня за руку.

В небольшом, но светлом и уютном кабинете, увешанном географическими картами, нас приветливо встретил начальник политотдела соединения капитан первого ранга Виталий Иванович Обидин. Он взял со стола приготовленный заранее партбилет и вручил мне.

— Получаете партийный билет в самое трудное для нашей страны время, — Обидин говорил быстро, энергично, — наша свобода и независимость в опасности. Вы уходите в море. Так покажите же, что мы не ошиблись, когда принимали вас в партию.

— Все свои силы и способности отдам за священное дело партии! — коротко ответил я, пожав сильную большую руку Виталия Ивановича.

— Ну как? Теплее с партбилетом? — хлопнул мне по плечу Станкеев, как только мы вышли из кабинета начальника политотдела и направились на пирс.

— Конечно, теплее.

— Дела, видно, на фронте серьезные, — он  нахмурил брови. — В сегодняшней сводке опять... отступление...

— Да, слышал, — тихо ответил я, опустив голову. — Трудное время...

— Институт комиссаров снова учрежден,. — после паузы сообщил Иван Акимович.

— Ну-у? Так ты — комиссар «Камбалы»? — Выходит, так.

— Так, значит, мне нужно обращаться на «вы»?

— Как хочешь, — Станкеев пожал плечами. — По-моему, не обязательно...

— Нет, — возразил я, — совершенно обязательно. В шестнадцать часов «Камбала» была полностью готова в выходу в море. Запасы были получены, механизмы исправны, команда помыта в бане и обмундирована.

После команды «лодку к погружению изготовить» корабельный механик, лейтенант Василий Калякин, и я в последний раз проверяли готовность к выходу. Обошли отсеки, побывали на всех боевых постах. Калякин со свойственной ему скрупулезностью проверял каждый боевой механизм. Я тем временем с пристрастием экзаменовал людей по организации службы, правилам эксплуатации оружия и установок.

Дню выхода на позицию предшествовала солидная подготовка экипажа. Наши подводники сотни раз проделывали всевозможные манипуляции с механизмами и стали настоящими мастерами своего дела. И нет ничего удивительного в том, что мне и Калякину не удалось обвинить кого-либо в посредственном знании своих обязанностей, в неправильном обращении с механизмами или в отклонении от нормативных требований.

С наступлением темноты «Камбала» снялась со швартовых и направилась к выходу из бухты. Она долго пробиралась почти на ощупь, петляя вокруг многочисленных кораблей.

Всегда сияющий чистотой, весь в зелени, залитый морем света, теперь Севастополь был угрюм. Стены домов были камуфлированы: скалы и леса появились  там, где их не было и в помине. Витрины магазинов заложены мешками с землей. Детей и женщин уже вывезли из города.

Пустовал Приморский бульвар, любимый Примбуль. Опустел и, улицы Ленина и Фрунзе.

И все-таки Севастополь не утратил своей красоты. Но теперь эта была строгая и немного печальная красота.

— Справа на траверзе, у берега, затопленный корабль! — доложил сигнальщик, как только мы вышли из бухты и нас начали покачивать волны открытого моря.

Это был транспорт, потопленный фашистскими самолетами в день нападения на нашу страну. Транспорт получил прямые попадания больших бомб и выбросился на берег у самого входа в гавань. Теперь его готовились снимать с мели.

Затопленный транспорт был первой жертвой войны. В темноте он производил внушительное впечатление. Он горбился темным чудовищем, как бы воочию олицетворяя ужасы морской войны.

Ночь была безлунная. Море вскипало от четырехбалльиого норд-веста.

— Скрылись очертания берега по корме! — крикнул я в переговорную трубу в центральный пост.

— Есть! — коротко ответили снизу и тут же записали в корабельный журнал.

Родные берега скрылись. Наш курс лежал на запад, в тыл врага. Мы шли туда, чтобы беспощадно топить фашистские транспорты и боевые корабли.

— Обойдите отсеки и посмотрите за порядком! — приказал мне командир лодки, когда очередная смена заступила на вахту.

В первом отсеке собрались свободные от вахты торпедисты, плотным кольцом окружившие своего начальника.

— Почему не спите? — удивился я.

— Решил проверить еще раз кое-что, — повинился Глотов. — С нормативами кое-кто туго укладывается...

— Нарушаете распорядок!

— Все равно никому не заснуть, — неуверенно возразил он. — Возбуждены, ведь... первый поход...

— Вы думаете успокоить людей экзаменами?

— Нет, конечно, но... Разойтись! Ложиться спать! — приказал он, наконец, нехотя.

Мотористы тоже не опали.

— Машины малость запылились! - крикнул мне в ухо парторг. — Спать люди все равно не будут.

— Отдых требуется. Завтра будем, на позиции!

— Отдохнем в процессе работы, — без тени улыбки возразил снова старшина.

— Отправьте подвахтенных спать! — приказал я и пошел дальше.

Приказание есть приказание, и мотористы пошли в жилой отсек.

Людей, занятых у своих боевых механизмов я не желавших идти в жилые отсеки на отдых, я встречал буквально в каждом отсеке.

Опыта войны ни у кого из нас не было. То, с чем придется столкнуться на позиции, мы представляли весьма туманно. Каждый из нас в глубине души верил, что транспорт мы непременно встретим в первый же день занятия района боевых действий. В успешности атаки также никто не сомневался. Наш командир считался одним из снайперов-подводников, а центральный пост «Камбалы» на всех учениях показывал хорошую выучку и слаженность.

Оставалось верить, что мы быстро одержим победу, израсходуем боезапас, вернемся в базу, пополнимся торпедами — и снова на позицию. Сплошное триумфальное шествие! Всякие неудачи и разочарования исключались.

Суровая действительность, однако, очень скоро внесла свои поправки в наши планы.

Восемь суток мы колесили в районе боевых действий впустую, никого не обнаружив.

— Ну что? Опять «тиха украинская ночь»? — услышал я как-то ночью на мостике голос Ивана Акимовича.

— Да, никого! — ответил командир. Его высокая стройная фигура отчетливо выделялась на западной стороне горизонта, где только немногим больше часа тому назад спряталось солнце.

— Уф-ф!.. Приятно вздохнуть! — Станкеев глубоко дышал. — Сегодня мы пробыли под водой... восемнадцать часов и две минуты.

— Все минуты считаете? — сухо спросил Вербовский, и я мысленно представил, как по его ли?у скользнула усмешка.

— Красивая ночь, правда? — комиссар указал на звезды, алмазами сверкающие на безоблачном бархатном небе.

— А это не красиво? — Я слегка толкнул его в бок, показывая на темную полосу низменного румынского побережья, тянувшуюся по нашему левому борту. — Дамский пояс...

— Что? — Иван Акимович не понял моего странного сравнения.

— Чёрный, очень аккуратный, дамский пояс. Выше — темно-розовая кофточка, — показал я туда, где солнечные лучи освещали алыми полосами перистые облака, — а ниже, как видите, темная батистовая юбка. Правда, походит?

— Хм... — неопределенно хмыкнул Иван Акимович. — Я бы до этого не додумался. Хотя, конечно, ты... младше меня и...

— При чем тут младше или старше?

— Ну как же! Надо быть молодым, чтобы сравнивать береговые полосы или что-нибудь другое... с принадлежностями дамского туалета.

— Товарищ вахтенный командир! Слева на траверзе огонь! Движется вправо! — сверху из темноты докладывал сигнальщик.

— Автомобиль по берегу идет, — отметил безразличным тоном Вербовский.

— Начальство едет, — как бы продолжил мысль командира Станкеев. — У них очень строгое затемнение, но это, видать, начальничек едет... У Антонеску дача здесь где-то. Может случиться, что именно он.

— Вот бы бомбу на эту дачу, — буркнул сверху сигнальщик.

— Зачем бомбу? — возразил Иван Акимович. — Разгромим фашистов, на этой даче простые люди будут отдыхать.

— Э-э, кто там будет отдыхать! Убить бы этого Антонеску...

— Не отвлекаться! — одернул Вербовский сигнальщика.

— Есть, товарищ командир! — отчеканил матрос.

Длительное молчание нарушил доклад из центрального поста:

— Лодка провентилирована, осушены трюмы, выброшен мусор. Разрешите остановить вентилятор.

— Добро... Остановить вентилятор! — приказал вахтевный офицер.

— Пойдем попьем чайку, помощник, — предложил Станкеев.

— Да, правильно, — согласился я, — скоро мне на вахту...

Мы направились к люку, но задержались из-за нового доклада сигнальщика:

— Курсовой левого борта — сорок, показался проблеск на воде!

— Вы точно видели проблеск? — допытывался командир.

— Кажись, точно.

— В бинокль или так?

— Кажись, в бинокль...

— Кажись, кажись! — вспылил Вербовский. — Надо говорить точно, а не догадками!

— Так точно, не помню, товарищ командир!

— Что у вас такая плохая память?

— Никак нет, товарищ командир!.. Так точно, товарищ командир, вот он: белый, постоянный огонь! Курсовой сорок, слева, на воде! Не так далеко.

— Боевая тревога! Торпедная атака! — Вербовский заметил тусклый огонек двигавшегося вдоль берега судна. — Лево на борт!

Я стрелой полетел на командный пункт.

«Камбала» легла на курс атаки. Боевые посты тотчас же доложили о готовности.

Подводная лодка полным ходом неслась навстречу вражескому кораблю.

Я сверял расчеты с данными о противнике, которые .поступали с мостика, и убеждался, что все идет хорошо. Через несколько минут мы выпустим торпеды и уничтожим первый вражеский корабль. Мы все были возбуждены. Однако каждый делал свое дело четко, быстро я точно.

— Ап-па-ра-ты! — пронеслась грозная команда в торпедный отсек, на боевой пост.

— Отставить! — секундой позже и с гораздо большей энергией и настойчивостью приказал тот же голос командира.

Но... поздно. Напряжение было настолько большим, что слово «отставить» было принято за «пли». Торпеды выскочили из аппаратов и устремились по заданному направлению.

— Срочное погружение! — услышали мы следующую команду Вербовского.

Люди, буквально стоя друг у друга на плечах, посыпались в люк, в центральный пост.

Через считанные минуты «Камбала» была на глубине и отходила в сторону моря.

— По ошибке атаковали дозорный катерок, понятно? Будь он проклят совсем! — шепотом сказал мне Вербовский.

— Бывает... неопытность, — как бы успокоил командира Иван Акимович, стоящий рядом с ним. — Еще хорошо, что он оказался слепым, — продолжал он. — Если бы он видел, как по нему торпедами швыряют, мог бы нас погонять...

— Мы тоже хороши! Зрением хвастать вряд ли можно и нам, — тихо сказал Вербовский.

— Эх, если бы знать! Установить бы глубину хода торпед поменьше и дать в борт этому дозорному, — досадовал я. — А почему же он несет огонь?

— Не знаю, не спрашивал, — сухо отозвался Вербовский.

— По-моему, иллюминатор приоткрыт или плохо затемнен, — предположил Станкеев.

Несмотря на неудачу, первая атака принесла команде определенную пользу. На боевых постах и командных пунктах были выявлены недостатки, ошибки и неточности. Устранение их, несомненно, многому научило и подняло, боевую выучку экипажа. Кроме того, подводники в какой-то степени обстрелялись.

Велико было, конечно, и разочарование. Но оно было забыто очень скоро.

На следующий день меня подозвал к перископу вахтенный офицер лейтенант Глотов.

— Как вы думаете, стоит доложить командиру: какие-то подозрительные дымы вот по этому направлению, — уступил он мне место у окуляра.

Я с трудом различил на белом фоне облаков несколько еле видимых клубков дыма.

— Надо. Дымы судов, — авторитетно заявил я.

Вербовский еще из своей каюты приказал сыграть боевую тревогу. Подводники помчались к своим боевым механизмам.

Неискушенный человек, глядя на эту картину, непременно был бы поражен. Полуодетые или почти раздетые здоровенные парни, держа в зубах ботинки или часть одежды, с суровыми лицами, безмолвно, очертя голову бежали в разные стороны, толкая друг друга.

— Что? Конвой? — Вербовский едва выговаривал слова. Хотя от каюты до центрального поста расстояние было небольшим, но, пробежав его, он запыхался.

В нашем соединении Вербовский был единственным командиром подводной лодки, убеленным сединами. Он обладал большим опытом воспитания и руководства людьми, но преклонные годы брали свое, и энергия, так необходимая на подводной лодке, в нем заметно иссякла. Бывали случаи, когда он уставал настолько, что не мог вращать даже перископ, и мне приходилось помогать ему. Состояние нервной системы Вербовокого оставляло желать лучшего. На внезапные события он реагировал раздраженно, излишне волнуясь, впадал иногда в суматоху.

— Дымы судов, товарищ командир! — отчеканил Глотов, уступая место у перископа.

— Только и всего? — Вербовский заметно остыл.

— Дыму без огня не бывает, — ввернул Иван Акимович, прибежавший в центральный пост вслед за командиром.

Командир более десяти минут смотрел в перископ, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и скоростью. Направление нашего курса было таковым, что если бы дымы означали появление конвоя, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали возможность атаковать врага. Я это отчетливо видел по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу.

— Надо бы доложить ему, но с его самолюбием... прямо беда. Как бы хуже не было.

— Я тоже так думаю, — согласился я с комиссаром, — возможно, хуже будет.

Вербовский обладал одним большим недостатком: он обыкновенно считал, что никто из его подчиненных не способен подсказать ему что-либо умное.

— Однако, — Станкеев словно прочел мои мысли, — сейчас шутить нельзя. Доложи командиру свои расчеты!

— Есть, — ожил я. — Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов! В противном случае, если конвой идет вблизи берега, можем оказаться вне предельного угла атаки к моменту его визуального открытия!

— Молчать! — гаркнул на меня Вербовский. — Не мешайте работать!

— Я только доложил свои расчеты, товарищ командир, — пояснил я.

— Ваша обязанность иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас опросят!

— В мои обязанности входит докладывать свои соображения командиру, — обиделся я.

— Молчать! — гневно повторил Вербовский, не отрываясь от давно уж поднятого перископа. — Ещё одно слово, и я вас выгоню из отсека.

— Есть! — буркнул я, сконфуженно глянув на озадаченного Станкеева.

В отсеке водворилось полное молчание. Паузу нарушил сам Вербовокий, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он передавал данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл залпом произносимых слов. И тут же мне стало ясно, что возможность атаки упущена из-за неправильного предварительного маневрирования.

— Мы находимся за предельным углом атаки, — немедленно доложил я командиру, — следует лечь на боевой курс и попытаться...

Вербовскяй, не дав мне договорить, снова осадил меня за советы и приказал рулевому ложиться не на боевой, а на совершенно другой курс. Он решил еще раз уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.

— Так атака не получится! — вырвалось у меня.

— Вон из отсека! — гневно крикнул Вербовский, вытаращив на меня налитые кровью глаза. — Отстраняю вас! Передать дела Любимову!

Я передал таблицы, секундомер и приспособления для записи штурману и отошел в сторону.

Идя новым курсом, почти параллельным с конвоем, «Камбала», имея под водой гораздо меньшую скорость, все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.

Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить. Он вдруг приказал ложиться на боевой курс и приготовиться атаковать.

Новую ошибку допустил боцман, который перепутал положение горизонтальных рулей и нырнул на большую, чем следовало, глубину. На него едва ли не с кулаками набросился Вербовский. Сазонов, взволнованный до неузнаваемости, так и не смог прийти на заданную глубину. Командир его прогнал с боевого поста и поставил другого человека.

Этим неприятности не ограничились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и, вместо того чтобы из кормовой дифферентной системы  качать в носовую, пустил воду в обратном направлении. Вербовский и на него обрушился с неменьшим пылом, чем на Сазонова, но с поста не прогнал.

Видя общее смятение, растерялся и рулевой сигнальщик, который вместо ста девяноста восьми градусов неизвестно сколько времени продержал корабль на курсе сто восемьдесят восемь градусов.

Когда, наконец, центральный пост успокоился и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой уже ушел. Ни о какой атаке мечтать уже не приходилось.

Вербовский долго смотрел в перископ «Камбалы», идущей почти в кильватере, но далеко сзади конвоя, который, очевидно, даже не подозревал о нашем присутствии в районе своего следования.

В отсеке все избегали смотреть друг другу в глаза. Стыдно было не только за провал, но я за бахвальство и самоуверенность, в которой каждый из нас в той или иной мере неоднократно расписывался еще в базе, на переходе и даже на позиции.

Казалась, ничто уже не могло нас развеселить. Но на войне, оказывается, бывают неожиданности, которые нельзя предусмотреть.

— Транспорт взорвался, тонет! Одновременно со словами командира мы отчетливо услышали два отдаленных раскатистых взрыва.

— Что случилось?

— Он же видит, что мы не можем, вот и решил сам утонуть, — довольно некстати рассмеялся лейтенант Любимов, вызвав прилив нового гнева у Вербовского.

— Транспорт на мине взорвался, — бросил командир, закончив пространное нравоучение съежившемуся, как загнанный в ловушку кролик, штурману.

— Нет, не то, — решительно возразил Иван Акимович, — транспорт утопила «Зубатка».

— Нет, — упорствовал Вербовский, — «Зубатка» должна быть гораздо южнее.

— Так она, видно, пошла навстречу врагу... Командир остался при своем мнении, хотя, как  потом выяснилось, транспорт действительно потопила подводная лодка «Зубатка», которой командовал старший лейтенант Александр Девятко.

Весть о том, что фашистский транспорт погиб, молнией облетела все отсеки. Люди, казалось, совсем позабыли о своей боевой неудаче.

Словно деревянной кувалдой били по легкому корпусу подводной лодки, — до нашего слуха начали доходить звуки отдаленных подводных взрывов.

— Право руля! Ложиться на курс десять градусов! Хм, и немцы тоже, как и наш Иван Акимович, думают, что их атаковала лодка, — ухмыльнулся Вербовский, опуская перископ. — Начали бомбить море...

— Они преследуют лодку, — Ставкеев твердо стоял на своем. — Во всяком случае, хорошо, что мы поворачиваем на обратный... А то утопила «Зубатка», а, не ровен час, отлупить бомбами могут нас. Куцему всегда попадает больше всех.

— Да, правда, совести-то у фашистов... — начал было Любимов.

— Отставить болтовню! — грубо оборвал его Вербовский. — Непонятная у вас страсть к болтовне...

Новые взрывы глубинных бомб еле улавливались. Постепенно их вовсе не стало слышно. Мы отошли к северу.

Вербовский вызвал меня в кают-компанию. Там уже были Иван Акимович и Любимов, разложивший на столе крупномасштабную карту района боевых действий.

— Давайте проанализируем графически ваше предложение и мои действия! — с ходу предложил командир.

По смягченному тону я понял, что с ним уже побеседовал Иван Акимович.

На карте были вычерчены несколько возможных вариантов атаки при различных способах боевых действий. После тщательного изучения тех и других Вербовский, к его чести, признал, что мое предложение, хотя и не полностью обеспечивало гарантированную  и успешную торпедную атаку по транспорту фашистов, было наиболее целесообразным. Он принял вину за срыв атаки на себя, хотя львиная доля ее лежала и на Сазонове, и на Калякине, и на мне. Ведь не кто другой, как я, помощник командира, был ответствен за слаженную и четкую работу центрального поста, который не выдержал испытаний. А центральный пост — это мозг подводной лодки. От его четкой работы зависит успех в бою.

Ошибки, способствовавшие срыву атаки, были с большой тщательностью разобраны не только непосредственными виновниками, но и остальными товарищами. Подводники, выполнявшие свои обязанности отлично, были поощрены приказом командира, несмотря на то, что корабль в целом не имел боевого успеха.

Оставшиеся дни пребывания на позиции не принесли ничего нового. Мы больше не имели встречи с транспортами и судами фашистов. «Камбала» повернула курсом в базу.

Возвращались мы ранним летним утром. Солнце еще не .успело осветить верхушки гор, амфитеатром окружавшие наше место базирования.

В войну у подводников выработалась традиция, по которой лодку, возвращавшуюся из боевого похода с победой, встречал весь личный состав соединения, независимо от того, в какое время суток она входила в базу. Нам такая торжественная встреча не полагалась. Нас должен был встретить лишь командир дивизиона. Однако лишь только мы показались в бухте, нас засыпали поздравлениями с береговых постов наблюдения. На кораблях выстроились стройные ряды матросов, старшин, офицеров. На многочисленных мачтах взвились флажки — сигналы с поздравлениями.

— Что это? — невольно вырвалось у Вербовского.

— Вероятно, недоразумение, — спокойно ответил Станкеев.

— На всех кораблях и постах позывные «Зубатки»! — внес пояснение доклад сигнальщика.

Произошло недоразумение.

— Поднять наши позывные! — не без досады скомандовал Вербовский сигнальщикам.

На всех кораблях, словно по единой команде, сигналы были спущены, но взамен их немедленно взвились новые флажные сочетания, адресованные нам: «Поздравляем с благополучным возвращением, желаем успехов!»

Мы ошвартовались у небольшого пирса, рядом с плавбазой «Нева», на которой размещался штаб соединения. На носовую надстройку «Камбалы» поднялся командир дивизиона капитан второго ранга Успенский, опытный и умный моряк. Он принял доклад Вербовского, пожал ему руку и поздравил с благополучным возвращением из похода. Ни в выражении его лица, ни в голосе не было и намека на нашу неудачу. Но мы отлично понимали свое положение. И, казалось, в то утро все нам говорило о невыполненном долге перед Родиной.

— Прошу выстроить весь экипаж на верхней палубе! — обходя с рукопожатием людей, оказавшихся на носовой надстройке лодки, приказал комдив.

После обычных приветствий Успенский коротко рассказал подводникам о том, что с минуту на минуту ожидается доблестная подводная лодка нашего соединения, победительница «Зубатка». Она уничтожила итальянский танкер и немецкий транспорт с войсками и вооружением.

— Вы себя, конечно, чувствуете несколько... неловко, — комдив понизил тон: — Имели встречу с противником и не смогли его утопить. Но это не должно омрачать праздника, который подарила нашему дивизиону «Зубатка». Да и вы еще будете иметь возможность скрестить оружие с врагом. Главное, извлечь правильный урок. Ваш поход должен послужить уроком, школой, наукой.

В конце бухты показалась подводная лодка. На мачтах взвились флажные сигналы поздравления. Оглашая бухту бравурными звуками, на плавбазе духовой оркестр заиграл встречный марш. Комдив простился с нами, сошел с борта и побежал к соседнему пирсу, чтобы встретить победительницу.