«Малютка» 

«Малютка» 

У маленького пирса в северной стороне бухты, где была ошвартована «Малютка», нас встретил низенький белобрысый офицер с нарукавными нашивками старшего лейтенанта. Он отрапортовал командиру дивизиона о том, что личный состав корабля выстроен по большому сбору, и назвал свою должность: помощник командира подводной лодки «Малютка».

— Знакомьтесь, — обратился ко мне Лев Петрович, — это ваш помощник, Александр Косик, лихой донской казак. Орден «Знак Почета» получил еще до военной службы за заслуги в коневодстве. Вы умеете ездить верхом?

— Как же, товарищ комдив, — забасил Косик, — лучшими наездниками всегда были люди с гор.

В ожидании нас в стройных рядах застыл на верхней палубе подводной лодки экипаж «Малютки».

Лев Петрович представил меня личному составу «Малютки» и намеревался еще что-то добавить, но сигнал воздушной тревоги, раздавшийся во всех углах бухты, рассыпал строй.

Я взбежал на мостик «Малютки» и вступил в командование подводной лодкой.

— Открыть огонь! — была первая команда, которую я подал.

Артиллеристы открыли огонь по фашистским самолетам одними из первых в бухте.

Самолеты бомбили корабли с большой высоты бесприцельно. Только одна бомба попала в ранее уже поврежденный транспорт, сидевший на мели у выхода из базы. Большинство же их разорвалось в море, подняв огромные шапки воды, дождем накрывшие при своем падении близстоявшие корабли.

После отбоя я приказал собрать экипаж на верхней палубе корабля.

— Может быть, слишком рано, — начал я не без смущения, — я еще не вступил как следует в командование подводной лодкой, но тем не менее не могу бесследно пропустить мимо внимания коллектива отличную стрельбу наших артиллеристов. Я все время следил за трассами наших снарядов. Хорошо ложились!

Я учитывал, что самолеты были на большой высоте и поразить цель на таком расстоянии было почти невозможно.

Подводники переглядывались, и я не мог уловить, означает ли это одобрение, или они приняли мои слова за чудачество.

— Хочется нашим артиллеристам объявить благодарность, — продолжал я. — Если и торпедисты так владеют своим оружием, мы с вами выйдем в число передовых кораблей дививиона... А пока мы должны как можно скорее закончить ремонт. Кто еще не знает, в том числе, конечно, и я, обязаны изучить устройство своего корабля. Новичков надо подготовить в процессе ремонта, специального времени для этого не будет.

Распустив людей, я почувствовал, что с меня течет пот, а щеки горят. Впервые за много лет я так волновался. «Поняли ли меня люди, не посчитали ля бахвалом?» — мучился я.

Обходя отсеки «Малютки», я встретился со своим  старым знакомым — рабочим судоремонтных мастерских Метелевым.

— Дядя Ефим! — обрадовался я. — Какими судьбами?

— Ярослав Константинович! Рад! Опять с тобой встретились!

Мы хотели было расцеловаться, но на нас смотрело много людей, поэтому мы молча любовно смотрели друг на друга.

— Так вот, корабли ремонтируем. С другом тут. Помнишь «шпиона»? Селиванова? — Метелев указал на своего товарища.

— Как же не помнить! — отозвался я, пожимая его руку.

Мы долго беседовали, вспоминая подробности первых дней войны.

— Ну, а как ремонт? — перешел я на деловую тему.

— Раньше срока будет все готово, товарищ командир, ты нас знаешь, — уверенно ответил Метелев.

Мы привыкли верить слову рабочих. В тяжелые дни войны золотые руки судоремонтников не раз совершали чудеса. Сжатые и без того сроки ремонта и ввода в строй поврежденных в боях кораблей и их механизмов, как правило, всегда сокращались.

—  «Камбалу» ввели в строй за пять дней, — напомнил я.

— Наше дело чинить, — вмешался Селиванов. — Воюйте хорошо, а мы со своими делами справимся.

Селиваному было лет сорок, не меньше. Но когда он улыбался, ему нельзя было дать больше тридцати: морщинки на его широкоскулом лице разглаживались, глаза блестели молодо, остро.

— Мы пахали... Обеспечим! — передразнил друга Метелев. — Ты обеспечь, а потом говори! Без матросов мы с тобой ничего не обеспечим.

— Дядя Ефим всегда верен себе: скромность, трудолюбие и скромность! — рассмеялся я. — Матросы без ваших умелых рук и опыта возились бы до самого конца войны.

— Точно, — ввернул Метелев все более входящее в обиход словечко.

— Дядя Ефим, — перебил я старика, — вы бы могли найти немного свободного времени? Хотелось бы кое о чем посоветоваться.

— Хм, — Ефим Ефимыч на секунду призадумался, — вечером?

- В любое время. Приходите ко мне на плавбазу, в каюте поговорим. Если вдвоем с Селивановым придете, совсем будет хорошо.

В тот же день поздно вечером рабочие пришли ко мне.

— Я уж знаю, о чем ты меня будешь спрашивать, Ярослав Константинович, — Ефим Ефимыч по-хозяйски уверенно опустился на предложенный ему стул я пригладил поседевшие пышные усы.

— Тем лучше, дядя Ефим, ведь мы старые знакомые.

— Твой новый экипаж хороший... люди трудолкн бивые, добросовестные и... очень хотят, рвутся, можно сказать, в бой. Но... только все зависит от тебя! — Ефим Ефимыч многозначительно посмотрел мне в глаза. — Только от тебя! Предшествующий командир был мягковат. Начальник должен быть твердым и справедливым, понял?

— Это главное — надо быть справедливым! — поддержал старика Селиванов.

— Меня упрекает в несправедливости, — пояснил Метелев, подмигнув на своего друга. — Дескать, он много работает, а я его мало хвалю. Зачем хвалить? Его недавно наградили медалью «За боевые заслуги». Вот и хвала.

— Поздравляю! — я с удовольствием пожал шершавую, всю в ссадинах и шрамах руку.

— Будто я и впрямь требую, чтобы хвалили, — оправдался смущенный Селиванов.

— Прошу меня извинить, товарищи, — спохватился я. — Нечем угостить. Только сегодня прибыл и...

— Это ты брось, Ярослав Константинович, — махнул рукой Метелев. — После войны будем угощаться.

— Надеюсь, еще до конца войны найдем возможность...

— Ну, если найдем, хорошо, — Ефим Ефимыч явно не хотел распространяться на эту тему. — Одним словом, ты не уверен, что матросы, старшины да и... видать, офицеры хорошо знают устройство «Малютки». В этом дело?

Я кивнул головой.

— Да и я сам почти не знаю.

— Ну, ты быстро изучишь. А вот у кого образования поменьше, или, скажем, кто чванится, стесняется подчиненных, не знает, как к делу приступить, тому посложнее. Думаю, лучше всего будет не силком, а личным примером.

— Силком и не заставишь, — подтвердил Селиванов. — Это не зачет сдавать.

— И на «Камбале» так было. Зачеты все сдали, а дело знали плохо, — припомнил Метелев — Человек должен сам себя строго экзаменовать. Надо сознанием брать... По-моему, подводники чертежи знают хорошо, а на месте, у механизмов, не всегда разбираются что к чему. Лодку надо изучать на лодке, самому надо все зачертить с натуры, а не зубрить по чужим чертежам.

— А как, на ваш взгляд, дисциплина на корабле?

— Нормальная, — просто ответил Ефим Ефимыч. — Дисциплина может быть и лучше, если крепче возьмешь. Может остаться и такой. Народ хороший, люди не подведут.

— А теперь главное: что можно сделать, чтобы ускорить ремонт? Чем можем мы вам помочь?

— Срок, Ярослав Константинович, ты знаешь...

— Ну, мы постараемся закончить работы пораньше, — перебил Селиванов.

— Обнадеживать трудно, Ярослав Константинович, сроки сжатые. Постараемся, конечно. Подводники нам помогают, большего от них, пожалуй, и не потребуешь.

Давно уже перевалило за полночь, когда Метелев и Селиванов вышли из каюты.

После их ухода ко мне явился с докладом и проектом  плана работ и занятий на следующий день старший лейтенант Косик.

— Мы с вами завтра целый день будем заниматься вместе! — заявил я Косику после утверждения плана. — Вы меня будете учить устройству лодки. С утра приходите в комбинезоне и пойдем по кораблю.

— Может быть, сперва ознакомитесь с документами в каюте?

— Нет, лодку изучают в лодке.

— Да, но буду ли я хорошим учителем, товарищ командир?

— Как так? Вы помощник, вы должны лодку знать лучше всех.

— Есть! — произнес несколько озадаченный Косик.

С утра следующего дня мы действительно начали изучение «Малютки».

В первом отсеке нас встретил с рапортом старшина группы торпедистов плотный шустрый парень Леонид Терлецкий.

— Будем изучать устройство лодки. Занимайтесь по плану, не обращайте на нас внимания, — сказал я старшине.

— Есть, — отрезал старшина, стоя в положении «смирно». В его хитроватых маленьких глазах, устремленных на меня, я уловил искорку улыбки.

— Что улыбаетесь?

— Никак нет, — вывернулся Терлецкий. — То есть...

— Не обращать внимания на начальников трудно, — заметил в помощь своему старшине белокурый, с нежным румяным лицом матрос Свиридов.

Общее устройство подводных лодок типа «Малютка» я знал. И поэтому занятие мы начали сразу с детального изучения систем и боевых установок.

Где ползком, где на корточках мы залезали буквально во все уголки корабля — в трюмы, в выгородки и щели, подробно занося на чертежи все, что-видели и ощупывали. Таким образом постепенно составлялись подробнейшие схематические чертежи расположения боевых механизмов, систем — главной  водяной, воздуха высокого, среднего и низкого давлений и других.

Глядя на нас, и остальные офицеры и старшины «Малютки» все свободное от работ по ремонту и частых в те горячие дни боевых тревог время стали заниматься совершенствованием своих знаний.

— За последнее время подводники твоей «Малютки» помешались. В этом, конечно, ты сам виноват! — переступая через леер на борт «Малютки», с места в карьер отрапортовал как-то мой давний приятель Михаил Грешилов. При этом он привычным скупым движением огладил пышную черную бороду, подошел к столику, заваленному чертежами и рисунками, и принялся их рассматривать.

— Помешался? — повторил я, обнимая прославленного подводника.

— Говорят, у тебя все — и начальники и подчиненные — днем и ночью изучают подводную лодку, гонят ремонт как угорелые. Рабочие будто бы и спать перестали.

— Война же, — отозвался я. — Это не только мое влияние.

— Нет, ты повлиял!

— Ну, ну! — остановил я друга. — Ты любишь людей подбадривать, я знаю. Имей в виду, я рассчитываю на твою помощь... в советах, главным образом.

— Готов советовать, в чем могу. Но пока, я вижу, ты сам справляешься. Школа Льва Петровича чувствуется... Я, брат, так же, как и ты, начинал. Поначалу было нелегко, — и Михаил Грешилов с увлечением принялся рассказывать о своей службе в должности командира подводной лодки.

Он стал им два года назад. Задолго до выхода в море, пока лодка достраивалась, экипаж сроднился с кораблем, досконально изучил его. Заводские испытания лодки закончились в марте 1941 года. Настал день подъема флага, при котором присутствовал весь личный состав.

Грешилов скомандовал: «Военно-морской флаг поднять! Заводской спустить!»

В эту минуту он понимал, что пройден важный  рубеж на его жизненном пути. Комсомолец из курской деревни, попавший на флот, принимал на себя ответственную роль командира корабля. Вот эти люди, замершие в строю, отныне будут выполнять свой долг перед Родиной, следуя его приказаниям, слушая его команду. Они должны повиноваться его воле, учиться у него. Сможет ли он быть хорошим командиром? Есть ли у него все, что необходимо для этого?

Недолго пришлось ему свыкаться с новой ролью — всего три месяца. За это время экипаж успел хорошо узнать все капризы своей лодки и полюбить ее. Грешил ов всячески старался укрепить в экипаже это чувство любви к своему боевому кораблю.

На борту лодки не было человека старше тридцати лег. Большую часть экипажа составляли комсомольцы. Лодка была для каждого из них не только военным кораблем, но и частицей Родины.

Но изучения механизмов и устройств лодки слишком мало для командира корабля. Надо было хорошо узнать людей, воспитывать их. А эта задача решается лишь путем повседневного и постоянного общения с подчиненными. По документам и бумагам этой цели достичь нельзя. Грешилов долго без устали работал со своим коллективом, и ему удалось добиться успеха. К началу боевого плавания он мог точно определить, как будет вести себя каждый член экипажа в минуту испытания. Знал, что можно целиком довериться главному старшине Борису Сергееву, отлично изучившему свое хозяйство, ревностно следящему за тем, чтобы электрическое сердце лодки не давало перебоев. Знал, что можно положиться и на старшину торпедистов Владимира Макаренко. Это был исполнительный подводник, влюбленный в свои торпедные аппараты. Образцово нес службу и боцман Николай Хриненко.

Проверить экипаж помогла первая учебная атака по эскадренному миноносцу. Залп был дан без промаха, и корабль «потоплен». Торпедист Макаренко снисходительно принимал поздравления товарищей.

«Чему вы удивляетесь? — говорил он. — Разве хороший торпедист промажет?» И хотя все это происходило  в первой учебной атаке, каждый член экипажа тогда разделял чувства старшины торпедистов.

Никто в те дни не предполагал, что не пройдет и месяца, как торпедным аппаратам придется дать залп не по условному противнику, а по вражеским кораблям, коварно напавшим на нашу Родину. Началась Отечественная война... Но экипаж не. сразу принял в ней участие. Ему пришлось пройти большой курс боевой подготовки, прежде чем отправиться на охоту за вражескими транспортами.

Грешилов старался использовать каждый час для закрепления всех навыков, приобретенных экипажем в дни мирной учебы. В недолгие интервалы между воздушными тревогами, собравшись в крохотной кают-компании, офицеры старались заглянуть в будущее. Что принесет экипажу первый боевой поход? Хорошо ли он подготовлен к выполнению воинского долга? Снова и снова тщательно проверяли каждую деталь оборудования лодки, испытывали ее ходовые и маневренные качества, тренировались в искусстве быстрого выхода в атаку.

Наконец командование выпустило подводную лодку в море. Долго бороздила она синюю гладь, не встречая противника. Экипаж досадовал: дни уходят, а они бездействуют. Казалось, только они одни во всем флоте сейчас не используют своего оружия против врага. Но, досадуя, как и все, Грешилов в глубине души вместе с тем был доволен. Экипаж, как говорится, обжил, море.

Экипаж возвратился с первой позиции без боевого успеха. Не принесла военной удачи и вторая и третья позиции. Самые нетерпеливые поняли, что на войне терпение так же необходимо, как и способность к стремительным действиям.

Другие лодки соединения уже открыли счет потопленных вражеских кораблей. Только лодка Грешилова еще не выпустила по врагу ни одной торпеды...

— Зато вам потом повезло, — перебил я рассказ Грешилова.

— И вам также повезет. Все зависит от желания и энергии. Ваша «Малютка» поновее нашей  лодки, и... я считаю, вы должны нас обогнать в боевых успехах.

— Да что ты! — рассмеялся я.

Я так подробно передаю рассказ Грешилова потому, что экипаж, которым он командовал, насчитывал к тому времени пять блестящих побед, одержанных над фашистскими кораблями. Расспрашивая моего друга, я мысленно решил следовать его опыту. Его рассказ стал для меня умным и очень убедительным примером.

— Прибыл вновь назначенный к нам матрос Поедайло, товарищ командир, — обратился ко мне Косик, — прикажете представить?

— Зовите!

— Какой Поедайло? — задумался Грешилов, поглаживая бороду. — Эх, это разгильдяй! Недисциплинированный подводник. Правда, в боях участвовал...

— Храбрый?

— Раз недисциплинированный — значит, трус и лентяй.

На мостик проворно поднялся щеголеватый, краснощекий, слегка курносый матрос, с лихо насаженной на самый затылок бескозыркой. Разглядывая его, я невольно припомнил кинофильмы, в которых действовали матросы-»братишки» с их развинченной походкой, пошлыми манерами, склонностью к анархизму.

— Матрос Поедайло прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы! — доложил Поедайло. Его довольно красивые глаза нагло и самоуверенно «сверлили» меня.

— Не по-уставному докладываете! — вырвалось у Косика.

— Война, товарищ старший лейтенант! — развел руками Поедайло, искоса глянув на помощника. — Что поделаешь, не до уставов...

— Вот поэтому-то и следует особенно строго соблюдать уставные положения, товарищ под-водничек! — смерив с ног до головы матроса, отметил я.

— Узнаю вас, узнаю, Поедайло, — вздохнул Грешилов.

— Ах, простите, товарищ капитан-лейтенант, не заметил, здравствуйте, — матрос, казалось, смутился.

— Опять вас узнаю! Вы никогда не замечаете тех, с кем следует обменяться приветствиями, — сухо заметил Грешилов.

— Нет, честное слово, не заметил! Вы за тумбой стояли...

Оказалось, что матрос Поедайло служил последовательно почти на всех лодках дивизиона и везде показывал себя только с плохой стороны. От него неизменно старались избавиться и в конце концов под каким-нибудь предлогом списывали с корабля.

— От него придется избавляться, — как бы про себя пробасил Косик вслед Поедайло, которого уводил боцман через кормовой люк в лодку.

— Попробуем воспитать, может... — возразил я.

— Попробуйте, попробуйте! — иронизировал Грешилов. — Иногда бывают чудеса. У моего боцмана с ним ничего не вышло. Он кончил тем, что сдался. Сам напился до неузнаваемости.

— Поедайло одолел?

— Да. А Поедайло потом хвастал, что он перевоспитал самого грозного и исправного боцмана на дивизионе.

— А сколько же раз он сидел на гауптвахте?

— Не знаю. Взыскания с арестами он имел... И много раз имел, — ответил мне Грешилов.

— Зря, — решительно заярил я. — Недооцениваем гауптвахту. Она иногда помогает.

— Правильно! — согласился Косик. — Я всегда так говорил... А потому, если объявил арест, надо обязательно арестовать, а не... дискредитировать свои же решения.

— Вообще вы, братцы, хлебнете с ним горя, — Грешилов задумчиво посмотрел в иллюминатор...

Поедайло сразу же начал нарушать дисциплину и щеголять своей разболтанностью.

На следующий же день поздним вечером парторг корабля Петр Каркоцкий сказал мне:

— Я, товарищ командир, насчет новичка, липового новичка, Поедайло нашего...

— Почему липового?

— Какой же он новичок? Он на дивизионе гастролирует давно... Все части обошел.

— Да, говорят так. Но надо перевоспитать разгильдяя.

— Надо, конечно, но потребуются крутые меры. Самые крутые.

— Говорят, он одного боцмана уже... воспитал.

— Был такой случай, — Каркоцкий расхохотался — Вам уже сказали? Это шутка, конечно, но не далекая от правды... Он ведет нехорошие разговоры среди товарищей. Такие ужасы о войне рассказывает, что прямо запугал всех. Ведь наши матросы еще не обстреляны, глубинную бомбежку не испытали, и они...

— Верят ему?

Каркоцкий задумался. Я смотрел в его глаза и ждал ответа. Волосы у Каркоцкого были рыжие, бровей и ресниц не было видно, — бесцветные, они сливались с загорелым лицом, но в глубоко сидящих глазах читались ум и решительность.

— И верят и не верят. Кое-кто может и поверить. Есть же люди со слабым характером.

— Надо, чтобы его разоблачили как труса, — посоветовал я парторгу.

— Примерно в таком направлении я и ориентировал комсомольцев, но решил доложить вам.

— Правильно.

— Да еще этот липовый храбрец воспевает пьянство.

— Но списывать с корабля не будем. Он пойдет с нами в походы, — решил я.

— Мне кажется списывать нет необходимости. У нас народ хороший. Сумеем переварить такого «героя». Но горя, конечно, хлебнем с ним, — согласился со мной парторг.

Таким образом, по вопросу воспитания Поедайло наши мнения сошлись.

— Еще одно дело, товарищ командир, — проговорил парторг, встав со стула. — Подводная лодка «Агешка» вернулась из очень интересного похода.

Нельзя ли попросить командира побеседовать с нашими ребятами?

Мне очень понравилась мысль парторга, и я обещал завтра же поговорить с капитаном третьего ранга Кукуем.

Подводные лодки нашего дивизиона воевали активно; многие из них уже не раз возвращались из боевых походов с победами, которые сразу же становились известными всем подводникам соединения. Но и специальные беседы не теряли смысла и интереса. Подводники интересовались прежде всего подробностями, опытом, добытым нередко кровью своих товарищей.

Поход «Агешки» действительно был очень поучительным. Лодка охотилась за фашистскими кораблями в северо-западной части Черного моря. На седьмой день поиска она обнаружила транспорты противника. Приготовив к бою торпедные аппараты, она устремилась навстречу врагу. Ей удалось благополучно прорвать кольцо охранения и торпедировать головной транспорт, груженный боеприпасами. Транспорт был большой, его груз был достаточен для боевых действий целой войсковой части в течение месяца.

После атаки подводная лодка подверглась ожесточенному преследованию. Фашисты с остервенением сыпали глубинные бомбы на «Агешку», дерзнувшую прорваться внутрь минного поля, считавшегося надежным барьером против наших неопытных, как они полагали, подводников. «Агешка» была первой лодкой, атаковавшей вражеские силы внутри минного поля в северо-западной части моря.

Преследование длилось долго? Фашисты хотели не только отомстить за серьезный урон, причиненный лодкой, но и отучить советских подводников от столь смелых маневров. «Агешке» удалось оторваться от врага, но она наскочила на мину и получила серьезные повреждения.

Устранение их потребовало много сил.

Впоследствии командир лодки Григорий Кукуй в тесном кругу друзей сочинял немало острот,  вспоминая эти напряженные минуты. Он шутил, например, что будто бы, стремясь придать своему голосу спокойное выражение, он так напрягался, что у него чуть глаза не вылезали из орбит и что отсутствие света он считал очень удачным для себя, ибо матросы не могли видеть вибрацию, которой было охвачено все его тело...

Лодка всплыла в надводное положение. На поверхности моря врага не было, и экипаж получил возможность залечить свои раны. За одну короткую ночь нужно было сделать столько же, сколько делает хорошая ремонтная мастерская за неделю.

С наступлением утра «Агешка» ушла под воду, чтобы там окончательно подготовиться и снова скрестить свое оружие с врагом.

Через сутки она была готова к боевым действиям. Осталась не введенной в строй только связь.

А спустя четыре дня лодка напала на вражеский конвой, шедший из Одессы на юг. Очевидно, на этих кораблях фашисты увозили награбленное на оккупированной территории имущество. Лодка прорвала кольцо окружения и нанесла смертельный удар головному транспорту.

Подводники вновь подверглись длительному и ожесточенному преследованию. Однако противнику не удалось сколько-нибудь серьезно повредить «Агешку». Советская подводная лодка вернулась в базу с двумя блестящими победами.

Подводники слушали беседу с большим интересом и задали много вопросов командиру лодки.

Во время беседы я внимательно следил за матросом Поедайло, который сидел в переднем ряду. Он слушал очень внимательно и задал много вопросов. Вопросы были дельные, продуманные. Этим он удивил не только меня, но и Григория Кукуя, знавшего матроса по его прежней службе лучше меня.

— Что это у вас Поедайло перековался, что ли? — не преминул спросить он, как только мы сошли с борта «Малютки». — Он же ничем не интересовался, кроме хулиганства, а тут...

— Не знаю. Он у нас всего несколько дней, — пожал я плечами. — Но, говорят, разгильдяй.

— Хулиган и трус! Но сегодня такие вопросы задавал, что прямо... черт его знает, не пойму! Перековался — и все!

— Он третьего дня даже на партийном собрании выступал. И, я бы сказал, довольно дельные советы давал по техническим вопросам.

— Технику он знает хорошо, но дисциплина-а...

— Возьму его в море, посмотрю...

— Кто знает, может, в этом и секрет, — перебил меня Кукуй. — Его, кажется, на всех лодках списывали до выхода в море... Попробуй — может, получится. Он же один в своем роде. Интересно было бы сделать из него настоящего подводника.

Кукуй бросил эти слова вскользь, особенно не задумываясь, но я долго раздумывал над ними и еще внимательнее принялся наблюдать за Поедайло. Может быть, это симулянт? Он нарушал дисциплину, разгильдяйничал, пьянствовал, зная, что в море недисциплинированных матросов не брали. Перед боевым походом его, проливавшего крокодиловы слезы, списывали на очередной ремонтирующийся корабль. Таким образом он достигал своей цели и продолжал хулиганить дальше. Впрочем, все эти соображения надо было как следует проверить.

Я проводил Григория Кукуя до конца пирса.

— Учти, что на твоей «Малютке» отклонялись от традиции подводников — знать свой корабль назубок, — прощаясь, назидательно сказал мне Кукуй. — Мы подсказывали твоему предшественнику, но он никого не слушал и...

— Я принял, кажется, все меры. Завтра начну экзамены, — ответил я.

— А сам ты изучил все? — Кукуй пытливо глянул на меня.

— Думаю, что да.

— Когда будешь опрашивать экипаж, пригласи Грешилова, Сурова или кого-нибудь другого, хорошо знающего «Малютку».

— Да, ты прав. Обязательно попрошу Диму Сурова. Он дотошнее всех.

Мы оба рассмеялись при упоминании о дотошности бесстрашного подводника Дмитрия Сурова. Принимая зачеты от своих подчиненных, он выворачивал у них, как говорили, «все кишки». Подводники шутили, что людям, прошедшим школу Сурова, воевать все равно, что у тещи есть блины. Экипаж подводной лодки, которым командовал Дмитрий Суров, к тому времени уже имел четыре крупные победы над врагом. Разумеется, его успехи объяснялись не только отвагой и мужеством подводников, но и их хорошими, прочными знаниями.