Порт Констанца
Порт Констанца
Во время обеденного перерыва была назначена беседа Ивана Колодченко, комиссара подводной лодки «Форель», о последнем боевом походе лодки. Закончив дела, я вышел из «Малютки» и направился к тенистой кипарисовой аллее, где уже должны были собраться все свободные от вахт матросы, старшины и офицеры кораблей дивизиона. На пирсе я встретился со старыми знакомыми Метелевым и Селивановым. Они с группой своих товарищей тоже направились на беседу. Мы пошли вместе,
— Будете «Форель» ремонтировать? — спросил я Ефима Ефимовича.
— Наше дело такое: вы, подводники, разбиваете корабли, а мы ремонтируем...
— Ну, «Форель» мало разбита, — вмешался кто-то из рабочих. — Зато победы немалой достигла...
— Такие корабли, которые с победой приходят, можно ремонтировать. Тут уж сил не жалко, — заметил Селиванов. — И день и ночь готов на «Форели» работать.
— Спать ты совсем не любишь! Ты уж насчет ночи осторожно, — ухмыльнулся дядя Ефим.
— Ярослав Константинович, — воззвал к моей совести Селиванов, — последний месяц сплю по три часа. А он, слышите, что говорит?
— Грешным делом, я тоже люблю поспать, да времени не хватает. Помню, после первого боя уснул и увидел во сне родное село, башни над домами, старого своего деда. Сидит будто около очага и рассказывает сказку...
— Наверное, скучаете по родным местам? — дядя Ефим кивнул головой в сторону заснеженных вершин. Где-то за ледниковыми грядами ютилась моя маленькая страна — Сванетия.
— Как и вы, вероятно, — со вздохом подтвердил я.
— Моя родина — Ленинград, — тоже вздохнул старик, — томится в блокаде...
— У вас там есть родичи?
— Все родственники там. Два сына на Ленинградском фронте.
— Да, в Питере тяжко, — сочувственно подтвердил кто-то.
— А мои в Николаеве. Фашисты небось издеваются. Никто из них не успел эвакуироваться, — проговорил Селиванов. Веселые искорки в его глазах тут же погасли.
— Ничего, теперь недолго. После Сталинграда долго не продержится, годик-два — и каюк фашисту! — Метелев одобряюще похлопал своего друга по плечу. Эта скупая мужская ласка показалась мне проникновенной и нежной.
— Два года слишком много, — возразило несколько голосов.
— Я так думаю... Правде надо в лицо смотреть. Мы немного опоздали. Подводники дивизиона, расположившись на полянке в тени высоких кипарисов, с интересом слушали Колодченко.
...»Форель» шла к мысу Шабла.
В боевой рубке у перископа стоял командир подводного корабля капитан-лейтенант Дмитрий Суров. Лодка приближалась к границе минных полей, которые ей предстояло форсировать.
— На глубину! — скомандовал Суров, привычным жестом откинув со лба русые кудри. — Малый ход!
Перед минным полем «Форель», убрав перископ, пошла на нужную глубину.
Вскоре она коснулась первого минрепа. .,
Медленно и осторожно проходила «Форель» минное поле.
Наконец опасный пояс был пройден. Лодка всплыла на глубину, позволяющую пользоваться, перископом.
На море лежал почти полный штиль. Контуры города Констанцы, расположенного на плоском мысу, отчетливо выделялись на горизонте. Отдельные дома трудно было различить: город был обвит пеленой дыма, вырывавшегося из многочисленных труб нефтеперегонных заводов.
— В гавани никого не видно, — с досадой проговорил командир,
— В радиограмме сказано, что транспорт должен выйти в море с наступлением темноты, — напомнил комиссар.
До наступления темноты «Форель» маневрировала под водой у входного фарватера порта Констанца. Затем всплыла и, подойдя почти вплотную к молу, ограждавшему гавань, легла в дрейф.
На мостике остались командир корабля и сигнальщик Шувалов.
— Это мол порта. До него не менее двухсот метров. По нему ходит фашистский часовой, видишь, — шепотом пояснил Суров обстановку матросу-сигнальщику.
— Вижу. Вот черт, подползти бы к нему и...
— Это не наше дело. Пусть себе гуляет.
— Как же этот балбес нас не видит? — не выдержал Шувалов.
— Нас же чуть-чуть видно над водой, примерно как бочку. А мало ли бочек плавает сейчас на море?
— Ваша правда, товарищ командир, — согласился сигнальщик. И вдруг изменившимся голосом прохрипел:
— С моря катер... по курсовому сто двадцать...
— В центральном! — шепотом приказал командир. — Артиллерийская тревога! Сигналов не подавать! Голосом!
Артиллеристы молниеносно изготовили свои орудия к бою.
— Собираемся драться? — осторожно поглядывая на командира, спросил Шувалов.
— Не будем, если он не полезет сам, — ответил командир, не сводя глаз с вражеского судна.
— А погружение?
— Здесь мелко, все равно от катера-охотника не уйдешь.
Проскочив мимо «Форели», катер поднял такую волну, что лодка закачалась на ней, как щепка.
Появление катера было единственным происшествием за ночь. Утром нужно было уходить под воду, а транспорт все не появлялся.
— Чего мы ждем, товарищ командир? — с нетерпением проговорил Шувалов. — Может, в порту и нет никого. Разве туда пройти нельзя? Все равно ничего не видят.
— Вот это и называется зазнайством. Слепых врагов не бывает. Однако... насчет пройти — надо подумать. — Командир минуту молчал. — Ты, пожалуй, и прав. Погрузимся и... пройдем в порт.
Все предполагаемые сроки выхода вражеских судов из бухты миновали. У командира появилось решение — пройти внутрь самой базы и у пирса подорвать грузившийся транспорт.
Для решения этой нелегкой задачи нужно было преодолеть два боковых заграждения. Только тогда лодка могла попасть в гавань.
Когда первые лучи солнца поползли вверх по небу, «Форель», благополучно преодолев заграждения, вошла в гавань.
Командир поднял перископ и осмотрелся. Гавань была пуста. Суров вздохнул. Выходит, он зря шел прямо в пасть противника.
— Прозевали транспорт, товарищ комиссар, В бухте судов нет, — Суров повернул перископ направо и долго всматривался. Потом брови его удивленно поднялись. — Похоже, фашисты занимаются легководолазным делом.
— А не послать ли нашего матроса под водой за «языком»? — предложил комиссар.
— Что ж, мысль не плохая, — согласился Суров. Капитан-лейтенант не любил дважды решать один и тот же вопрос. Иногда его даже упрекали в том, что он слишком поспешно принимает решения.
— Право на борт! На грунт! — прозвучала команда.
«Форель» подошла, насколько это было возможно, к месту, где гитлеровцы занимались водолазным делом, и легла на грунт.
Командир приказал подготовиться к выпуску за борт одного из матросов. Из первого отсека вызвали ловкого и сильного Ивана Бондарева.
Но корабельный механик неожиданно запротестовал против этой кандидатуры.
— Это верно: смелый, сильный и ловкий. Но он единственный из всего экипажа плохо знает водолазное дело, — горячо возражал он. — Почти все матросы получили отличные отметки, а Бондарев хватает тройки.
— Да, троечника посылать рискованно. И себя погубит и корабль подведет, — согласился с механиком Суров. — Но кого же?
— Шувалова! — предложил комиссар. — Волжанин, не подведет.
— Я тоже за Шувалова, — согласился механик.
— Шувалова — в центральный! — приказал Суров. За плечами Шувалова виднелась массивная фигура Бондарева.
Это были два закадычных друга. Белокурый богатырь Бондарев — весельчак и песенник, но большой лентяй. Он быстро схватывал все на лету и так же легко забывал. На зачетах он, как принято выражаться в подобных .случаях, «хлопал глазами». Коренастый же, остроносый, с живыми глазами, Шувалов был любознателен, дружил с книгой и всегда был лучшим на теоретических занятиях.
— Можете идти в отсек, товарищ Бондарев, — встретил его командир. — Я хотел было послать вас на ответственное задание, но, оказывается, в учебе вы слабоваты. Придется посылать Шувалова.
— Его? — синие глаза Бондарева потемнели, губы сложились в презрительную гримасу. — Товарищ командир, неужели вы думаете, что он лучше меня справится? Да он котенок по сравнению со мной!
— Физически вы сильнее Шувалова. Зато в знаниях вы котенок перед ним.
Бондарев уныло зашагал в отсек. Ответить ему было нечего.
— Так вот, — продолжал командир, обращаясь к Шувалову. — Здесь глубина около семи метров. Вам надо подойти по грунту к пирсу, схватить одного из водолазов, оглушить слегка и притащить сюда, на корабль.
— Задача ясна! Разрешите идти? — без колебаний отозвался Шувалов.
Командир пытливо посмотрел в глаза матросу.
— Идите!
Шувалова одели в легкий водолазный костюм и выпустили через специальный люк в воду.
Время шло. Гитлеровцы продолжали спокойно заниматься своим делом: одних спускали в воду, других принимали на пирс...
Беспокойство командира с каждой минутой возрастало. «Вот тебе и пятерочник! — с раздражением и тревогой думал он. — Послать бы этого здоровяка!»
Волнение охватило весь экипаж. К тому же все понимали, что долго лежать на грунте в чужой гавани в непосредственной близости от пирса нельзя.
Командир запросил кормовой отсек:
— Дали Шувалову какой-нибудь конец, по которому он мог бы сообщаться с кораблем?
Оказалось, что конца не дали.
— Ваш недосмотр, — обернулся командир в сторону старпома. Потом посмотрел на комиссара: — Что же будем делать? Посылать еще одного на помощь Шувалову? По-моему, бессмысленно.
И командир вновь поднял перископ.
— Смотри, комиссар! — воскликнул он. — На пирсе полундра! Бегают, размахивают руками... Помощник, приготовить еще одного матроса к выпуску!
Он видел, как гитлеровцы стали спускаться в воду не по одному, а по двое, по трое.
Что случилось?
Из воды подняли человека в легководолазной амуниции, видимо убитого.
Суров опустил перископ. Тихо, чтобы не слышали окружающие, сказал комиссару о том, что видел. У него не было сомнений: Шувалов — живой или мертвый — попал в руки врага.
Между тем в действительности дело обстояло не так.
Выбравшись из подводной лодки, Шувалов достиг того места, где орудовали фашисты.
Здесь производился осмотр затонувшей баржи. Прямо перед собой Шувалов увидел не одного, а сразу трех немцев. С троими ему не справиться. Что же делать? Надо ждать. Когда они разойдутся, схватить того, который окажется сзади.
И Шувалов стал ждать.
Оказалось, что решать боевую задачу самому, не советуясь ни с кем, дело не такое уж простое. Конечно, проще всего вернуться на корабль и доложить о невозможности быстро выполнить задачу. Но что скажут командиры, товарищи?
Между тем подходящего момента не представлялось. И Шувалов решил действовать напролом. Ждать более было невозможно, во-первых, потому, что корабль в случае опасности мог сняться и выйти из гавани без него, а во-вторых, легководолазный прибор был рассчитан на ограниченное время. Шувалов поднял с грунта увесистый камень и пошел к немцу, хлопотавшему у правого борта баржи, под самым ее навесом. Он подкрался незаметно, внезапно схватил гитлеровца за горло и ударил камнем по голове. Но тут же почувствовал, что другой гитлеровец схватил его самого за кислородный прибор.
Значит, он обнаружен. Сейчас наверху поднимется тревога, — и тогда конец.
Шувалов выхватил из ножен кинжал и полоснул противника по животу. Гитлеровец упал на грунт.
После этого Шувалов подхватил оглушенного камнем водолаза и поволок в сторону своего корабля.
Капитан-лейтенант Суров наблюдал в перископ за тревогой на пирсе, когда из кормового отсека доложили:
— Шувалов вернулся. Притащил полумертвого фашиста!
Только воинская дисциплина, железные законы которой на лодке соблюдаются со всей строгостью, сдержали командира и комиссара. Оба они готовы были кричать «ура». Шувалова раздели, растерли спиртом и положили на койку. Потом корабельный фельдшер дал ему стакан крепкого вина. Усталый, продрогший от долгого пребывания в воде Шувалов заснул.
Лодка благополучно форсировала противолодочные заграждения, вышла из гавани в море и всплыла.
Из допроса пленного выяснилось, что водолазным делом немцы занимались тайком от своего высшего начальства. Во время налета советской авиации на военный порт была потоплена баржа с большими ценностями. Узнав об этом, офицеры решили поживиться, добыли где-то аппаратуру, взяли себе в помощь трех подводников и стали обследовать потопленную посудину. За этой работой и застали их советские подводники.
«Язык» дал ценнейшие сведения. Он перечислил все находящиеся в Констанце немецкие суда, рассказал, что у элеваторного причала стоит под погрузкой хорошо замаскированный большой пароход. Сообщил и день предполагаемого выхода транспорта в море.
Пароход действительно вышел из порта в тот вечер, который назвал пленный немец. Лодка уже поджидала его, подкравшись с наступлением темноты к самому выходу из бухты.
На мостике, как и третьего дня, оказался вместе с капитан-лейтенантом Суровым матрос Шувалов.
— Указания те же, что и в прошлый раз, — прошептал командир.
— И часовой у них, кажется, тот же, — шепнул в ответ Шувалов.
— Идет, из гавани выходит, — после молчания неожиданно доложил Шувалов.
«Форель» пошла в атаку. В то же время из гавани выскочили катера-охотники. Они быстро обежали близлежащий район, но лодку, прижавшуюся почти вплотную к молу, не заметили. Показался транспорт. Катера-охотники сгруппировались, чтобы занять места вокруг него. Но маневр закончить они не успели...
Раздался взрыв, за ним другой. Две огневые шапки осветили Констанцу. Транспорт, накренившись на левый борт, медленно погружался, охваченный пламенем.
Катера-охотники бросились преследовать «Форель», не жалея ни глубинных бомб, ни снарядов.
Долго катера бомбили подводную лодку...
Но ранним мглистым утром «Форель» благополучно вернулась в свою базу...
...После комиссара, по просьбе подводников, с рассказом о походе вынужден был выступить матрос Шувалов. Он не знал, с чего начать, долго мялся, краснел и, наконец, казалось, решился раскрыть рот, но раздавшийся хор гудков и сирен воздушной тревоги так и не дал ему разговориться.
Я побежал, к «Малютке», заметив по пути, что одна из бомб разорвалась в гавани у самого, борта «Малютки». Тонны воды обрушились на верхнюю палубу. Несколько человек было смыто за борт, а матроса Фомагина волной выбросило на берег.
Встреченные ураганным огнем зенитной артиллерии самолеты врага вскоре удалились.
Мы подобрали сброшенных за борт людей, оказали им медицинскую помощь. Больше всех пострадал Фоматин. У него было сильно поцарапано лицо.
В тот же день мы вышли на боевую позицию. Нам предстояло идти в тот же район боевых действий у выхода из порта Констанца, где так удачно воевала «Форель».
На рассвете «Малютка» приступила к поиску. Мы решили обстоятельно обследовать хорошо укрытую за мысом бухточку.
Знойное летнее солнце клонилось к закату, когда мы, уверившись в том, что в бухте нет вражеских кораблей, развернулись и собрались было уходить. И вдруг...
— Товарищ командир, слева по корме два катера! — доложил гидроакустик Иван Бордок.
Оставляя за собой большие пенистые буруны, из бухты выскочили два охотника за подводными лодками и взяли курс прямо на нас.
И на этот раз нас подвели ровная поверхность моря и отличная видимость. Видимо, обнаружили нас береговые наблюдатели.
«Малютка» ушла на глубину и начала маневрировать. Район этот нельзя было покидать: раз фашисты держали в бухте противолодочные средства, значит, была вероятность прохода здесь кораблей врага.
Катера, очевидно, поддерживали с нами гидроакустический контакт и потому с ходу вышли в атаку.
Первая серия глубинных бомб легла по правому борту, за ней последовали и другие. Они — в который уже раз! — нанесли нам ряд повреждений. Пришлось лечь на грунт.
Катера вскоре потеряли нас. Нам сравнительно быстро удалось устранить повреждения.
И вот акустик доложил:
— Справа по корме шумы винтов больших кораблей! Прослушиваются нечетко! Расстояние более сорока кабельтовых.
— Приготовиться к всплытию! — последовала команда.
Обмануться Иван Бордок не мог: шумы винтов шли от бухты — значит, фашисты выводили из нее корабли, рассчитывали под покровом ночи провести их через опасную для них зону.
Зашипел воздух высокого давления, с визгом заработала главная осушительная система, тоннами выбрасывая за борт воду, попавшую в лодку из-за пробоины, нанесенной осколком бомбы.
Всех охватило хорошо знакомое каждому подводнику, да и не только подводнику, боевое возбуждение. Но когда до поверхности осталось всего несколько метров, по корпусу лодки что-то сильно заколотило, электромоторы вдруг получили непосильную нагрузку. Их пришлось остановить. Лодка, имея отрицательную плавучесть, пошла на погружение, и скоро мы вновь оказались на грунте.
— На винты что-то намоталось! — Механик сказал то, о чем я сам раздумывал.
— Приготовить двух водолазов.
— Глубина, товарищ командир, большая, — неуверенно возразил механик, поглядывая то на меня, то на глубиномер.
— Ничего не поделаешь. Терлецкого и Фомагина — в центральный!
— Пожалуй, не успеют...
— Успеют! — прервал я. — Для выхода конвоя из бухты и для построения в походный порядок тоже потребуется время. За час все сделают.
Стройный быстроглазый главный старшина Леонид Терлецкий и матрос Иван Фомагин овладели водолазным делом лучше других. Поэтому на них и пал выбор.
— Ваша задача: выйти из лодки, добраться до винтов, осмотреть и освободить их. Сделать это надо быстро, дорога каждая минута. Ясно?
— Так точно! — дружно ответили матрос и старшина.
Бордок уже отчетливо прослушивал шумы кораблей врага. Конвой вышел из бухты и начал выстраиваться в походный строй. По всему заливу носились катера-охотники. Два раза они проскакивали чуть ли не над самой «Малюткой».
Время шло, а Терлецкий и Фомагин не подавали никаких сигналов. Корабли фашистов уже выходили из залива. Еще пятнадцать-двадцать минут, и они проследуют мимо нас. Тогда враг упущен. Но надо было терпеливо ждать.
Наконец водолазы вернулись. Винты свободны!
— Средний вперед! Всплывать! Торпедная атака!
«Малютка» всплыла невдалеке от единственногобольшого транспорта в конвое.
Через несколько секунд бухта осветилась ярким пламенем. Пораженный нашими торпедами транспорт переломился в двух местах и стал тонуть.
— Все вниз! Срочное погружение!
Фашисты не замедлили начать преследование. Однако теперь, когда дело было сделано, мы могли отходить в любом направлении.
Всю ночь они безуспешно гнались за «Малюткой». Было уже восемь часов утра, когда последние глубинные бомбы отгремели где-то позади нас.
Оставаясь на большой глубине, лодка взяла курс к родным берегам.
Вечером мы всплыли. Скорость нашей «Малютки» сразу же увеличилась.
Где-то далеко по корме остались вражеские берега. За день мы прошли под водой много миль, и нам уже ничто не угрожало.
— Получена радиограмма, товарищ командир! — доложил старшина радистов Дедков, высунув из люка белокурую голову.
— О чем?
— В сорока восьми милях южнее Севастополя в море сделал вынужденную посадку наш самолет. Приказано оказать срочную помощь. Координаты точки посадки дани...
— Штурману передать: немедленно рассчитать курс.
Через несколько минут мы уже лежали на новом курсе.
Точно учитывая влияние ветра и течений, штурман Глоба довольно точно привел корабль к месту дрейфа потерпевшего аварию бомбардировщика. С рассветом мы обнаружили в перископ слегка покачивающийся на тихой поверхности моря катер. Он лежал в дрейфе. На его скривившейся мачте развевался флаг с ненавистной змеевидной свастикой.
У борта катера был и полупогруженный в воду самолет. Ни на катере, ни на самолете никаких признаков жизни заметно не было.
— Артиллерийская тревога!
Мы решили всплыть, чтобы выяснить смысл загадочной картины.
Приготовив свою единственную пушку к немедленному открытию огня, осторожно начали сближаться.
На верхней палубе катера валялось несколько трупов фашистских моряков. На самолете, которому протаранивший его катер не давал затонуть, зацепившись своей носовой частью за фюзеляж, не оказалось и трупов.
— Несомненно, был бой, товарищ командир! — крикнул с борта катера посланный мной для обследования самолета Косик. — Очевидно, наши летчики отбивались...
— Товарищ вахтенный офицер, слева пятьдесят три катера-охотника. Идут на нас! — доложил сигнальщик.
Нависла опасность неравного боя в невыгодных для нас условиях.
— Открыть кингстоны катера! И быстро всем на борт лодки! — крикнул я.
Расстояние до вражеских катеров не превышало сорока кабельтовых, и до дистанции действительного артиллерийского огня они могли сблизиться с нами буквально за несколько минут. Я подсчитывал каждую секунду. Но надо было утопить катер и самолет, чтобы не оставлять их врагу.
— Товарищ командир, у борта катера на воде труп нашего летчика! — раздался голос Косика.
— Взять на борт, — распорядился я.
— Головной катер начал стрельбу! — напрягая голосовые связки, гаркнул сигнальщик.
— Открыть огонь по катерам!
Дуэль началась. Противник, видимо, не ожидал, что советская подводная лодка вступит в бой в надводном положении. Катера изменили курс. Наши артиллеристы стреляли очень удачно, но им не суждено было довести до конца свое дело. Косик и его товарищи подняли из воды летчика, пустили ко дну катер с самолетом и прибыли на борт «Малютки».
— Все вниз! Срочное погружение!
Подводная лодка ушла на глубину. Артиллеристы, досадуя, разбежались по своим отсекам.
Мы легли курсом к родным берегам.
— Летчик живой! Будет жить! — сияя, доложил мне санитар матрос Свиридов. — Мы его откачали, сделали искусственное дыхание... Поправится, непременно поправится.
Летчик — широкоплечий, молодой еще человек — лежал на носилках. Вся его грудь, шея и живот были покрыты синяками и кровоподтеками. Раны на лице матросы успели перевязать. Из-за белых бинтов видны были лишь прикрытые длинными ресницами глаза, черные густые брови и нижняя часть высокого лба.
— Пульс хороший, — не без гордости пояснял Свиридов. — Скоро, думаю, придет в себя...
Всплыли мы ночью, намереваясь с рассветом снова погрузиться в воду. Но тут выяснилось, что неисправна вентиляция носовой группы главных балластных систерн. Это означало, что погрузиться мы не могли.
Подводная лодка проходила через район, регулярно патрулируемый фашистскими самолетами. Любой корабль с наступлением светлого времени мог быть без особого труда обнаружен ими. Подводная же лодка, если она не может погружаться, — неравный противник для авиации.
— Много бомб на нас падало за это время и... — докладывал мне извиняющимся тоном побледневший механик. — Надо выпустить в надстройку двух человек для работы с клапанной коробкой.
Я приказал немедленно приступить к работе и объявить по кораблю артиллерийскую готовность.
С рассветом у носового орудия застыли на своих местах подводники артиллерийского расчета. С мостика велось усиленное наблюдение.
В надстройке стучали молотками два матроса. От них теперь зависело многое.
Время тянулось медленно. Ремонт не продвигался вперед. Из надстройки отвечали одним и тем же: «Причины не обнаружены, пока неисправно».
— Товарищ командир, — почти шепотом обратился ко мне Косик, — разрешите к пулемету поставить того новичка, Викентьева.
Владимира Викентьева месяца три назад облюбовал боцман в базовом госпитале среди выздоравливавших раненых солдат. Один из наших матросов по болезни был переведен на береговую службу, и вместо него нам нужен был новый человек. Этой возможностью не преминул воспользоваться боцман, случайно познакомившись с Викентьевым. Викентьев понравился ему живой любознательностью и прямотой характера.
— Мы из него воспитаем моряка, и не просто моряка, а героя. Энергичный, старательный, дисциплинированный парень. Из него непременно выйдет герой! — уговаривал меня боцман.
Необходимость подготовить в боевых условиях моряка из солдата, никогда не служившего на кораблях, несколько смутила меня. Но отказывать старому ветерану не хотелось. По моему ходатайству Викентьев вскоре прибыл на подводную лодку. Сопровождаемый торжествующим боцманом, он неуклюже перебрался с пирса на надстройку подводной лодки, взобрался по узкому трапу на мостик и доложил мне о своем прибытии на корабль для прохождения дальнейшей службы.
Его солдатское обмундирование, как говорится, «видало виды», но сидело оно на нем очень аккуратно. Чистый лоб, прямой, бесхитростный, жизнерадостный взгляд из-под пышных русых бровей и добродушная улыбка сразу расположили меня к Викентьеву.
Солдат отвечал на все мои вопросы твердо, уверенно, с тактом воспитанного человека.
— Не боитесь трудностей? Ведь специальность подводника сложная, очень сложная, — сказал я.
— Никак нет! Не боюсь! — ответил ВикентьеВу но тут же смутился своей самонадеянности. — То есть, конечно, я знаю, будет трудно но... вся военная служба ведь мужское дело. Будет трудно, буду больше учиться.
— Ваш начальник — боцман, он будет из вас готовить рулевого, — заключил я беседу.
— Ну, пехота, пойдем! — дружески хлопнув вчерашнего солдата по плечу, боцман повел своего питомца в отсек.
Викентьев развел руками, как бы говоря: «Что поделаешь, конечно, пехота», — и направился за боцманом.
С того дня он много и упорно учился, стал хорошим рулевым и отличным матросом, однако как пулеметчика я его не знал. Поэтому просьба помощника командира для меня была неясна.
— А вы уверены, что Викентьев хороший пулеметчик? — допытывался я.
— Пулемет он знает еще по сухопутному фронту. Здесь, на лодке, он показал лучшие результаты и теоретически и практически.
Мне оставалось только согласиться с доводами помощника командира.
Викентьев быстро и не без гордости занял место у пулемета, тщательно проверил исправность оружия, как это делают заправские специалисты своего дела.
Окончание ремонта злосчастной клапанной коробки все еще не близилось к концу.
Мы продолжали двигаться в надводном положении. Вначале люди наблюдали за горизонтом с большим напряжением, но потом начали уставать. Бдительность постепенно стала понижаться. И как раз в такой момент к нам подкралась смертельная опасность. Из-под облаков вынырнул фашистский самолет. Он сумел незаметно подкрасться к нам на фоне облаков.
Наши артиллеристы успели сделать всего лишь один, да и то неудачный, выстрел. У самого борта подводной лодки разорвались две бомбы. Палубу и мостик залило водой. Лодку так тряхнуло, что в первое мгновение у меня не оставалось сомнения в том, что она поражена прямым попаданием.
Самолет тут же развернулся для повторной атаки. Однако на этот раз наша единственная пушка и пулемет сумели помешать атаке врага. Новые бомбы упали гораздо дальше, чем в первый раз. Они не причинили нам вреда.
В третий раз самолет зашел с кормы с явным расчетом избежать сектора обстрела пушки. Разгадав замысел врага, мы начали маневрировать. Вся кормовая часть надстройки и мостик мгновенно покрылись железной пылью, поднятой пулями. Но Викентьев не растерялся. Он хладнокровно выпускал одну за другой длинные пулеметные очереди.
Миновав траверз подводной лодки, самолет резко повернул сперва влево, затем вправо и, пролетев вперед по нашему курсу, вдруг рухнул в море. Все это произошло так быстро, что никто даже не заметил всплеска воды от его падения.
— Нырнул в... пропасть! — вскрикнул сигнальщик и так и остался с открытым от удивления ртом.
— Держать на точку падения самолета! — скомандовал я.
Изменив на несколько градусов курс, подводная лодка двинулась к месту падения самолета.
— Прямо по носу масляное пятно! — крикнул сигнальщик.
Подводникам предстояло несколько разочароваться. На месте падения самолета было обнаружено лишь пятно, которое медленно разрасталось. Самолета никто из нас не увидел. Он бесследно исчез.
— Два самолета! Справа двадцать! Высота триста! На нас! — крикнул сигнальщик.
Но они уже не были нам страшны: неисправности были уже устранены, и мы смогли погрузиться.
В жилом отсеке, поздравив матросов с победой над фашистским стервятником, я отыскал глазами Викентьева, которому санитары перевязывали рану. Рана была неопасная — в мягкие ткани ноги.
— Благодарю за службу! — крепко пожал я руку матроса.
— Служу Советскому Союзу! - довольно громко ответил Викентьев и радостно вспыхнул. — Только случайно, наверное, угодил я в него.
— На войне всегда и все кажется случайным, — перебил я, обращаясь ко всем находящимся в отсеке подводникам. — Одно, бесспорно, не случайно: победа дается тому, кто готовит себя к ней, кто много и серьезно учится, любит свое дело и любовно к нему относится.
Выйдя из отсека, я направился навестить спасенного нами летчика.
— Пришел в себя! Разговаривает! Зовут его Василий Сырков, — затараторил, радостно всплескивая руками, как бы не веря себе, Свиридов.
Василий Сырков не только пришел в себя, но и довольно бодро разговаривал с подводниками.
— Как себя чувствуете? — обратился я к летчику, подойдя к его койке.
— Хорошо... Бинты мешают говорить...
— Пока нельзя снимать, — поспешил пояснить Свиридов.
— Врач у вас строгий, — я показал глазами на Свиридова.
— Заботливый, — глухо отозвался летчик.
— Вы можете очень коротко рассказать, что случилось с вами? Надо донести командованию...
— Могу, — начал Сырков. — Эскадрилья была перехвачена двадцатью фашистскими истребителями. Против нас дрались три «мессера». Двух из них мы «схарчили», а третьему удалось нас подбить. Были вынуждены сесть на воду и попытаться «прирулить» самолет в базу. Место посадки фашисты, вероятно, засекли и послали за нами катер. Мы пытались покинуть самолет и не заметили, как почти вплотную к нам подошел катер-охотник... Открыли огонь с большим опозданием. Катер успел с ходу врезаться в самолет и протаранил его, кажется, насквозь. К нам на борт вскочили фашисты... Тут-то и началась борьба. Я сидел у пулемета. Какой-то верзила ударил меня автоматом. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, увидел, что лежу на палубе катера, а около меня два фашиста. Наверное, только они и уцелели. Болела левая рука. Я осторожно глянул вокруг себя. Заметил немецкий автомат. Не медля ни секунды, вскочил на ноги, схватил одной рукой автомат и со всей силой ударил им по голове фашиста. Он упал за борт. Второго ударить не сумел. Он кошкой подскочил ко мне, свалил на палубу. Мы боролись долго. Не помню, как очутились в воде. Что было дальше, не знаю... Очнулся вот... у вас.
— Молодец! — вырвалось у меня. — Теперь вы в безопасности, быстро поправитесь.
— Пока придем в базу, он будет бегать, товарищ командир... .
— Я-то скоро поправлюсь. А вот другие наши ребята...
Мы все опустили головы...
Свиридов оказался прав: когда мы входили в базу, Сырков почти совсем поправился.