Командир подводной лодки 

Командир подводной лодки 

В каюту поспешно вошел запыхавшийся Лыфарь.

— Вот это мне нравится! — развел он руками, хлопнув дверью.

— Что? — я отодвинул от себя книгу и повернулся к товарищу.

— Тебя везде ищут, а ты...

— Кто ищет?

— На лодке ищут, — Лыфарь поднял правую руку и потряс ею в воздухе. — Все порядочные помощники обычно находятся... Ты знаешь где?

— Так я же по плану занимаюсь. А ты пришел мешать мне?

— Павел Иванович тебя вызывает.

— Кто? — я поднялся с места.

— Командир бригады. Вернее, он вызывал тебя полчаса назад. Ты не был у него? Может быть, уже и не вызывает...

В дверь постучали. В каюту влетел раскрасневшийся Глотов.

— Товарищ старший лейтенант, — быстро заговорил он, — вас вызывает контр-адмирал!

Павел Иванович Болтунов пользовался большим авторитетом у подводников флота. Каждый вызов к нему был событием, даже если он был следствием не совсем приятных для офицера или матроса причин. Но за мной никаких прегрешений не числилось.

Входя в каюту начальника, подчиненный не может не испытывать волнения, имеющего заметный привкус страха. Такое чувство тем сильнее, чем большим авторитетом пользуется командир. Павел Иванович Болтунов принадлежал именно к числу начальников, которые просто и с легкостью могут внушать подчиненным уважение и любовь к себе.

— Поздравляю с назначением командиром подводной лодки! — этими словами встретил меня командир бригады и протянул мне руку.

— Благодарю, товарищ адмирал! — едва нашел я ответные слова.

Неожиданная новость сбила меня с толку.

День назначения на должность командира корабля исстари считается наисчастливейшей вехой в биографии офицера. Стать самостоятельным и полновластным командиром корабля удается далеко не каждому офицеру. Этой чести удостаиваются только лучшие, наиболее подготовленные. Я же не считал себя отличающимся от товарищей, поэтому вместе с радостью испытывал какую-то неловкость и смущение.

— Уверен, что вы хорошо проявите себя на новой должности, — напутствовал Павел Иванович, дружески глядя на меня своими умными, добрыми глазами. — Командовать кораблем трудно, ответственно и очень ответственно. Учиться много надо. Учиться у начальников, у товарищей и... у подчиненных. Не думайте, что раз вас назначили командиром, вы уже всё знаете. Многое, чего вы не знаете, знают подчиненные...

— Так точно! — вставил я больше автоматически, нежели осознанно.

— Зазнайство — враг любого успеха, — продолжал комбриг, медленно отходя за стол на свое место. — Имейте в виду: главное — люди и их воспитание. У нас на лодках золотые люди. Надо только правильно и грамотно руководить ими. У командира должен быть стальной характер и доброе, отцовское, заботливое сердце...

Командир бригады, еще раз пожелав успехов, отпустил меня.

Я все еще не успел освоиться со своим новым положением, поэтому, когда я шел в каюту, вид у меня был растерянный.

— Что с тобой? Будто невесту кто-то похитил? — спросил меня встретившийся на пути мой друг Николай Белоруков.

— Командиром лодки назначен, — сказал я, озадаченно посмотрев в глаза Николая.

— Поздравляю! Радоваться же надо, а ты... будто тебя избили бамбуковыми палками. — Он ободряюще потрепал меня по плечу. — Уверен, что из тебя получится командир. Но знает ли начальство, что ты...

— Что? — недоуменно переспросил я.

— Что ты дикарь и от тебя всего можно ждать?

— Ты вечно шутишь, Коля, а мне не до шуток. Пойдем лучше поговорим серьезно. Ведь надо переварить такое событие, — и я потащил его в свою каюту.

Николай Павлович Белоруков был помощником-командира подводной лодки «Сталинец». Эго был веселый и энергичный человек.

— Ты что делаешь в чужой каюте? — бросил Белоруков Лыфарю, который дожидался моего возвращения от комбрига. — Видно, хорошо усвоил: если хочешь жить в уюте, спи всегда в чужой каюте.

— Какое взыскание огреб? — опросил Лыфарь.

— Никакого.

— Он, брат, назначен командиром. Постой... командиром какой лодки ты назначен?

—  «Малютки».

— Ты? Поздравляю! — Лыфарь вскочил с места, схватил меня за плечи и начал дружески тискать.

Наша беседа, на которой Белоруков и Лыфарь дали мне много ценных, товарищеских советов, длилось более часа.

На «Камбале» меня ждали новые поздравления и душевные рукопожатия.

— Я, конечно, знал, что вас назначат командиром, — заявил Пересыпкин после обычного поздравления. — Мне, конечно, даже приснилось.

— Вы довольны?

— Конечно, доволен!

— Расставанию с таким помощником командира, как я...

— Да нет! — возразил матрос под общий смех окруживших нас подводников. — Я рад, конечно, что вас назначили командиром, но не потому, конечно, что расстаемся с вами...

Пересыпкин постоянно злоупотреблял словом «конечно».

— Наверно, и потому тоже, — продолжал шутить я.

— Хоть вы меня, конечно, и на губу посадили, — оправдывался Пересыпкин, — но, конечно, правильно посадили... Мина тоже сказала, что, конечно, правильно посадили... А за правду только нюни обижаются, а настоящие, конечно, матросы только уму-разуму набираются.

Пересыпкин имел в виду случай, когда он был наказан мною за опоздание на разводку дежурно-вахтенной службы.

— А где. Мина сейчас? — вдруг вспомнил я. — Ведь она была в Севастополе.

— Мина-то? — Пересыпкин расцвел. Со своими торчком стоявшими усами он напоминал в эту минуту котенка, готового вспрыгнуть на стол.

— Мина, говорят, замуж вышла за какого-то разгильдяя! — крикнул кто-то из толпы матросов.

— Вот в это уж никто не поверит. Она порядочная девушка, — заступился Свистунов.

— Мина, конечно, была здесь, — Пересыпкин не обратил внимание на насмешки товарищей, — а сейчас на фронте.

— Пишет?

— Редко, конечно, — матрос понизил тон.

— Ну и редко! — расхохотался друг Пересыпкина Додонов. — Да он писать ответы не успевает.

— Как это не успеваю? — пробрало, наконец, Пересыпкина. — Конечно, не успеваю, когда враз приносят кучу писем, а потом... по два месяца нет.

В последний раз беседовал и шутил я с подводниками «Камбалы». После Пересыпкина разговор зашел о матросе Додонове, затем вспомнили Сазонова, Калякина, н так более половины экипажа были «проработаны» веселыми матросскими шутками.

Поздно вечером меня провожали подводники «Камбалы».

Стоя на подножке камуфлированного вагона военного поезда, я по очереди еще и еще раз жал руки бежавшим за поездом подводникам.

— Вы побрейте все же усы! — крикнул я Пересыпкину, который третий раз прощался со мной. — Стариком быть всегда успеете!

— Кто его знает, успею ля! Война! Мина говорит...

Последние слова рассмешили товарищей, но я так и не узнал, что говорила Мина своему жениху.

Рано утром 17 июня 1942 года поезд доставил меня на станцию назначения.

До места базирования подводных лодок я шел пешком.

В поезде я был погружен в дерзновенные мечты о своем боевом будущем. Шагая же вдоль пыльного шоссе в то ясное летнее утро, я вдруг испытал тревогу. Такое чувство, вероятно, испытывает каждый, кто приближается к чему-либо заветному, манящему и в то же время новому, неизвестному.

Я припоминал детство, родных и знакомых. В те далекие годы я мог получить любой совет от дедушки, от отца и матери.

Теперь они ничего не могли мне посоветовать. Моя жизнь ничем не напоминала их жизнь.

Я поднялся на вершину холма. Подо мной лежала небольшая бухта, сплошь заставленная разнокалиберными морскими судами. Из леса корабельных труб там и сям тянулись вверх столбы дыма.

Спустившись с холма, я пошел по тропинке, с обеих сторон заросшей колючим кустарником, густо обвитым ежевикой, кургантеллой и другими вьющимися растениями!

Эти болотистые, непроходимые заросли, прозванные «кавказскими джунглями», — излюбленное пристанище шакалов и лягушек — окружали плотным кольцом место базирования наших подводных лодок.

Вскоре я увидел перед собой каменное двухэтажное здание, выстроенное на небольшой возвышенности у самой бухты. В нем размещалась, береговая база подводных лодок. У подножия, в конце цементной лестницы, в тени эвкалиптов стояло несколько скамеечек. Это место прозвали «беседкой споров». Несмотря на ранний час, у «беседки» было довольно многолюдно.

— Вот он, приехал! — первым заметил меня мой давний знакомый командир подводной лодки  Дмитрий Суров. — Сваны приехали! Теперь дело будет!..

Навстречу мне поднялись и другие, командиры подводных лодок: Борис Кудрявцев, Астан Кесаев, Михаил Грешилов, Евгений Расточиль и Сергей Хаханов.

Начались рукопожатия и поздравления. Меня стали расспрашивать о боевых делах подводных лодок соединения контр-адмирала Болтунова.

Беседа прервалась только тогда, когда командир дивизиона узнал о моем приезде и прислал посыльного с приказанием немедленно явиться к нему.

— Доложи комдиву и возвращайся! — напутствовал меня Кесаев.

Я побежал на плавбазу подводных лодок, где размещался штаб дивизиона.

— Первый раз вижу командира корабля, которого приходится чуть ли не на аркане тащить, чтобы представился, — с укором произнес командир дивизиона капитан второго ранга Хняйнен. Это был рослый офицер с крупными, волевыми чертами лица.

За свою службу во флоте я во второй раз попал в подчинение Льва Петровича Хняйнена.

Хняйнен был вежливым, мягким человеком, умевшим сохранять с подчиненными простые, товарищеские отношения и в то же время требовать строжайшего и беспрекословного повиновения во :всех вопросах службы. Не помню случая, чтобы он отдавал приказание в повышенном тоне, и все же его приказания исполнялись точно и ревностно. В часы отдыха мы знали Льва Петровича веселым, остроумным человеком, лишенным чванства и заносчивости. Всесторонне развитый человек, он был всегда желанным собеседником в обществе.

—  «Малютка» потерпела аварию, вы знаете, конечно? — перешел Лев Петрович к ознакомлению меня с обстановкой.

— Никак нет, не знаю!

— Во время зарядки взорвалась батарея. Такие случаи бывают только вследствие... как вы знаете...

— Неправильного ухода.

— Так точно! — Лев Петрович тряхнул трубкой о ?рай пепельницы и пристально посмотрел на меня. — И они, надо полагать, эту истину знали... Знали, а требования инструкции не выполняли.

— А жертвы были? Или обошлось...

— Погибло несколько человек... И раненые были... С этим подробно ознакомитесь, я полагаю, по документам. Теперь хочу вам сказать, что экипажу нужен оптимизм. Да, оптимизм, я не оговорился. Уверенность в собственных возможностях, в победе! У вас этого, по-моему, хватает. Даже больше, чем...

— Да, — сконфуженно опустил я голову, вспомнив о том, что в начале моей службы на подводном флоте Лав Петрович как-то наказал меня именно за фантазерство и излишнюю самонадеянность.

— Помните? — подмигнул мне комдив.

— Помню, — засмеялся и я. — Но многое изменилось...

— Нет, дорогой мой, характер перевернуть вверх дном полностью нельзя. Его можно воепитать, подправить, сгладить, но из оптимиста сделать пессимиста трудно. Верно?

— Так точно!

— У вас впереди огромная работа: воспитывать и сколачивать экипаж. В его составе новые люди; овладеть людьми, почувствовать их настроения, мысли, зажечь в них боевой огонь; заставить их мечтать о победах, приучить жить этими мыслями; изучить устройство корабля и техники. И изучить не так, как... помните, были дни? — Лев Петрович снова подмигнул.

Очевидно, он вспомнил, как мы сдавали ему зачеты. Как правило, по первому разу никто не мот получить положительную оценку, и приходилось по нескольку раз переэкзаменовываться.

Корпус корабля слегка дрогнул. Комдив подошел к иллюминатору.

— Опять не успел погасить инерцию, — с досадой произнес он. — Это Суров швартуется. Хороший был бы он командир, но... слишком горяч. Все не терпится, опешит, спешит...

Дмитрий Суров был известен как один из лучших командиров подводных лодок. Я мечтал быть таким, как он. То, что Лев Петрович не вполне доволен им, удавило меня и смутило. Свои мысли я тут же высказал комдиву.

— Согласен с вами, — ухмыльнулся Хняйнен. — Суров действительно прекрасный командир, у него есть чему поучиться, но есть у него и недостатки. С ними надо бороться. А хвалить? Пусть нас другие похвалят...

Хняйнен не часто хвалил офицеров, но и зря никогда не ругал их. Прежде чем высказать свое мнение о том или ином офицере, он тщательно его изучал, и его характеристики были всегда серьезны и справедливы.

— Примите дела, не теряя ни минуты. У вас мало времени! — закончил Лев Петрович, встав с места. — Пойдемте, я вас представлю экипажу.

В каюту вошел атлетического сложения капитан третьего ранга. Он сверху вниз испытующе глянул на меня и тут же протянул руку.

— Иосселиани, если не ошибаюсь?

— Так точно, старший лейтенант Иосселиани! — подтвердил я.

— А я Куприянов Иван Иваныч, комиссар дивизиона.

Пока мы знакомились, Хняйнен переводил взгляд с комиссара на меня, упорно раздумывая о чем-то.

— Вот и хорошо! — вдруг вспомнил он что-то и принялся шарить в бумагах на столе. — Иван Иваныч, вы пока идите в свою каюту, поговорите, познакомьтесь с Иосселиани. А я закончу свои дела, потом представим его народу.

— Пошли! — Куприянов вышел первым в дверь.

Мне пришлось рассказать комиссару автобиографию и даже отдельные подробности моей учебы в школе и в военно-морском училище.

— Служебные отзывы о вас я знаю, — перебил меня Иван Иваныч, когда я начал говорить о службе на «Камбале», — они неплохие. Курите?

— Так точно, трубку.

— Можете курить.

— В рабочем кабинете обычно не курю. Тем более у вас... Очень чистый воздух... жалко.

Я тогда не знал, что Иван Иваныч хотя сам и курил, но не терпел дымных, накуренных помещений, и был удивлен, почему ему так уж понравились мои, казалось бы, наивные слова.

— На «Малютке» служить будет труднее, чем раньше, — после некоторого раздумья заговорил Куприянов, тоном показывая, что официальная часть нашего знакомства закончена и началась неофициальная, дружеская. — Здесь вы командир. Опекать некому. Комдив в базе, а вы в море, на лодке. Мало того, на вас смотрит весь экипаж. Надо так знать дело, чтобы уметь помочь подчиненным в трудную минуту, правда?

— Так точно!

— А чтобы уметь помочь, специалисту-подводнику надо много учиться...

Комиссар говорил все то, что принято говорить в подобных случаях, но говорил искренне, от сердца, и поэтому обычные слова звучали не по-обычному, а проникновенно, подкупающе, доверительно.

— Победа рождается в упорном труде и учебе, — закончил Куприянов. — Я уверен, что ваш экипаж имеет все условия для того, чтобы в скором будущем выйти в ряды передовых кораблей дивизиона. А дивизион наш воюет, как вы, наверное, знаете, неплохо, — не без гордости произнес он. — Вы слышали о делах подводных лодок Сурова, Грешилова, Расто-чиля?

— О последнем походе Расточиля я почти ничего не знаю, — спохватился я. — Мельком слышал, что «Медуза» потопила транспорт и... потом оказалась в тяжелом положении.

— Этой аварией стоит поинтересоваться. Случай показательный.

Иван Иваныч рассказал о случае с подводной лодкой «Медуза», которая только два дня тому назад возвратилась из боевого похода. Боевое задание она выполнила блестяще — отправила на дно вражеский  транспорт, груженный войсками и боевой техникой. Торпеды взорвались у его борта так неожиданно и с такой силой, что о спасении не могло быть и речи. Началось сорокачасовое жестокое преследование подводной лодки катерами-охотниками. В конце концов удалось их обмануть и уйти от преследования. Оставалось благополучно возвратиться в базу, «унести победу домой», как говорили подводники. Для этого надо было выйти из противолодочного лабиринта врага, форсировать плотное минное заграждение и пройти через охраняемые районы моря. Идя на позицию, «Медуза» имела много касаний минрепов и даже подорвалась на одной из фашистских мин. К счастью, тогда обошлось без больших повреждений. Лодка уже находилась под водой более двух суток. Электроэнергия была на исходе, требовалась строжайшая экономия. Процент содержания углекислоты в воздухе достигал верхнего предела. Ощущалось кислородное голодание. Барометрическое давление было высокое, люди учащенно и с трудом дышали. Но все это не могло омрачить радость победы.

На большой глубине, прижимаясь к грунту, «Медуза» продвигалась на восток. Когда она подошла к внутренней кромке минного поля, наверху, над морем, вечерние сумерки сомкнулись, и стало совсем темно. Командир объявил готовность номер один и велел приступить к форсированию минного поля. Водворилась тишина, которую нарушали лишь отдаленное бульканье гребных винтов и щелканье аксиометров указателей механизмов. Важно было не упустить момента касания корпуса корабля о зловещие минрепы, верхние концы которых были увенчаны смертоносными черными минами. От своевременного их обнаружения теперь зависела судьба всего экипажа, всей лодки.

Шли напряженные секунды, минуты, десятки минут. Штурман отсчитывал каждый кабельтов, доли мили, почти ползком пройденные кораблем. Прошло сорок минут. «Медуза» почти миновала опасную зону. Первоначальная нервная напряженность начала смягчаться. Сорок вторая минута... Подводная лодка  проходила последний кабельтов минного заграждения. И вот послышался скрежет минрепа.

«Медуза» приступила к уклонению от нависшей опасности. Но минреп не отрывался от корпуса лодки. Он упорно проползал вдоль правого борта. Пройдя последовательно все носовые отсеки, скрежет дошел до района центрального поста и на какое-то мгновение умолк. Потом раздался оглушительный взрыв, и в тот же миг все погрузилось в кромешную темноту.

Люди, отброшенные взрывом, лежали на палубе вперемежку с сорванными с фундаментов механизмами, оружием, инструментом. «Медуза» с быстро растущим дифферентом на нос падала вниз на грунт.

Подводники при тусклом свете аварийного освещения кинулись к боевым механизмам, пытаясь вновь овладеть управлением. Однако корабль не слушался людей и продолжал быстро погружаться. Через несколько минут «Медуза» самопроизвольно легла на дно моря почти в самом конце вражеского минного заграждения.

Из отсеков хором докладывали о повреждениях. Машинный отсёк оказался пробитым насквозь, внутрь корпуса поступала забортная вода; вышли из строя все рули; заклинила правая линия вала. Стало ясно, что корабль нуждается в срочном и основательном ремонте. Командир послал аварийную партию в машинный отсек.

Ночь прошла, наступило утро. В отсеках «Медузы» ни на минуту не прекращались работы. Исправлялись системы управления, ремонтировались электроустановки, люки, клапаны, устранялись повреждения в корпусе, в систернах и машинных кингстонах. Люди забыли об усталости. К полудню появились первые ощутимые результаты упорного труда. Из отсеков все чаще и чаще стали докладывать об окончания ремонта механизмов и оружия.

Но вот послышался шум винтов. Никто не проявил малодушия, страха или неуверенности, но доклад гидроакустика ошеломил всех. Стало очевидно, что враг не забыл «Медузу».

Доклады гидроакустика слышали не только в центральном посту, но и в смежных отсеках корабля. В эти тяжелые минуты все с нетерпением ждали решения командира.

— До нас они не дойдут! — чтобы все слышали, очень громко произнес Расточиль. — На кромке минного поля повернут...

Командир не успел докончить. Раздались новые взрывы глубинных бомб.

— Катера быстро сближаются: слева сто восемь и справа сорок один! — методично докладывал гидроакустик.

— Оставаться на грунте нельзя! — бросил командир механику. — Во что бы то ни стало дать ход кораблю и начать активное уклонение от преследования. Очевидно, из поврежденных систерн на поверхность моря выходит соляр, фашисты нас «видят» и бомбят почти точно.

Близкие взрывы новой серии бомб сильно потрясли подводную лодку. Корабль получил хоть и небольшие, но новые повреждения. Со штурманского столика с грохотом свалились карты и инструмент.

— Слева приближается новая группа катеров!

Командир, словно не слыша доклада гидроакустика, внешне спокойно снял трубку телефона, соединился с машинным отсеком.

По кораблю полетели новые команды.

Словно пробуждаясь после длительного обморока, «Медуза» сделала медленные, неуверенные попытки к движению. Она проползла по дну моря несколько кабельтовых, работая единственным исправным винтом. Затем, постепенно приведя в порядок нарушенную дифферентовку, оторвалась от грунта.

Фашисты обнаружили, что советская подводная лодка, которую они считали уже погибшей, начала двигаться.

Катера неистовствовали, но подводная лодка теперь могла уклоняться, соревноваться с врагами в хитрости и умения владеть своим оружием. Подводники «Медузы» верили в свои силы и знания. Они  добыли эту уверенность упорным трудом еще в базе, на полигонах боевой подготовки.

— Несмотря на все, «Медуза» оторвалась от вражеского преследования и с победой возвратилась в базу, — несколько патетично закончил Куприянов свой рассказ.

— Молодцы! — вырвалось у меня.

— Поход показательный, — еще раз повторил комиссар.

— Может быть, личному составу «Малютки» рассказать об этом походе?

— Хм... Поздно, — с некоторым самодовольством покачал головой Иван Иваныч. — Вчера уже провели беседу. Сам Расточиль рассказывал о делах «Медузы»... Однако мы заболтались. Пошли скорее. Лев Петрович ждать не любит.