26 апреля.

26 апреля.

Погода ото дня на день лучше. Москва славится своими великолепными веснами. В отличие от Петербурга, город вообще считается здоровым и не подверженным эпидемиям. Вчера во второй половине дня состоялась первая официальная встреча с русскими властями в комиссариате по делам о военнопленных и демобилизации во дворце князя Щербатова на Новинском бульваре. Первое интересное знакомство с итогами переворота, когда не перестраивается уже существующее, а хотят все создать заново и обойтись при этом по возможности без чиновников старой школы. Никто ничего не знает. Нас направляют от одного служащего к другому. Повсюду множество чиновнического люда, в большинстве своем–молодежь, проводящая время в разговорах и бездеятельности. Везде толчея — рабочие, солдаты, просители разного рода.

Наша первая беседа с уполномоченными комиссарами прошла гладко и оставила впечатление, что, по крайней мере внешне, они проявляют добрую волю. Даже при всех наших наилучших намерениях, которыми мы хотели бы руководствоваться в ожидании встречных доказательств таких же намерений, неопытный и недисциплинированный управленческий аппарат будет довольно часто буксовать, и нам предстоит преодолеть действительно серьезные трудности.

Я хотел бы коротко обрисовать нашу ситуацию, чтобы была понятна предстоящая работа в смешанной комиссии по делам военнопленных, которой предстоит продолжить начатые в Петербурге во время перемирия переговоры в соответствии со ст. 17, пар. 4 Дополнения к Брестскому договору, которые были прерваны в результате нового наступления. Тогда в Бресте во всех вопросах, касающихся обмена военнопленными, мы предоставили другой стороне полное равноправие. Особого права мы требовали по параграфу 1, касавшемуся допуска немецких комиссий по делам военнопленных к военнопленным на всей территории России.

С нашей стороны планировалось обойти молчанием одно ограничение, которое диктовалось ситуацией и которое мы хотели бы включить соответствующим образом в договор. Этого требовал и Геннинг — представитель военного министерства в Бресте. Однако после подписания договора вопрос был положен под сукно министерством иностранных дел. Речь идет об освобождении полутора миллионов русских военнопленных, крайне необходимых Германии в качестве рабочей силы, до заключения всеобщего мира. Поскольку Россия 3 марта в Бресте поставила свою подпись без каких–либо дебатов, чтобы только остановить наше наступление, было бы проще всего внести этот вопрос в Дополнительный договор в нашей трактовке. Учитывая отношение России к ее бывшим союзникам, требовалась, конечно, такая формулировка, которая исключала бы подозрение или, по крайней мере, возможность официального упрека за нарушение нейтралитета. Отсутствие у нас технической возможности одновременно обменять в России в пятнадцать раз большее число военнопленных в момент, когда мы вели тяжелые бои на западном фронте, толкало нас на самый легкий путь, а именно гарантировать противной стороне как можно более скорое возвращенние всех военнопленных, но предварительно закрепить принцип обмена «транспорт на транспорт».

Мы могли бы определить в договоре окончательный срок выдачи всех немцев, находящихся на территории правительства Советов. В интересах наших соотечественников можно было бы также гарантировать возврат определенных территорий Белоруссии, если бы мы располагали определенными цифровыми данными о пленных. В Берлине и в Верховном главнокомандовании полагали, что переговоры о сроках выдачи военнопленных будут сложными. Об этом мне было передано в устных указаниях, и прежде всего такое заключение можно было сделать из последней беседы у военного министра в день отъезда. Как было сказано, эти подводные камни в свое время можно было легко обойти. Для Австро–Венгрии, потерявшей гораздо больше пленными, чем взявшей в плен, такой проблемы не существует.