«Ошибка»

«Ошибка»

Окопная война становилась все тяжелее. Запасных подземных ходов сообщения для связи передовой с тылами у нас не было: мы перебегали ночью под огнем вражеских пулеметов. Жизнь усложнилась до предела: не хватало дров, воды, не было котлов. Ели всухомятку. Люди ослабели. На постах стояли по часу — в одной шинели выстоять дольше на тридцатиградусном морозе было очень тяжело. Немецкие пушки засыпали нас снарядами.

Бойцы и командиры мужественно переносили все лишения. Немцы накалывали целые буханки хлеба на штыки, поднимали их над бруствером своих траншей и громко кричали:

— Рус! Хлеб кушай! — и с размаху бросали буханки в нейтральную зону.

— Дразнят, сволочи… — Анатолий Григорьев или кто-либо другой подхватывал штыком рваную ватную куртку и, размахивая ею над траншеей, кричал: — Эй, гансы, фрицы, берите, пригодится для парада! — И бросал ватник в нейтральную зону.

— Послушай, Иван! — кричал голос из траншеи немцев. — Обмундирование не надо, сдавайтесь в плен, все равно с голоду подохнете, а мне пора домой, жена пишет, соскучилась!

— Сбегай по морозцу, поделись с ней вшами, я разрешаю, — отвечал Григорьев. Словесная перепалка не умолкала долго.

В один из морозных дней мы с Зиной вели наблюдение за расположением противника, но безрезультатно. Немцы были очень осторожны, не высовывались из траншей.

Вечером, когда я вернулся в блиндаж, меня ждала радость: передо мной стоял Петр Романов, мой фронтовой друг.

— Ты что, Иосиф, не признал меня, что ли? Мы крепко обнялись.

Петя заметно похудел. На левой щеке синел глубокий шрам.

— О многом нужно нам с тобой поговорить, — тихо сказал Романов.

В блиндаж вбежал сержант Андреев и торопливо доложил командиру роты, который, сидя на корточках возле печки, грел замерзшие руки:

— Товарищ старший лейтенант, к немцам в траншею прибыли свежие силы: они к чему-то готовятся. Орут словно оголтелые. И будто речь не немецкая.

Круглов взглянул на часы.

— Фашисты еще не раз попробуют прорваться в Ленинград, — сказал старший лейтенант. — Они видят, как нам трудно, вот и усиливают обстрел, да и жилые кварталы города не жалеют, думают, что мы сложим оружие и поднимем руки. Круглов осмотрел присмиревших бойцов и командиров: — Вы, друзья, видите, как гитлеровцы хлебом нас дразнят? Но на войне сильный не дразнит слабого, а бьет его. Силен тот, кто идет в бой и знает, за что должен драться. Скоро придет помощь с Большой земли. Вот тогда и произведем с врагами полный расчет.

Мне вспомнилось все, что я пережил вместе с этим человеком на фронтовом пути. Какой командир! Он стал нам настоящим другом, хотя и был требовательным, строгим офицером.

Круглов подошел к сержанту Андрееву, дружески обнял его:

— Вот что, дорогой сержант. Нам нужно добыть языка. Вот как нужен!

— Это можно, товарищ старший лейтенант, — просто ответил Андреев. Прикажите.

— Спешить особенно не будем. Повременим, ребята, денек-другой, посмотрим, что немцы намерены делать, а там и решим, откуда лучше пробраться к ним в гости.

— Эх! Потемнее бы выдалась ночка, мы передали бы гитлеровцам подарочек от ленинградцев, — сказал Андреев, вертя в руках противотанковую гранату.

В течение нескольких дней мы готовились к предстоящей операции. Только Леонид Собинов молча хмурился и старался остаться один.

Замкнутость товарища нас волновала. На наши вопросы Леонид не отвечал.

— Да ты скажи, о чем думаешь? — спрашивал его Андреев.

— Что-то нездоровится. Ничего, пройдет. — И Собинов уходил в траншею.

Мы знали: такая хандра иногда нападала даже на очень стойких бойцов перед серьезной операцией. Но, помучив, она отпускала солдата, когда наступала минута для действия. Так было и на этот раз.

С наступлением рассвета мне и Строевой было приказано неотлучно наблюдать за расположением немцев, но не стрелять. Это сущая пытка для снайпера: видеть врага и не пристрелить его. Как назло, возле одного блиндажа в траншее вертелись два гитлеровских офицера. Они разговаривали, изредка поглядывая в нашу сторону.

— Нет, не могу их видеть, — сказала Строева, — буду стрелять.

Я удержал ее.

— В таком случае любуйся ими сам, а я уйду.

На исходе дня в наш окоп приполз Романов. Он заметно волновался.

— Ребята, — сказал Петр, — я весь день прислушивался к их голосам. Там, знаете, не одни немцы, среди них есть французы и мадьяры. Я обо всем доложил командиру роты, он обещал прийти к нам ночью.

Во время ужина Романов спросил Андреева:

— Проход к траншее противника проверен?

— Все в порядке, товарищ младший лейтенант.

Круглов пришел к нам в три часа ночи. Романов и Андреев доложили о готовности к предстоящей операции.

Я взял автомат и гранатную сумку. Зина крепко пожала мне руку, а сама подошла к Круглову:

— Товарищ командир, разрешите мне идти с ребятами в разведку. Я ничего не боюсь.

— Знаю, Зиночка, но нельзя. Разведчику мало быть храбрым, он должен быть еще физически сильным и ловким. Возьмите ручной пулемет и будете товарищей прикрывать огнем.

Ночью перестрелка усилилась. В воздухе сверкали осветительные ракеты. Пули роем проносились над головами.

Командир роты лично проверил снаряжение каждого из нас и на прощание сказал:

— Пора, товарищи, желаю удачи, будьте осторожны, действуйте без лишнего риска.

Нелегко прощаться с друзьями, когда не знаешь, вернешься ли назад.

…Орлов, Собинов и я ползли вдоль насыпи железной дороги. Романов, Григорьев и два сапера — немного позади. Острые корки льда рвали шинели, до крови царапали руки. Каждый шорох настораживал. Проход в проволочном заграждении оказался забитым снегом. Пришлось глубже зарываться в него, чтобы проползти через отверстие, проделанное Орловым накануне. Пули задевали проволоку. Колючий железный забор протяжно звенел, осыпая нас ледяной пылью и мелкими осколками разрывных пуль.

Четыре линии проволочного заграждения мы преодолели благополучно и подползли вплотную к насыпи вражеской траншеи. На нас смотрела широкая пасть амбразуры. Это был огромный трехамбразурный пулеметный дот.

Внутри огневой точки было тихо.

— Засекреченный, — шепнул мне Романов. Крадучись он пробрался к немецкой траншее, приподнялся на руках и тут же опустился на снег.

— Придется, ребята, переждать, трое стоят у поворота, — шепнул Романов. Спустя минуту командир еще раз заглянул в траншею и опять припал к земле.

— Все стоят. — Командир взглянул на светящийся циферблат часов. — А с шумом ворваться к ним рискованно, повременим немного.

Наши саперы заложили взрывчатку у бойниц дота. Концы шнура отбросили в сторону.

— Все в порядке, товарищ командир, — сказал чуть слышно один из них, только бы огонька к фитильку, и дотика словно и не было.

Справа от нас где-то совсем близко слышались говор и смех гитлеровцев. В тылу противника, из-за разрушенного кирпичного здания станции Лигово, в небо взлетели одна за другой разноцветные ракеты.

— Развлекаются, гады, — прошипел сквозь сжатые зубы Собинов. — Эх! Добраться бы к ним! Небось там одни офицеришки собрались.

— А ты, Леня, поначалу влезь к ним в траншею, а там и гляди, что делать сподручней. В гостях, брат, — не дома, — прикрыв рот ладонью, пошутил пожилой сапер.

Прошло еще несколько долгих минут ожидания. Мороз крепко щипал лицо и руки. Время от времени я поглядывал на черные силуэты немцев и прислушивался. Один из них, долговязый детина с обмотанной каким-то белым тряпьем головой, круто повернулся, отбросил в сторону окурок, шагнул к доту, с силой пнул ногой в дверь, что-то сказал своим коллегам и скрылся внутри.

Я видел, как нервно кусал губы лежавший со мной рядом Собинов. Мой автомат был направлен на стоявших в траншее немцев. Вдруг заработал вражеский станковый пулемет. Романов воспользовался его трескотней и двумя пистолетными выстрелами уложил немцев. Не теряя ни секунды, мы съехали на спинах в траншею. Орлов и Собинов выбросили за бруствер убитых, а Романов с остальными товарищами блокировал дот. Мы ждали появления вражеских солдат. Романов шепнул мне:

— Будем ждать выхода третьего.

Пулемет строчил и строчил, опустошая ленты одну за другой.

— Чего ждать? — прохрипел Орлов. — Прикончить на месте, и все!

— Нельзя, будем ждать, — ответил Романов.

Теперь уже слева от нас совсем близко были слышны голоса немцев. Я осмотрелся. В ста метрах, не дальше, из железного рукава, возвышавшегося над холмиком, шел дым. Видимо, это был жилой блиндаж.

Дверь дота распахнулась. На пороге появился белоголовый немец. Он вздрогнул, увидев у своего носа дуло пистолета, и поднял руки вверх. Романов вырвал у него автомат и вытащил из чехла нож. Собинов сунул немцу в рот кляп. Схваченный фашист не успел крикнуть, а только мигал выпученными белесыми глазами.

Романов приказал двум саперам взять языка, отползти в нейтральную зону и ждать нашего возвращения. Саперы уволокли пленного. Мы замели на бруствере их след на снегу и стали пробираться дальше.

Кругом было тихо. Мы шли к жилому блиндажу.

Вдруг меня с силой дернул за рукав куртки Орлов. Мы укрылись.

— Видишь? Вон там.

— Нет.

— Гляди сюда. — Коля указал рукой на живое чучело, завернутое в тряпье, поверх которого висел автомат. Это был часовой.

Мы считали шаги немца: он делал точно двадцать шагов в нашу сторону и двадцать обратно.

— Куда же он прячет свои руки? — шепнул мне Орлов. — Весь в тряпье. Не знаю, как его и взять.

Гитлеровец остановился возле дверей блиндажа, прислушался к чему-то и опять зашагал в нашу сторону. Как только он повернулся к нам спиной, мы в несколько прыжков настигли его. Орлов с силой ударил часового прикладом по голове. Немец рухнул к нашим ногам. Выбросив его за бруствер, мы вплотную подошли к полуоткрытой двери, над которой клубился пар. Яркий сноп света падал на заднюю стенку траншеи. Мы подали знак товарищам.

— Гранаты! — отрывисто скомандовал Романов.

Противотанковые гранаты с шипением полетели я распахнутую дверь вражеского блиндажа.

Романов, Собинов, Григорьев и я успели отбежать от места взрыва. Орлов не успел этого сделать. Вражеское жилье рухнуло. Николай, держась одной рукой за кромку траншеи, а другой за грудь, сделал несколько шагов к нам и покачнулся. Собинов успел подхватить его. Орлов прерывисто, тяжело дышал, изо рта лилась кровь.

— Что-то в грудь ударило, — сказал Орлов и потерял сознание.

После того как затихли взрывы, мы несколько мгновений стояли на месте, выжидая появления немцев, но их не было.

Собинов нес Орлова на руках, Романов и Григорьев быстро шагали к насыпи железной дороги. Я шел последним и следил, чтобы немцы неожиданно не напали на нас.

Недалеко от того места, где мы вошли в траншею, нас встретил сапер. Срывающимся от волнения шепотом он доложил:

— В дот пришли пятеро немцев, они долго галдели, ругались по-русски. У них в доте есть телефон, я слыхал, как они крутили ручку. После взрыва двое убежали за насыпь, а трое остались в доте, не шумят, тихохонько сидят, чего-то выжидают.

— Ты-то как сюда попал? — спросил Романов.

— Я прополз по брустверу подальше от дота и лежал, а как услышал, что вы идете, вот и спустился к вам. Предостеречь.

— А пленного где оставил?

— Он вовсе застыл, товарищ командир, Алексеев уволок его в нашу траншею.

— Хорошо. Ребята унесут раненого товарища, а ты жди нас возле дота, где заложил взрывчатку.

— Как же они пройдут? — возразил сапер. — Ведь в доте немцы. Надо выждать, товарищ командир.

— Делайте то, что приказано.

Одним махом боец вспрыгнул на бруствер. Собинов и Григорьев подняли Орлова, все еще не пришедшего в сознание. Вскоре и они скрылись. Мы с Петром остались в траншее врага.

— Выход у нас один, — сказал Романов, — идти к доту. Я попытаюсь вызвать немцев в траншею, иначе они заметят наших и перестреляют из пулеметов.

Мы осторожно подобрались к огневой точке врага. Петр приоткрыл дверь и на немецком языке крикнул:

— Ребята, сюда, в нашей траншее русские!

Послышались торопливые шаги. Вскоре один за другим к нам вышли три немца. Романов срезал их автоматной очередью, и мы выбрались из вражеской траншеи. За бруствером сапер держал наготове конец шнура, ожидая нас.

Романов приказал:

— Жги!

— Есть, жечь! — повторил сапер.

Блеснул огонек. Мы поползли к проволочному заграждению. Столб земли и дыма взметнулся высоко к небу. Взрывная волна долетела до нас.

…В нашем блиндаже пленный грелся возле печки. Он беспрестанно повторял, тыча себя в грудь пальцем:

— Я есть француз, я есть француз.

— Братцы! — крикнул Григорьев. — Ошибка! Шли за немцем, а сцапали француза.

— Я ведь говорил, — буркнул пожилой сапер, — в гостях, не дома, чем угощают, тем и довольствуйся. Вот командир пристрелил фашиста, а с каким грузом вышвырнули его за бруствер, не поглядели. — Сапер достал из-за пазухи целую буханку хлеба. — Видите, он, сукин сын, приготовил ее, чтобы опять дразнить нас.

Не хотелось верить, что перед нами француз, но факт — упрямая вещь. Это был один из тех, кто за деньги надел шинель гитлеровского солдата, продал родину и честь.