Роковая ошибка

Роковая ошибка

Как же получилось, что экономику довели до критического состояния? Почему мирового значения опыт планового ведения хозяйства отправили на свалку истории? Какое преступление!

Сейчас это объясняют политической нестабильностью, забастовками, межнациональной враждой. Да, это так. Но это пришло потом, позже.

Так с чего же начались распад экономики, расстройство потребительского рынка?

События развивались так.

Во второй половине 1987 года правительство СССР на основе общей концепции экономической перестройки подготовило свои предложения по плану на 1988 год. Предусматривался, в частности, перевод промышленности и аграрной сферы на новый хозяйственный механизм. При этом твердый план трансформировался в государственный заказ, полностью обеспеченный материальными и финансовыми ресурсами. Однако же вводилось и принципиальное новшество, недвусмысленно указывавшее на тенденцию развития народного хозяйства: госзаказ на 1988 год был снижен до 90—95 процентов от общего объема производства, а в некоторых отраслях — еще ниже. Таким образом, предприятия впервые получали официальное право по своему усмотрению распоряжаться некоторой долей произведенной продукции. Наступала новая пора договорных отношений.

Поскольку договорные отношения были принципиально новым делом, то переход к ним надо было проводить осмотрительно, осторожно. Еще не существовало свободной оптовой торговли для самообеспечения ресурсами — ведь система снабжения была настроена почти исключительно на централизованные поставки. Кроме того, надо было изучить, как будут складываться свободные, договорные цены — это тоже было принципиальным новшеством. Наконец, речь ведь шла о том, чтобы вне пределов госзаказа предприятия выпускали все, что считают нужным, исходя только из спроса. Но инструментов для изучения спроса практически не существовало. Короче говоря, экономика вступила в совершенно новую фазу, и правительство справедливо полагало, что этот процесс должен быть постепенным. По мере приобретения опыта в 1989 году предполагалось сделать следующий шаг: еще более снизить долю госзаказа. И так далее — до тех разумных пропорций, какие установит сама жизнь.

Вот такой был составлен проект государственного плана социально-экономического развития на 1988 год — на мой взгляд, в целом очень взвешенный, глубоко продуманный, с ясно намеченной стратегией дальнейших преобразований всей системы хозяйства. Он развивал сложившуюся в годы перестройки тактику экономического экспериментирования.

Вне всякого сомнения, это была верная тактика, учитывавшая реальные процессы, неизведанность новых путей экономики. Эту тактику разрабатывали люди, которые хорошо знали всю сложность и противоречивость экономического организма страны, знали психологию наших хозяйственников и их «экономические нравы».

Хочу напомнить, что к концу 1987 года политическая обстановка в стране была не такой, как в начале перестройки. Общество поделили на «прорабов перестройки» и на «силы торможения». Историческое прошлое было извращено, представало исключительно в грязных красках, что вносило сумятицу в умы миллионов людей.

Проект государственного плана был вынесен на обсуждение Политбюро ЦК КПСС в конце 1987 года. Как всегда бывало в таких случаях, на заседании присутствовали руководители Совета Министров и многие министры. Разумеется, план готовился не втайне, все документы были заранее разосланы для ознакомления членам Политбюро, секретарям ЦК КПСС. При таких обсуждениях в проект обычно вносилось немало поправок, поскольку каждый член политического руководства предварительно изучал его совместно с отделами ЦК, в необходимых случаях созванивался с министрами, иногда с республиками, областями, широко привлекались специалисты. В общем, поправки чаще всего отражали коллективное мнение, интересы государства, различных социальных и профессиональных групп.

Но никогда прежде не бывало, чтобы проект плана по существу отклонили в целом, чтобы неприемлемой признали саму концепцию плана!

Однако в тот раз случилось именно так.

Когда Николай Иванович Рыжков закончил свой доклад, атаку на план в целом предпринял Яковлев. Он с сарказмом говорил о командно-административной системе, требовал убыстрять темпы экономических преобразований, радикализовать экономическую реформу. А в заключение объявил представленный Советом Министров проект консервативным, тормозящим, не учитывающим требований жизни.

Как часто бывало на заседаниях Политбюро, Яковлеву активно вторил Медведев. Многие, наверное, хорошо помнят теоретические статьи Медведева в журнале «Коммунист», где он на рубеже восьмидесятых годов пламенно — другого слова и не подберешь! — отстаивал концепцию развитого социализма. Теперь Медведев без объяснений и покаяний диаметрально изменил точку зрения, поддерживал «прорабов перестройки». Но подходы-то к делу у него остались прежние! Медведев и Яковлев были далеки от практических нужд жизни, а потому и требования резко сократить долю госзаказа носили умозрительный характер, явно схематический и вызывали недоумение у присутствующих в зале заседаний министров.

На фоне пропагандистских баталий того времени было совсем нетрудно понять, к чему клонится дело. И сразу зазвучали голоса, призывавшие к осмотрительности, постепенности. Об этом говорили те члены Политбюро, секретари ЦК (Воротников, Зайков, Никонов, Слюньков, Лигачев) и министры, которым постоянно приходилось иметь дело с практическими вопросами хозяйствования, которые хорошо знали реальную жизнь и сложнейшие взаимосвязи в экономике.

Другую позицию занял Горбачев.

В тот раз он по-настоящему проявил свой характер! Нередко приходится слышать, что Горбачев — слабовольный человек. Нет, это не так. Это кажущееся впечатление. На сей раз он говорил энергично, напористо и безапелляционным тоном. В адрес проекта звучали упреки в консерватизме, в возврате к старому. Разумеется, Генеральный секретарь ссылался на зарубежный опыт, настаивал на том, что надо быстро менять экономические отношения, ибо этого требует перестройка, в противном случае — «народ не поймет», не простит медлительности. Тут же, как это часто бывало, напомнил, что времени на эксперименты нет. В общем, Горбачев откровенно, всей силой навалился на проект правительственного плана. В его словах порой звучали категоричные ноты, не оставлявшие возможности для иных решений. Прямые возражения в такой обстановке могли бы рассматриваться как недоверие Генсеку.

Да, в тот раз Горбачев в полной мере проявил свой характер! Видимо, он был абсолютно убежден в своей правоте, в том, что все экономические проблемы решатся, как только мы проведем радикальную реформу — чем быстрее, тем лучше! О том же говорил и Яковлев.

Впрочем, позволительно спросить: кто за кем повторял — Яковлев за Горбачевым или же наоборот? Вопрос отнюдь не риторический, он возникает по той причине, что в канун XXVIII съезда КПСС газета «Московские новости» опубликовала статью под названием «Добрый человек из Политбюро», где разработку всей перестроечной политики прямо приписала исключительно Яковлеву, заявив, что Горбачев лишь «озвучивает» его идеи.

На том заседании Политбюро мы по сути дела вели разговор о таких коренных проблемах политики обновления, как глубина и темпы общественных преобразований. На июньском Пленуме ЦК КПСС 1987 года речь действительно шла о радикальной экономической реформе. Однако в тот период слово «радикальная» воспринималось как синоним глубины преобразований и не вызывало возражений. Но на памятном заседании Политбюро в конце 1987 года оно было использовано в качестве своего рода «кнута» для резкого ускорения перехода к договорным отношениям. Но глубина преобразований и их темп суть вещи не равнозначные. Более того, из житейской да и политической практики известно: чем серьезнее принимаемые решения, тем более основательной подготовки они требуют, чтобы, поспешив, делу не навредить.

Но радикалы-разрушители спешили, очень спешили! Чтобы в полной мере представить обстановку, сложившуюся на том заседании Политбюро, необходимо напомнить, что происходило за стенами Кремля. То был звездный час антисоветчиков, радикалов! Раскрутив общественное мнение до высоких оборотов, они направили его против центральных органов управления, обвиняя их в консерватизме, в торможении, в стремлении к возврату в «эпоху застоя». Используя методы морального террора, праворадикальные антисоветские СМИ каждодневно вдалбливали в сознание народа, что на пути к новой жизни стоят только правительственные и министерские чиновники. Если устранить их — тут же и распахнутся врата земного рая.

Досыта накормить страну мешал, разумеется, исключительно Агропром — ликвидируй его, и магазинные полки просто рухнут от продуктового изобилия. Прежние управленческие структуры, которые действительно нуждались в реформировании и сами встали на этот путь, наметив постепенный, плавный переход народного хозяйства к договорным отношениям, в общественном мнении были превращены во врагов перестройки. Их не критиковали, нет, — их шельмовали, поносили.

Но мощная пропагандистская машина радикальных СМИ не только создала «в лице» министерств и ведомств образ врага перестройки, подлежащего немедленной ликвидации. Популистскими, неквалифицированными посулами она с непривычки буквально помутила сознание и некоторых опытных хозяйственников — прежде всего из числа директоров крупных заводов, занимавших монопольное положение в промышленности.

Они опрометчиво посчитали, что монопольное положение принесет им большой выигрыш при переходе на договорные отношения: спрос на продукцию велик, а цены они смогли бы устанавливать договорные (свободные), резко увеличив тем самым прибыль. Ведь телевидение в то время показывало первые аукционы, на которых грузовик «ЗИЛ», стоивший по госцене примерно 5 тысяч рублей, шел за 85 тысяч рублей! Директора не учли, что чрезмерно быстрый разрыв налаженных кооперационных связей прежде всего ударит именно по тем заводам, которые нуждаются в большом количестве комплектующих изделий. Кто из них мог в то время подумать, что первыми пострадают такие гиганты, как, скажем, Кировский завод? Но прошло совсем немного времени, и во дворе Кировского из-за отсутствия комплектующих деталей скопились сотни дефицитнейших тракторов…

Уже давно директора крупных производств буквально проклинают тог день и час, когда начали рваться хозяйственные связи со смежниками. Но в ту пору, в 1987 году, они были настроены иначе. Кстати, незадолго до памятного заседания Политбюро, о котором идет речь, в Москве состоялось совещание хозяйственников, и на нем многие авторитетные директора высказывались за то, чтобы поскорее основную часть продукции пустить через договорные отношения.

Правительству, всенародно упрекаемому в «консерватизме», было трудно противостоять сильному политическому нажиму. И в результате очень напряженных дебатов концепцию плана на 1988 год сочли неудовлетворительной, фактически отвергли.

Правительство отступило…

В сообщении о заседании Политбюро кратко, неясно говорилось о том, что Совету Министров СССР поручено доработать проект плана на 1988 год. Ни народ, ни общественность так и не узнали о драматических перипетиях того заседания Политбюро.

А между тем именно в то время и решилась в значительной степени судьба страны: именно тогда было неотвратимо предопределено ухудшение экономической ситуации, неизбежным стало расстройство финансов.

Возобладал радикальный, а вернее бы сказать, ультрарадикальный вариант: госзаказ по многим министерствам был снижен сразу на одну треть, а в некоторых отраслях — наполовину и более от общего объема производства.

Что же произошло? Фактически в плановую систему без правовой и экономической подготовки, без создания налоговой системы, рыночной инфраструктуры попытались вмонтировать договорные, по сути своей товарно-рыночные отношения. Надо иметь в виду, что в условиях жесткой монополизированной структуры народного хозяйства, когда нередко ту или иную продукцию производят только одно-два предприятия, договорные хозяйственные связи и являются товарно-рыночными, опирающимися в основном на закон спроса и предложения. При этом не были разработаны антимонопольные меры, не проводилось налоговое изъятие сверхприбыли. В результате пышным цветом стал расцветать групповой эгоизм, стали лопаться кооперационные связи, разбалансировалось снабжение…

Пользуясь свободными договорными ценами, многие предприятия, особенно машиностроительные, стали на первых порах «заколачивать» большие деньги, поистине сверхприбыль, но вовсе не за счет роста производства, а исключительно благодаря своему монопольному положению, буквально хватая за горло потребителей. Короче говоря, их доходы начали возрастать на нездоровой основе. Надо еще иметь в виду, что отнюдь не заработанная, а добытая с помощью монопольно высоких договорных цен прибыль в значительной мере пошла на оплату труда, что вызвало скачкообразный рост доходов населения. Если в семидесятых годах ежегодный прирост доходов составлял 8—10 миллиардов, а в последующие семь лет восьмидесятых годов по 12 — 15 миллиардов, то за 1988 год доходы выросли сразу более чем на 40 миллиардов рублей. Потребительский рынок был взорван.

Помню, спустя год после памятного заседания Политбюро, в канун 1989 года, я зашел в кабинет к Горбачеву, чтобы поздравить его с наступающим праздником. С грустью сказал при этом:

— Побыстрее бы, Михаил Сергеевич, уходил этот год…

— Что тебе в нем не нравится? — настороженно откликнулся Горбачев.

— А то, что резко возрос неудовлетворенный спрос. Ведь доходы населения выросли на сорок два миллиарда рублей, а прибавки товаров небольшие, такого прежде никогда не бывало. И это означает, что стране угрожает полное финансовое расстройство.

— Да-а, — неопределенно отозвался Михаил Сергеевич. Чувствовалось, что его тоже беспокоит складывающаяся ситуация. Настроение у Генерального секретаря было совсем-совсем не таким радужным, как за год до этого. Но разве могли мы в тот момент предположить, что в 1989 году доходы вырастут более чем на 60 миллиардов, а в 1990-м — на 100 миллиардов рублей? В итоге за три года, прошедших после упомянутого решения о «корректировке» правительственного плана, когда был отклонен разумный вариант и была сделана ставка на вариант ультрарадикальный, доходы населения выросли почти на 200 (!) миллиардов рублей, многократно превысив товарные возможности.

Это была настоящая катастрофа.

Что же произошло, что случилось с экономикой?

Если же присмотреться повнимательнее к процессам, начавшимся в хозяйственной жизни, то можно сказать следующее. «Договорная свобода», при которой предприятия получили право по своему усмотрению распоряжаться сразу значительной частью своей продукции, по сути дела являла собой стихию рыночных отношений. Будучи не подготовленной к этой внезапной «шоковой» процедуре, экономика моментально начала давать сбои. Всплеск группового эгоизма привел к тому, что повсюду принялись снимать с производства невыгодную продукцию, произошло стремительное вымывание дешевого ассортимента, машиностроители отказывались от мелкосерийных заказов.

Кроме того, за многие десятилетия в нашем народном хозяйстве, где высока доля гигантов индустрии, возникли очень сильные монопольные тенденции. Для плановой экономики они не страшны, поскольку кооперационные поставки жестко регулировались. Но едва промышленность «отпустили» на договорные связи, как монополисты буквально задушили потребителей ценами. Вдобавок многие заводы начали задыхаться от нехватки сырья.

Госзаказ был резко снижен в машиностроении и других обрабатывающих отраслях, а в базисных, особенно топливно-энергетической, он остался практически стопроцентным. Это поставило, в частности, угольщиков в очень невыгодные экономические условия — им многое приходилось покупать уже по договорным ценам, а продавали-то они уголек только по государственным. Это явилось одной из причин мощных шахтерских забастовок, впервые вспыхнувших уже летом 1989 года. Иными словами, радикализация плана на 1988 год создала предпосылки для серьезных политических потрясений. И в данном случае имею в виду не только шахтерские забастовки, но также развитие событий в прибалтийских республиках.

Прибалтийская промышленность, «сидящая» в конце производственной цепочки, ориентированная в основном на выпуск готовой продукции, продолжала исправно получать по государственным ценам сырье, однако половину изделий стала продавать по высоким договорным ценам. Если шахтеры оказались в явном проигрыше, то прибалты, наоборот, — в выигрыше. Они обрели возможность искать покупателей повыгоднее, что стало импульсом к разрыву давно налаженных связей с потребителями в других регионах страны, подтолкнуло «республиканский эгоизм», идею регионального хозрасчета.

Да, много, очень много бед принесло нашей стране волюнтаристское решение, принятое по настоянию радикалов под занавес 1987 года. До сих пор не могу забыть то бурное заседание Политбюро, на котором звучали напористые требования «отказаться от полумер» и быстро, максимум за два года, пройти путь к договорным отношениям в полном объеме. Это было роковое непонимание экономических процессов — политический авантюризм.

Конечно, ответственность за то решение лежит на всех членах политического руководства, в том числе и на мне. Сколько раз потом горько корил себя за то, что не поставил вопрос ребром, не пошел на открытый конфликт, не вынес «сор» из избы. Увы, упущенного не воротишь…

И все-таки главная вина — на тех, кто настаивал на отклонении концепции здравого правительственного проекта, кто требовал и добился радикализации реформ. Об этом необходимо сказать со всей откровенностью и ясностью.

Спустя три года Президент СССР издал указ, требовавший временно сохранить прежние договоры — до той поры, пока не будут отработаны рыночные механизмы. Увы, при этом Горбачев самокритично не сказал народу, что именно по его настоянию, более того, под его сильнейшим давлением экономика страны была расстроена.

Чрезмерно стремительное расширение товарно-рыночных отношений дезорганизовало плановую систему народного хозяйства, сорвало проведение экономической реформы в том виде, в каком она была задумана. При этом все беды, обрушившиеся на экономику, а в конечном счете на людей, ярые сторонники свободного рынка пытались свалить на социалистическую систему, требуя ее замены «новой моделью общественного устройства». Развалить экономику, дискредитировать социализм, чтобы потом заняться реставрацией капитализма! — таковы цель и тактика лжедемократов, антикоммунистов.

Причем лжедемократы и их представители в руководстве партии изобретали все новых и новых «противников» перестройки. Сначала это были командно-административная система, консерваторы, затем аппаратчики, далее антирыночники. Яковлев даже в январе 1991 года в интервью «Московской правде» утверждал, что реальность переворота «исходит от среднего управленческого звена, того коренного чиновника, который по сути дела и сегодня еще правит страной». Таким образом он снова выводил из-под удара себя, национал-сепаратистов, антикоммунистов, умалчивал о них как о противниках социалистического обновления и главных виновниках сложившейся бедственной ситуации.

Ну а тех, кто призывал к осмотрительности, постепенности, к более умеренному темпу преобразований, — тех именовали консерваторами. Это, кстати, особенно отчетливо проявилось на заседании Политбюро в декабре 1987 года, когда по сути дела была извращена первоначальная суть экономической перестройки.

Должен сказать, что в ту пору, в 1987 году, еще не было никаких разговоров о рынке, о приватизации, о частной собственности. Эти экономические категории появились в официальных документах значительно позднее — в 1990 году. На июньском Пленуме ЦК (1987 г.) не было, повторяю, и намека на рыночную модель хозяйствования.

Радикальная реформа экономики, отметил Горбачев в 1987 году, «впитала в себя все, что дали нам практический опыт за минувшие два года, научная мысль и уроки строительства социализма». Но прошло совсем немного времени, и была заявлена новая позиция, прямо противоположная: в ней уже не нашлось места централизованному планированию, но зато появилась частная собственность. Заявлен новый курс в политике: от плановой системы хозяйства к «системе свободного рынка», к свободному рыночному капитализму.

К чему он привел, хорошо известно. Но мне хотелось бы в этой связи рассказать о своей встрече с Николаем Ивановичем Рыжковым, которая состоялась в августе 1990 года у него в кабинете в Кремле. Я в то в время уже был не у дел, однако продолжал заниматься публицистикой, активно интересоваться ситуацией в экономике. Об этом и шла речь в нашей беседе.

Помню, Председатель Совета Министров СССР находился в состоянии большой тревоги. Положение в народном хозяйстве, говорил он, сложное, управляемость упала до низкой отметки. Дисциплина рухнула. Правительство с трудом удерживает народное хозяйство на плаву. В областях, республиках, где партийное руководство крепче, дела идут получше, — Рыжков сослался при этом на Саратовскую область, где накануне побывал.

Потом добавил:

— После XXVIII съезда партии Политбюро, как говорится, не чувствую (в это время Политбюро уже фактически не работало, оно было подменено Президентским советом). Перед отъездом Михаила Сергеевича в Крым на отдых задал я ему вопрос: как он оценивает обстановку в стране и какой он видит из нее выход? Горбачев мне ответил, что обстановка критическая, а выход из нее — в заключении нового Союзного договора… Идет разрушение Советского Союза, вот что трагично. Понимаете, Егор Кузьмич, мощные деструктивные силы ринулись в атаку на правительство, поставили задачу нас свалить. Только ответственность и тревога за Родину удерживает правительство и лично меня от ухода в отставку. Мы ведь понимаем: могут вместо нас прийти другие, которые потянут страну в другом направлении…

Я полностью поддержал точку зрения Рыжкова о том, что экономическую реформу надо проводить поэтапно, переход к планово-рыночной экономике должен быть постепенным.

То был трудный период для Предсовмина. Лжедемократы вели на него атаку за атакой, пытаясь свалить правительство Рыжкова, расчистить путь для нового авантюрного прожекта — для «500 дней».

На апрельском Пленуме ЦК 1985 года Рыжков и я были введены в состав Политбюро. Николая Ивановича назначили Председателем Совета Министров СССР, меня фактически избрали вторым секретарем ЦК. И именно против нас двоих была развязана наиболее яростная кампания. Сначала удалось убрать меня, а еще через полгода — Рыжкова.

Увы, Горбачев не вступился за своих ближайших соратников, с которыми начинал перестройку. Суть тут, разумеется, не в личных судьбах Рыжкова и Лигачева, — но пошло ли это на пользу делу? Что за этим стоит? Борьба за власть? За этим оказалась коренная переориентация перестроечного курса, в который уже не вписывались прежние единомышленники…

Великая страна, вздыбленная перестройкой, стала на грань самых трудных событий. Где же выход?