Замкнутый круг

Замкнутый круг

Возвращаясь к предыстории того, что и случилось в Колпашеве, думаю, читателям теперь понятно, как глубоко ранили меня подозрения в том, будто я отдал приказ ликвидировать могильник на берегу Оби.

Когда мне сообщили об этом ЧП, первым душевным порывом было, конечно, стремление мчаться, лететь на место происшествия, чтобы овладеть ситуацией и постараться как-то легализовать случившееся. Но неудача с Нарымом была весьма чувствительной.

Первым мне позвонил и сообщил о случившемся в Колпашеве начальник областного управления КГБ К.М.Иванов (весьма порядочный, образованный и политически честный товарищ). Я спросил у него:

— Что это за могильник? Ответ был расплывчатым:

— Пока трудно сказать что-либо определенное. Может быть, этот могильник связан с захоронением белогвардейцев, дезертиров. А возможно, и скорее всего — это репрессированные тридцать седьмого года. Но у нас никаких документов на этот счет нет, мы уже все пересмотрели.

Архивные дела репрессированных держали на крепком замке от партийных комитетов. Ко мне порой обращались коммунисты, требовавшие ознакомить их с «делами» родственников, погибших в тридцатые годы, но я ничем не мог помочь. Не было даже возможности поставить вопрос о том, чтобы ознакомиться с делом 1937 года, касавшимся моей семьи.

Существовал твердый порядок: обо всех «нестандартных» ситуациях, а особенно о происшествиях, имеющих политические аспекты, необходимо немедленно докладывать в ЦК. Вопрос был архисерьезный. И я, не мешкая, позвонил Суслову.

Однако ничего не успел сказать. Суслов перебил после первых же слов:

— Я в курсе дела, мне уже известно об этом от товарища Андропова.

Стало ясно, что областное управление КГБ сперва доложило наверх по своей линии, своему непосредственному начальству, и уже только потом проинформировало обком партии.

Суслов между тем продолжал:

— Вам позвонят из КГБ. Это не дело партийного комитета. Действительно, вскоре состоялся телефонный разговор с Андроповым. Он тоже был необычно кратким.

— Мне известен ваш разговор с Михаилом Андреевичем, — начал председатель КГБ. — Этим происшествием занимаемся мы, и только мы. — Затем в точности, с небольшим нажимом повторил фразу Суслова: — Это не дело партийного комитета.

Иными словами, моя попытка как-то вмешаться в ситуацию, попытаться разобраться в ней была пресечена самым решительным образом. Всеми спецработами занимался КГБ. Обком к этому никакого отношения не имел.

Пишу об этом вовсе не в оправдательном наклонении.

Между прочим, никаких документов, касающихся происшествия в Колпашеве, я никогда не видел. Лишь спустя много лет неожиданно выяснились некоторые подробности. Когда газета «Правда» в 1988 году впервые опубликовала сообщение о смытом в обскую воду захоронении времен культа личности, мне, работавшему в ту пору в ЦК, рассказали, что в Комитете госбезопасности была создана специальная группа, занимавшаяся колпашевским событием. Принципиальное решение приняли где-то «наверху», и оно, безусловно, носило политический характер. Но его скрыли даже от местных партийных органов, а «привести в исполнение» в служебном порядке приказали чекистам в условиях полной секретности.

Но непосредственно на заседании Политбюро никаких решений на этот счет не принималось: если бы вопрос обсуждался коллективно, то, во-первых, он мог бы решиться совсем иначе, а во-вторых, о таком обсуждении теперь наверняка стало бы известно. Значит, все обговаривалось устно в одном-двух кабинетах.

Вдобавок такая манипуляция оказалась возможной не только из-за отсутствия гласности. Это был хотя и частный, но очень яркий, я бы сказал, символический пример того, к чему может привести сосредоточение в одних руках партийной и государственной власти.

Но, пожалуй, самый сильный, самый крупный пример такого рода последних лет — это келейно принятое решение о вводе войск в Афганистан. Именно келейно, но в сознании людей вина лежит в целом на правящей партии, хотя решение-то принимали даже не все члены ее высшего руководства.

Но с подобными ситуациями мы сталкивались и в период перестройки. Некоторые важнейшие, судьбоносные для страны решения принимались без фактического участия партии, однако в сознании людей они связаны именно с КПСС, потому что Горбачев — ее Генеральный секретарь. Так, в частности, произошло с принципиальнейшим вопросом о переходе к рыночным отношениям, с повышением цен.

Чтобы вернуть доверие народа, завоевать его симпатии, Коммунистическая партия должна была выступать на общественной арене как самостоятельная политическая сила, не связанная обязательствами по отношению к государству. Это понимали многие коммунисты. Не случайно не раз они поднимали вопрос о нецелесообразности совмещения должностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента СССР.

Здесь я хочу рассказать о заседании Политбюро перед XXVIII съездом партии.

В том составе оно было последним и, теперь можно сказать, прощальным. Мы собрались за городом, в Ново-Огареве, в шесть часов вечера, а разъехались где-то к полуночи. Обсуждались все вопросы, связанные с открытием и работой съезда, а также кадровые варианты. В том числе был обмен мнениями о том, надо ли совмещать должности Генсека и Президента. Михаил Сергеевич попросил выступить на эту тему каждого. Все высказались за совмещение, что явно соответствовало намерениям Горбачева. Я однозначно сказал, что возражаю против совмещения. Президент — одно, а энергично, инициативно действующий Генсек — другое.

Разумеется, я понимал, что в вопросе о разделении высших должностей останусь в одиночестве и что это не может не повлиять на отношение ко мне со стороны Горбачева. Однако кривить душой не мог, чего бы мне это ни стоило!

Эту позицию разделяли многие. Именно вопрос о совмещении Горбачевым двух высших постов неоднократно поднимали коммунисты на собраниях, в печати, письмах в ЦК. Напомню, этот вопрос очень серьезно обсуждался на Пленуме ЦК в мае 1991 года.

Не имеем ли мы здесь дело попросту с легализацией того положения, которое негласно существовало раньше, когда два-три человека в Политбюро якобы от имени партии могли поручить КГБ уничтожить могильник жертв, скрыть это решение от партийных органов, а вся вина за случившееся была возложена на коммунистов?

Не возникает ли здесь ситуация Понтия — Пилата, при которой Пилат ссылался на Понтия, Понтий кивал на Пилата, а Иисуса тем временем отправили на Голгофу, к распятию?