Глава V ЛЕТОПИСЕЦ РУССКОГО БЕРЛИНА

Глава V

ЛЕТОПИСЕЦ РУССКОГО БЕРЛИНА

В семи из восьми романов, написанных Набоковым в Берлине, действие происходит полностью или большей частью там же. Действие восьмого, «Приглашения на казнь», происходит в безымянной стране, где правит диктатура. На это же время приходится и полсотни рассказов. Примерно в одной трети из них действие развивается на фоне Берлина. И, наконец, в набоковских стихах того времени тоже временами звучит Берлин, одно из них даже несет имя города в своем названии: «Берлинская весна». Литературные критики называли и называют писателя, который публиковался под псевдонимом Сирин, летописцем или даже певцом русского Берлина.

Метеор по темному небу

Псевдоним себе Набоков выбрал в начале берлинского периода прежде всего потому, что не хотел, чтобы его путали с отцом. Он остановился на имени Сирин, так как оно многозначно: «Сегодня Сирин это одно из русских народных названий снежной совы, наводящей страх на грызунов тундры, временами им называют нарядного филина, а в древнерусской мифологии так называлась красочная птица с женским лицом и грудью, имя ее несомненно идентично с греческой „сиреной“, божественной спутницей душ и соблазнительницей мореплавателей»[149]. Кроме того, это многозначное слово было одним из центральных понятий поэзии символистов[150]. В глазах молодого Набокова символисты Александр Блок и Андрей Белый были величайшими литераторами столетия. Со звуками слова он связывал цвета: «С — светло голубой, И — золотистый, Р — черный, а Н — желтый»[151].

Вскоре Набоков-Сирин стал признанным литератором. С некоторым налетом самоиронии он замечает:

«Из молодых писателей, возникших уже в изгнании, он был самым одиноким и самым надменным. […] По темному небу изгнания Сирин, если воспользоваться уподоблением более консервативного толка, пронесся, как метеор, и исчез, не оставив после себя ничего, кроме смутного ощущенья тревоги»[152].

Романом «Защита Лужина» Набоков вышел за рамки всей предшествующей русской литературы. Его стиль с многократными перекрещиваниями и взаимным проникновением различных уровней памяти, с острым психологическим рисунком характеров, вызвал у Ивана Бунина, самого видного представителя эмигрантской литературы, восклицание: «Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня»[153].

Немецкое в атмосфере произведений

«Поселяя» свою прозу в эмиграции, Набоков и тематически вступал на целину. Старшее поколение почти последовательно отказывалось литературно перерабатывать современную жизнь эмиграции. Оно парило в воспоминаниях и все больше склонялось к приукрашиванию дореволюционного времени. Например, из трех десятков рассказов, написанных Буниным вдали от родины, только два посвящены эмигрантской среде. Алексей Ремизов, автор экспериментальной прозы, отражает бытие в эмиграции тоже лишь в небольшой части поздних произведений, он предпочитает обращать свой взор в дореволюционное прошлое.

И у Набокова воспоминания тоже являются одной из важнейших тем его прозы. Но они появляются только в виде ретроспективы. Настоящее время повествования является действительной современностью двадцатых и тридцатых годов, места действия — это реальные места проживания.

Окидывая взором свое творчество, Набоков отмечает, что действие первых его восьми романов происходит полностью или частично за берлинскими кулисами[154]. «Немецкое в атмосфере произведений» — это парковые насаждения, часто отталкивающе отвратительные жилые дома, мокрый асфальт улиц, на котором по ночам отражаются огни города.

Набоков различает Берлин немцев и Берлин русской эмиграции. Главные персонажи четырех романов — «Машенька» (1926), «Защита Лужина» (1929/30), «Подвиг» (1931/32) и «Дар» (1938/39) — являются эмигрантами. Немцы в них это только периферийные фигуры: кондуктор поезда, почтальон, чиновник, это не индивидуумы, а лишь исполнители функций, которые, кажется, только для того и существуют, чтобы как можно больше осложнить жизнь эмигрантов своими формулярами и предписаниями. Многие обращают на себя внимание только своими неприятными качествами. Так, в «Защите Лужина» герой, находящийся в эмиграции русский чемпион по шахматам, окружен немцами, которые или вечно пьяны или страдают запором.

Действие трех других романов — «Король, дама, валет» (1928), «Смех в темноте» (1932) и «Отчаяние» — происходит, наоборот, среди немцев. При создании этих трех романов Набоков, очевидно, рассчитывал на их перевод и тем самым имел в виду немецкую публику. И действительно, роман «Король, дама, валет» вскоре после появления русского оригинала в 1930 году был перепечатан в газете «Фоссише цайтунг» как роман с продолжениями. То, что Набоков сделал героями этих романов не своих земляков, часть литературных критиков эмигрантской прессы сочла неслыханно вызывающим. Они обвинили писателя в том, что он предал свою «русскую сущность»[155].

Экономно, часто лишь слегка обозначенными штрихами Набоков не только делает узнаваемым место действия, но и воссоздает его атмосферу. В «Короле, даме, валете» название города даже не упоминается. Говорится лишь, что первый слог этого названия звучит как раскат грома, в то время как второй звук вылетает легко. Тем не менее город легко узнается по рассыпанным в книге наблюдениям: здесь желтые двухэтажные автобусы, темно-зеленые такси с полосой черно-белых квадратиков и темно-синие квадраты с большим белым U, которые указывают на U-Bahn — берлинское метро. У романа не только берлинский колорит, но он содержит и городские зарисовки.

Путеводитель по Берлину

Пять любовно нарисованных берлинских картинок предстают перед нами в раннем рассказе «Путеводитель по Берлину». Название ставит его в один ряд с современными описаниями для прогулок по городу. Но рассказчик вовсе не собирается писать наставление для туристов, он скорее рассказывает слушающему с непониманием знакомому о своих наблюдениях за городскими буднями. «Путеводитель» состоит из пяти коротких зарисовок: строительная площадка с железными трубами, трамвай, зоосад, рабочий и ремесленник, пивная. Этими зарисовками Набоков создал моментальные снимки Берлина двадцатых годов, путеводитель по городским будням.

В его более поздних, американских романах и рассказах в какие-то моменты появляются проблески берлинской атмосферы. Эмигрант Пнин, герой одноименного романа, вспоминает в американской провинции русский ресторан на Курфюрстендамм. Обе главные фигуры рассказа «Ассистент режиссера» — русский тройной агент и знаменитая исполнительница народных песен — на какой-то короткий момент изображены на Мотцштрассе. Набоков тоже жил там одно время.

У всех произведений, действие которых происходит в среде русской эмиграции, есть еще одна общая черта. Берлинские кулисы в определенной мере образуют рамку для воспоминаний о России их молодости перед Первой мировой войной и революцией. Именно это было главной темой почти всех эмигрировавших писателей, которые поначалу в литературных произведениях не затрагивали своего бытия в эмиграции. Набоков был исключением. Он был единственным значительным писателем русской эмиграции, который в своем творчестве отвел самое обширное пространство отражению жизни на чужбине.

«Дар» — большой роман о Берлине

«Дар» содержит однозначные топографические привязки. Например, говорится об изуродованной строительными работами Потсдамерплац с ее так счастливо выглядящими извозчиками и о «псевдо-парижском характере» улицы Унтер ден Линден. Поименно называются также Курфюрстендамм, Гогенцоллерндамм, Кайзераллее, Бранденбургские ворота, Виттенбергплац, Ноллендорфплац, вокзал городской электрички Гогенцоллернплац, Штеттинский вокзал, крематорий на Калишерштрассе. Упоминается Груневальд, где происходит самоубийство.

Правда, ни на одной карте Берлина того времени, когда там жил Набоков, нет улицы Агамемнонштрассе, на которой живут оба главных героя. Однако из описания непосредственного окружения этой улицы становится ясно, что Набоков при работе над романом имел в виду совершенно конкретный адрес, как это сумел доказать издатель произведений Набокова Дитер Э. Циммер: улицу под названием Несторштрассе в Берлине-Вильмерсдорфе. Об этом говорит также и то, что обе улицы, фиктивная и подлинная, названы именами героев греческой мифологии. Когда Набоков в середине 30-х годов сочинял роман «Дар», он вместе со своей женой жил на Несторштрассе 22.

Скупыми штрихами Набоков рисовал городские «кулисы», которые ежедневно находились у него перед глазами. То, что упоминается и не существующая в реальном Берлине улица Танненбергштрассе, по-видимому, имеет символическое значение: в Первую мировую войну под Танненбергом в 1915 году немецкие войска под командованием Пауля фон Гинденбурга окружили и уничтожили русскую армию, так что это может быть указанием на трудность отношений между немцами и русскими в Берлине[156].

Сказанное как бы невзначай, спрятанное в придаточное предложение, роман содержит своего рода объяснение в любви рассказчика к немецкой столице, жителей которой он изображает скорее несимпатичными. Рассказчик описывает свидание двух главных персонажей: «Ожидание ее прихода. Она всегда опаздывала — и всегда приходила другой дорогой, чем он. Вот и получилось, что даже Берлин может быть таинственным. Под липовым цветением мигает фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень прохожего по тумбе пробегает, как соболь пробегает через пень»[157]. Вымышленного рассказчика романа никоим образом нельзя приравнивать к автору Набокову. И тем не менее это замечание еще раз дает основание для вывода об амбивалентном отношении Набокова к Берлину. Оно никоим образом не находилось только где-то между безразличием и неприязнью. «Дар», написанный в тридцатые годы, это самый крупный роман о русском Берлине двадцатых годов.

И в тех немногих стихах, которые Набоков посвятил Берлину, отражаются не впечатления от города как ансамбля зданий и улиц, а настроения автора[158].

Берлинская весна

Нищетою необычной

на чужбине дорожу.

Утром в ратуше кирпичной

за конторкой не сижу.

Где я только не шатаюсь

в пустоте весенних дней!

И к подруге возвращаюсь

все позднее и поздней.

В полумраке стул задену

и, нащупывая свет,

так растопаюсь, что в стену

стукнет яростно сосед.

Утром он наполовину

открывать окно привык,

чтобы высунуть перину,

как малиновый язык.

Утром музыкант бродячий

двор наполнит до краев

при участии горячей

суматохи воробьев.

Понимают, слава Богу,

что всему я предпочту

дикую мою дорогу,

золотую нищету.

1925

Это стихотворение, возникшее в первую фазу пребывания в Берлине, уже намечает те центральные темы, которые Набоков затем вновь и вновь ставил в своих романах и рассказах: тоска по России, неприязнь к немецким мещанам, свобода художника. Позже он сам описал свои лирические темы того времени словами:

«Синева берлинских сумерек, шатер углового каштана, легкое головокружение, бедность, влюбленность, мандариновый оттенок преждевременной световой рекламы и животная тоска по еще свежей России»[159].

Набоков жил в значительной мере изолированно от берлинцев, и такими же были и русские герои его прозы и лирическое «я» его поэзии. И тем не менее он совершенно неповторимым образом создавал в своих произведениях впечатляющие картины Берлина.