Злобный летописец
Злобный летописец
Если для жизни нужен злобный летописец, чтобы уравновесить слюни «ах, как мы жили, плясали-обнимались», так это я.
Я помню обидные слова, склоки теток во дворе, драки мужиков, уличных хулиганов с ножичками. И если детские бои можно объяснить нелепостью и недоумством, то взрослое зло из детства кажется неизбежным и пугающим.
Вот жили, делили хлеб, да, но уголь некоторые соседи воровали у других соседей.
А с ними приходилось здороваться.
— А твой папка у нас уголь из подвала украл!
— Нет, это не он, не он!
Что говорили и делали взрослые злого и плохого, отложилось в памяти вместе с подаренным персиком и утешением.
— А жиды скрытные, прикидываются, что нищие, а у самих золото в штанах спрятано.
— А узбеки ослиную мочу пьют.
— А падла из убщажития на моего заглядует, повыдеру косы.
— Вы уберете свое белье с балкона, или я его скину?
— Шо ты лузгаешь с окна, на меня летит!
— Ишь, все у ней новая: и туфели, и хахели.
— Да он отсидел и опять сядет.
Среди особенностей взрослого поведения наблюдалось:
Радостно утешали и злобились чужой радости.
Обиды выкрикивались постепенно, на пару сезонов назад.
Самые сильные подозрения падали на военное время, которое еще было недалеко, каких-то пятнадцать лет прошло.
Обманутого презирали, обманщиком иной раз восхищались и тайно завидовали ему.
Бога поминали больше как бессильного, мол, все видит, а толку-то. Или как некоторое несветлое будущее, мол, накажет, если что.
В милиционеров не сильно верили, не потому, что плохи, а потому как кто ж ему даст справедливость совершить?
Верхние были страшны, они владели миром, им и Бог был не помеха.
И это только словесное.
А сколько было намеков, глазовращений, подмигиваний.
Рук, мимолетно сующих в карманы незаметные сверточки и бумажки.
Утром на базаре накрывали тряпкой тело, окровавленная борода торчала вверх.
Вечерний стук в калитку, сдавленный крик.
И вырастать в эту липкую паутину подспудности не очень-то и хотелось.