Очередь

Очередь

Первые поразившие меня очереди я видел в 45–46-м годах. Это были очереди за хлебом. Чтобы получить по карточкам буханку хлеба, надо было простоять с утра до вечера. Очередь занимали взрослые на рассвете, до ухода на работу, а потом на их место становились старики и дети. Это были грандиозные очереди – во всяком случае, так они мне запомнились. Никакие очереди впоследствии – за джинсами в универмаге «Москва» с первого до последнего этажа в четыре-пять рядов, или за кроссовками у магазина «Бухарест» – ни в какое сравнение не идут с теми «черно-белыми» послевоенными очередями за хлебом. Надо сказать, что покорно стоять в очереди хотели не все: были, как теперь их называют, «крутые», которые приходили и, расталкивая стоящих у входа в хлебную лавку, спокойно заходили и через минуту выходили с хлебом.

– Это – Рачик! – шелестела почтительно очередь.

Или:

– Это Али-Гусейн!

Или:

– Это сам Лягин!

Все это были, опять же по современной терминологии, местные уголовные авторитеты, и «качать с ними права» никто бы не решился. Кроме того, были мелкие нарушения: так, например, я мог впустить впереди себя своего соседа или товарища, родственника, сказать, что он здесь стоял. И так мог поступить каждый. Поэтому очередь была такой бесконечной и нудной.

И вот раз появился дядя Миша-пожарник. (Пожарником его называли потому, что он работал в пожарной команде.) В военной форме, с целой колодкой медалей и орденов, он стал наводить порядок: разбил очередь на десятки, в каждой десятке назначил старшего и потребовал, чтобы тот переписал фамилии всех членов своей десятки и дал список ему. У входа в лавку поставил дежурного, отдал ему список, и очередь задвигалась в четком, хорошем ритме в соответствии с этим списком.

«Авторитеты», встретив орденоносца Мишу перед входом, сразу сникали, начинали чуть ли не клянчить, чтобы тот пропустил их без очереди, но получив твердый отказ, уходили. Сами они в очередь не становились, но приходили теперь их родственники и стояли вместе с нами, как обычные люди. Очередь боготворила дядю Мишу. Когда он хорошим военным шагом проходил мимо нас, окликая десятников, проверяя порядок на местах, все старались крикнуть ему что-нибудь приятное, вроде:

– Миша! Сегодня погода как раз для очереди!

Или:

– Если бы не ты, Миша, не знаем, что с нами было бы! Спасибо тебе, не зря живым с войны вернулся, здесь пригодился!

Кто-то советовал Мише, возможно, подхалимы:

– Миш, а почему ты сразу не возьмешь свою буханку? Имеешь на это право! А то вдруг, когда до тебя очередь дойдет, хлеб кончится?

– Не кончится, – отвечал сухо Миша и получал свой хлеб в порядке общей очереди, быстро относил домой и тут же возвращался – следил за очередью.

Теперь я понимаю, что только благодаря Мише те хлебные очереди остались в моей памяти, конечно, грандиозным событием, но достаточно цивилизованным.

Но вот хлебные очереди появились снова, в хрущевские годы. Это, конечно, были не те очереди послевоенных лет, теперь не было хлебных карточек и хлеб можно было купить в любом магазине, где очередь могла оказаться и поменьше, а по ночам хлеб можно было купить и вообще без очереди. Но тем не менее за хлебом приходилось стоять.

И вот, как-то раз стою я в очереди за хлебом возле своей хлебной лавки, очередь не очень длинная, но и не маленькая, часа два простоять можно, и тут вдруг появляется пожарник Миша. Он опять надел свою военную форму, нацепил планки орденов, начистил сапоги и ожидал радостную встречу. Но многие из тех, кто стояли в очереди, не знали Мишу – прошло больше пятнадцати лет, а те, что знали, радостно приветствовали его, отмечая при этом, что зря Миша побеспокоился по такому поводу, необходимости в усилиях его масштаба сейчас нет, а если ему нужен хлеб – он по праву может пройти без очереди, как ветеран. Дядя Миша все же предложил разбить очередь на десятки, назначить десятников, но люди категорически отказались:

– Спокойно стоим, папаша! Не шуми!

– Ну, как знаете! – по-моему, дядя Миша обиделся, прошел все же своим твердым шагом до самой лавки, убедился, что при входе никто не шустрит, повернулся и ушел. Больше я его в этой форме ни разу не видел, а без формы, может, и не узнал бы. Потом я стал думать, что послевоенные очереди были, возможно, звездным часом дяди Миши, таких высот он не достигал ни разу, даже, возможно, на войне, несмотря на его орденские планки. Его боготворили, ему подчинялись, он был наш местный вождь.

И, должен признаться, больше нигде я не видел так хорошо организованную очередь. Даже в мавзолей, несмотря на солидную охрану, очередь была плохо организована. Я могу это подтвердить лично. Мне очень хотелось попасть в мавзолей и увидеть двоих наших вождей, лежащих рядом. Но каждый раз, когда я видел длиннющую очередь, тянущуюся откуда-то из-за сквера, я точно знал, что стоять не буду. И вот раз, стоя возле ГУМа и наблюдая за тем, как охрана впустила на площадь очередную порцию очереди, и каким-то сканирующим устройством просчитав, что в это самое мгновение каждый из охранников не держит мой сектор в поле своего внимания, я пролез под металлическое ограждение, перебежал площадь и встал рядом с теми, кто вот-вот должны были зайти в мавзолей. Даже если мой маневр был замечен чекистами, вытащить меня оттуда было уже не просто – в следующее мгновение я был внутри мавзолея и увидел два всемирно известных трупа. При Мише попасть в нашу хлебную лавку таким способом было невозможно. Но, тем не менее, в дальнейшем в очередях мне все равно приходилось выстаивать – за билетами на поезда, за продуктами, за одеждой, за подпиской на литературу, да много за чем... Так что я знаю, что такое очередь, чувствую ее нутром, понимаю и принимаю ее законы и не обижаюсь, когда задние стоят прижавшись к тебе, чтобы никто не влез между нами, и еще напирают, чтоб побыстрее двигаться. Когда спрашивают: «Кто последний?», я не вступаю в перепалку, типа «Не последний, а крайний!», а сразу отвечаю: «Я!» И когда я прочитал в репортажах корреспондента «Известий» в Америки Станислава Кондрашова о том, что очередь в Америке совсем не такая, как у нас, а расстояние там между каждым человеком не меньше метра, я был поражен. Это какой же длины должна была быть наша бакинская очередь 45-го года, если бы мы так стояли?! Или очередь за кроссовками в универмаге в Вешняках в 1979 году? Но Станислав Кондрашов объяснил, что американцы стоят так, потому что у них очень развито чувство собственного достоинства, что даже стоя в очереди, что само по себе унизительно, они остаются личностями. И, очевидно, стоя так, они совершенно не боятся, что кто-то влезет в эти дыры в очереди. Что делать, я просто позавидовал американцам и с тех пор старался в любой очереди вести себя как американец – стоять на метр от впереди стоящего и не подпускать заднего к себе ближе выставленного назад локтя. Заднего мне удавалось сдерживать, но вот впереди меня всегда кто-то умудрялся просачиваться, а потом и задние так напирали, что мой локоть уже не мог справиться с такой нагрузкой. Так мне удавалось вести себя только в очередях в сберкассе за квартплатой или в театральной кассе, когда не было на спектакль аншлага. Вот и вся Америка в наших условиях.

И, должен признаться, больше нигде я не видел так хорошо организованную очередь. Даже в мавзолей, несмотря на солидную охрану, очередь была плохо организована. Я могу это подтвердить лично. Мне очень хотелось попасть в мавзолей и увидеть двоих наших вождей, лежащих рядом. Но каждый раз, когда я видел длиннющую очередь, тянущуюся откуда-то из-за сквера, я точно знал, что стоять не буду. И вот раз, стоя возле ГУМа и наблюдая за тем, как охрана впустила на площадь очередную порцию очереди, и каким-то сканирующим устройством просчитав, что в это самое мгновение каждый из охранников не держит мой сектор в поле своего внимания, я пролез под металлическое ограждение, перебежал площадь и встал рядом с теми, кто вот-вот должны были зайти в мавзолей. Даже если мой маневр был замечен чекистами, вытащить меня оттуда было уже не просто – в следующее мгновение я был внутри мавзолея и увидел два всемирно известных трупа. При Мише попасть в нашу хлебную лавку таким способом было невозможно. Но, тем не менее, в дальнейшем в очередях мне все равно приходилось выстаивать – за билетами на поезда, за продуктами, за одеждой, за подпиской на литературу, да много за чем... Так что я знаю, что такое очередь, чувствую ее нутром, понимаю и принимаю ее законы и не обижаюсь, когда задние стоят прижавшись к тебе, чтобы никто не влез между нами, и еще напирают, чтоб побыстрее двигаться. Когда спрашивают: «Кто последний?», я не вступаю в перепалку, типа «Не последний, а крайний!», а сразу отвечаю: «Я!» И когда я прочитал в репортажах корреспондента «Известий» в Америки Станислава Кондрашова о том, что очередь в Америке совсем не такая, как у нас, а расстояние там между каждым человеком не меньше метра, я был поражен. Это какой же длины должна была быть наша бакинская очередь 45-го года, если бы мы так стояли?! Или очередь за кроссовками в универмаге в Вешняках в 1979 году? Но Станислав Кондрашов объяснил, что американцы стоят так, потому что у них очень развито чувство собственного достоинства, что даже стоя в очереди, что само по себе унизительно, они остаются личностями. И, очевидно, стоя так, они совершенно не боятся, что кто-то влезет в эти дыры в очереди. Что делать, я просто позавидовал американцам и с тех пор старался в любой очереди вести себя как американец – стоять на метр от впереди стоящего и не подпускать заднего к себе ближе выставленного назад локтя. Заднего мне удавалось сдерживать, но вот впереди меня всегда кто-то умудрялся просачиваться, а потом и задние так напирали, что мой локоть уже не мог справиться с такой нагрузкой. Так мне удавалось вести себя только в очередях в сберкассе за квартплатой или в театральной кассе, когда не было на спектакль аншлага. Вот и вся Америка в наших условиях.

Но однажды я понял про очередь кое-что новое. И, как мне кажется, после этого закрыл для себя эту тему.

Было это в Пекине. Мы улетали оттуда с женой после кинофестиваля, стояли в общей очереди с какими-то иностранцами, не то норвежцами, ни то шведами. Короче, приличная культурная очередь, состоящая из людей-индивидуумов, никогда не унизивших свое достоинство в очередях за хлебом или за обувью. Они стояли с гордо поднятыми головами, никто ни на кого не напирал сзади, не толкался, не тыкал в ноги соседу свои сумки или чемоданы. Стояли спокойно и негромко переговаривались. Вот так спокойно стояли мы в компании культурных иностранцев в очереди к пограничному контролю в Пекинском аэропорту. И вдруг, одна за другой, будки пограничников стали закрываться, а сами они, как потом стало известно, ушли на обед. Остались всего две будки контроля, и к ним устремились все, кто должен был вылететь. И наша норвежско-шведско-исландская очередь тоже. Вначале все довольно спокойно переместились, очередь уплотнилась, рядов стало четыре-пять, вместо одного-двух, но движение очереди через пограничный контроль замедлилось существенно, и когда стало ясно, что при такой пропускной способности пограничников, чтобы пройти контроль, нужно минимум часа полтора, не меньше, тогда как посадка заканчивается через двадцать минут, люди вокруг меня пришли в движение. Значительно увеличилась в децибелах громкость разговоров, и люди стали сразу же толкаться и вести себя как стадо овец в тесном загоне – проявляли явное беспокойство, дергались то в одну, то в другую сторону без признаков осмысленной деятельности. Через полчаса осмысленность в действиях иностранцев появилась – они стали напирать на передних и пытаться вытеснить слабых со своего пути. Это мы знали, проходили в наших джинсовых очередях, но у нас был какой-то негласный этикет – если человек стоит, то его нельзя убрать, пройти по нему к цели. В очереди обязательно найдутся защитники, заступники, если вдруг произойдет такое. А тут вдруг я почувствовал, что очередь пытается выдавить меня с женой, как явно инородный элемент: две грузные тетки сдавили жену с одной стороны и выдавливали на меня, и я, естественно, чтобы облегчить ее состояние, должен был и сам вытесниться.

«Но не на тех напали!» – подумал я, с некоторым злорадством обнаружив, что у спокойных, сытых иностранцев в глазах появился животный ужас – самолет улетит, а они останутся в коммунистическом Китае! – и шепнул жене:

– Меняемся местами! Со мной у них это не получится!

С трудом нам удалось совершить задуманный маневр – мы поменялись местами, как костяшки в игре «15» – для этого мне пришлось временно вытеснить одного не очень хилого иностранца и хорошенько надавить на этих двух дородных теток. Маневр мой привел ближайшее наше окружение в состояние почти что безумия – очередь стала толкаться во все стороны, а своими туфлями-копытами тетки стали ходить в буквальном смысле слова по нашим сумкам. Я как мог защищал сумки, пока в них что-то не треснуло.