Мартирос Сарьян

Мартирос Сарьян

Впервые я увидел Сарьяна в возрасте 6 лет – мы с мамой тогда год жили в Ереване у маминой тети Анаит, дочери Газароса Агаяна.

Сестра тети Анаит, тетя Люся – была женой Сарьяна. И потому мы очень часто бывали в доме Сарьянов и я помню свои первые впечатления от его мастерской, картин, его самого – уже седого тогда.

Помню запах фруктов в их саду – у Сарьяна был трехэтажный дом, а вокруг дома фруктовый сад, в саду текли арыки – там я пускал кораблики, срывал с деревьев и ел незабываемо-вкусные персики, абрикосы, виноград, ловил бабочек-кузнечиков. И часто наблюдал Сарьяна, рисующего в саду или мастерской... В картинах его я ничего интересного для себя в ту пору не видел –цветы, горы, портреты неизвестных мне людей.. Сам я в те годы рисовал танки, самолеты, пытался нарисовать Сталина, но безуспешно. И как-то в подсобке его мастерской, помогая перебирать его сестре тете Кате сложенные у стены картины я наткнулся на небольшую картину – на ней была нарисована демонстрация в Москве. В первой шеренге шел Сталин, в белом кителе, в белых, заправленных в сапоги, брюках. Таких картин в доме у Сарьяна и в мастерской я не видел и помню, меня тогда поразила эта картина, наверное тем, что там был нарисован Сталин. Значит, Сарьян в самом деле большой художник, раз так точно нарисовал Сталина. До этого я просил часто его нарисовать мне лошадь и у меня тогда было много карандашных рисунков лошадей, работы Сарьяна. Жаль, что они не сохранились. Много лет спустя я спросил у Сарьяна про эту картину.

– – Я нарисовал там много людей, – сказал Сарьян. – И сто первым его.

Повзрослев я, всякий раз, когда приезжал в Ереван, бывал у Сарьянов и объектом моего пристального внимания был Мартирос Серегеевич. Не могу сказать, что я вел с ним длинные беседы – нет. Сарьян на любой мой вопрос отвечал шутливо и на этом беседа обрывалась. Вот, как ответ на мой вопрос о картине со Сталиным. Ну что после этого спросишь еще? И мне приходилось задавать новый вопрос.

Например, я спрашивал:

– Мартирос Сергеевич, а кто из художников вам нравится?

И получал ответ:

– Э, мне даже я сам не нравлюсь!

Потом я привык к таким ответам и старался больше не приставать к нему с подобными вопросами, а сидел и молча наблюдал, как он рисует, отвечает на телефонные звонки или принимает гостей.

Например, пришел директор его музея Шаген и сказал, что с Сарьяном хочет повидаться скрипач Фейгин, ученик Ойстраха, приехавший на гастроли в Ереван.

– Раз Ойстраха ученик – зови! – разрешил Сарьян.

Зашел Фейгин, весь переполненный почтением к метру. Поздоровавшись, присел скромно за стол.

И Сарьян начал светскую беседу.

– Значит вы играете на скрипке?

– Да, Мартирос Сергеевич, – ответил Фейгин.

– А пальцы у вас длинные? – спросил Сарьян.

Фейгин с интересом посмотрел на свои пальцы, как будто впервые увидел.

– Не очень, – сказал он.

– А Ойстрах все за девочками бегает еще? – спросил Сарьян.

– Простите, не понял? – даже привстал со стула Фейгин от удивления и тут в разговор вмешалась тетя Люся:

– Мартирос, ты так шутишь, что люди не сразу и поймут, где ты шутишь, а где нет! Сейчас будем пить чай, – сказала она Фейгину.

– Почему шучу, – невозмутимо сказал Мартирос Сергеевич. – Раньше он очень даже бегал за девочками. Молодец!

Или приходит к нему его приятель по Нахичевани-на-Дону. В разговоре говорит Сарьяну:

– А ведь мой отец был городским головой в Архызе, помнишь, Мартирос?

– Помню. Напиши заявление – может тебе пенсию повысят.

Или мне рассказывал ереванский художник:

– Все ждали Сарьяна на выставке молодых дарований. Он пришел и окруженный свитой стал осматривать картины.

– Прекрасно, прекрасно! – остановился он возле одного натюрморта. – Это что, редиска? – спросил он.

– Нет варпет, это роза, – дрогнувшим голосом объяснил автор.

– Прекрасно, прекрасно! – И Сарьян пошел к следующей картине.

Однажды, во время моего приезда в Ереван перед поступлением на курсы сценаристов в Москве, Сарьян, увидев меня, сказал:

– Привет, даблабзан!

В тот момент я не стал спрашивать у него, что такое даблабзан – были посторонние люди в гостиной, а потом выяснилось, что такого армянского слова нет. Одна только тетя Катя, сестра Сарьяна, сказала мне:

– Знаешь, в Персии раньше были такие молодые люди, они ходили в широченных шелковых шароварах. А почему шаровары были широкие? Для того, чтобы им было легче пукать. Вот их и называли даблабзанами.

Я не мог понять, почему вызвал у Сарьяна такие ассоциации. Успокоился на том, что возможно, не заметив его, случайно пукнул в его присутствии и потому теперь при виде меня он вспоминает этот случай.

Но в тот же мой приезд Сарьян еще раз удивил меня. Во время чаепития и общего разговора на совсем отвлеченную тему, он вдруг показал на меня пальцем и сказал:

– Вот Толик хочет поехать в Ленинград и иметь там много денег и баб!

Тетя Люся опять напустилась на него, стала объяснять, что я еду в Москву, а не в Лениград, что хочу учиться на кинокурсах и совсем не думаю ни о чем другом. В ответ он только хитро улыбался. А я про себя решил, что он, в общем, прав: я не прочь был иметь много денег и много баб.

Сарьян нарисовал портрет моей мамы – он сейчас висит над изголовьем моей кровати в Москве. А потом он предложил моему отцу:

– Коля, давай нарисую и тебя. У тебя очень смешное лицо.

Многие находили внешнее сходство моего отца с Луи-де-Фюнесом, так что Сарьян был прав, что у отца смешное лицо. Но мой отец обиделся и отказался позировать. А жаль – у меня были бы портреты обоих моих родителей работы Сарьяна.

В 1969 году жене моего брата Иде делал операцию по удалению опухоли мозга в Москве в институте нейрохирургии профессор Арутюнян. Операция прошла удачно и встал вопрос, как отблагодарить профессора. Тетя Люся предложила подарить ему картину работы Сарьяна и я поехал в Ереван за этой картиной. Картина называлась «Мост через Ару в Мхчане».

Картина мне очень понравилась – там был ослик, дерево, речка и далекие горы... Я высказал предположение, что хорошо было бы, если б на картине была дарственная надпись, сделанная рукой Сарьяна. Тетя Люся возразила мне:

– На картинах не пишут дарственные надписи. Сзади на холсте нельзя, а на подрамнике ничего не напишешь – дерево...

И тут вдруг Сарьян сказал:

– А по-моему Толик прав – просто отдать картину немного нетактично. Как будто откупаемся... Можно наклеить сзади на подрамник бумагу и на ней я напишу.

Тут же принесли бумагу и Сарьян (что меня поразило тогда), бросил внимательный взгляд на подрамник и уверенно сложил лист бумаги и отрезал вручную полоску – она точь-вточь был равна ширине подрамника. А потом написал на армянском языке: «Профессору Арутюняну с благодарностью за излечение Иды».

Тетя Люся опять была недовольна:

– Мартирос, надо была написать на русском! Вдруг Арутюнян не знает армянского?

– Найдет переводчика или выучит, – сказал Сарьян, отдавая мне картину.

В памяти всплывают истории, казалось безвозвратно забытые – в свое время я записывал их по свежим следам в Ереване. У меня даже появилась привычка молча сидеть в одной комнате с Сарьяном – он подремывал в кресле, изредка открывая глаза и лаская маленьких детей, игравших у его ног: это были его внуки, правнуки и праправнуки. Мне кажется, он не знал точно, кто есть кто, но всех одинаково ласково гладил по головкам и доброжелательно улыбался им. В этот момент могли позвонить из ЦК республики и сообщить, что космонавты только что приземлились и хорошо, если Мартирос Сергеевич их поздравит с благополучным возвращением на Землю.

– Лусик, поздравь пожалуйста космонавтов!- просил он жену и тетя Люся тут же садилась писать текст поздравления и привлекала меня в помошники. А Сарьян или впадал в дрему или умиленно наблюдал за играми детей. А проснувшись, он мог вдруг сказать тете Люсе:

– Видел маму во сне! Мне кажется, что я не сделал для матери все, что мог...

– Ты сделал больше, чем мог! – уверенно говорила тетя Люся. – Таким сыном любая мать может гордиться!

– Ты так думаешь? – недоверчиво спрашивал Сарьян.

– Можешь не сомневаться! – твердо отвечала моя тетя.

Кстати, я спросил тетю Люсю, как они познакомились с Сарьяном.

– Я пошла в кино с подругой, просовываю в окошко кассы деньги и говорю кассирше – мне два билета. И вдруг рядом со мной появляется голова Мартироса – тогда он уже был известным художником, я была на его выставке – и он говорит:

– И мне пожалуйста один билет рядом. Вы не будете возражать? –спрашивает он меня. Я, конечно, не возражала! –смеется тетя Люся.

Вот еще, запавший мне в память случай. Мой сосед по Баку Беник Лалазаров получил после института направление в Ереван на какой-то химический завод (кажется, искусственного аммиака).

На заводе, по словам Беника, им выдали по два противогаза на случай аварии – один от одного газа, другой – от другого.

И постоянно на заводе дежурили две машины скорой помощи, что не меньше противогазов угнетало Беника. Он готов был уволится с завода при первом же удобном случае, но, как молодой специалист, приехавший по распределению, он обязан был отработать три года. Тем не менее Беник использовал все легальные и нелегальные способы уйти с этого завода. А потом его мать попросила мою маму, чтобы та замолвила слово перед Сарьяном, чтобы он попробовал «освободить» Беника.

И вот в мой очередной приезд в Ереван я привел к Сарьянам Беника.

– Что я могу сделать? – пожимал плечами Сарьян. – Я не знаю директора этого завода, и вообще, к технике я не имею никакого отношения...

– Но ты можешь просто попросить, – наступала тетя Люся. – Может они удовлетворят твою просьбу...

– Ну кто я для них, химиков?! – вяло сопротивлялся Сарьян. – Какой-то художник!

– Ты не просто художник! Ты – народный худождник СССР, Герой Социалистического Труда, Лауреат Ленинской и Государственной премий... Почему к твоей просьбе не должны прислушаться химики?!

И Сарьян сдался и написал такую записку:

« Директору такого-то завода, такому-то, от народного художника Мартироса Сарьяна. Прошу освободить Лалазарова Бениамина от занимаемой работы по собственному желанию». И подписался: Мартирос Сарьян».

Когда он это писал, он пару раз останавливался и задавал Бенику вопросы.

Первый раз по фамилии:

– Лалазаров – что за фамилия? Ты что – турок?

– Что вы, Мартирос Сергеевич, я армянин! – клятвенно заверил его Беник.

– Тогда должен был быть Лалазаряном, – сказал Сарьян. – А так неясно, кто ты!

И второй раз он спросил:

– Ты ведь хочешь уволиться по собственному желанию, верно? Или чтоб тебя уволили?

– Мне все равно, – обреченно сказал Беник, – лишь бы уйти с этого завода...

– Лучше напишем «по-собственному», – решил Сарьян, написал и отдал Бенику эту записку.

– Пользы от этой бумаги к сожалению никакой не будет, – сказал мне Беник, когда мы вышли с ним от Сарьянов. – Если б он позвонил в министерство, или в Главк, тогда – да! А так – пустой номер. Спасибо, что привел сюда, хоть повидал Сарьяна, познакомился с таким человеком...

А как дальше развивались события рассказал мне через полгода приехавший в Баку Беник.

– Понимаешь, уже все я перепробовал – письма в ЦК, справки о моем здоровье, деньги – ничего не помогло. И тогда я говорю секретарше директора завода Кнарик: у меня есть письмо от Сарьяна. Она оживилась: давай попробуем. И отнесла письмо к директору. Выходит, говорит: ты свободен, твое заявление подписано! Не может быть! – я чуть сознание не потерял, веришь? Она говорит: да, 100 процентов. И директор сказал, чтобы я заявление Сарьяна на его имя вставила в рамку и повесила на стену в его кабинете.

Вот так неожиданно для всех закончилась Беникина эпопея.

MARTIROS SARYAN О хитах, кнутах и пряниках Как только грянула перестройка я тут же снял по своему сценарию в кооперативе «Фора» фильм « За прекрасных дам!»

(это был первый кооперативный фильм в Советском Союзе!) Фильм принес миллионные доходы «Форе», да и я после развода со своей второй женой смог купить себе в пустую квартиру мебель и телевидеоаппаратуру.

Действие фильма происходит в одной квартире, действующих лиц – восемь, по сути это – пьеса. А экранизировать пьесу –намного дешевле, чем снимать фильм со множеством объектов.

Для съемок подобрали в пустующем доме на старом Арбате многокомнатную квартиру, самую большую комнату наш художник Павел Каплевич привел в надлежащий для съмок вид, даже сделал арочную дверь, в остальных комнатах мы держали аппаратуру, реквизит, одна комната была у нас под кухню-столовую, одна -актерская. В общем, все было компактно и все в одном месте – не надо было ни за чем или кем бегать из этой квартиры.

И вот когда прошел первый съемочный день я вдруг понял, что инерция совкового метода съемок настолько живуча, что даже в таких идеальных условиях, когда можно практически снимать не останавливаясь с утра до вечера, у нас происходит куча непроизводительных задержек. И, в основном, из за актеров.

Панкратов-Черный, Абдулов, в окружении таких приятных во всех отношениях актрис, как Ирина Розанова, Ирина Шмелева, Елена Аржанник, Елена Циплакова и Рита Сергеичева, были настроены больше на веселое времяпрепровождение, чем на сьемки: в актерской комнате появился конъяк, шампанское, велись задушевные разговоры и каждый раз вызвать актеров оттуда на съемку было не так-то просто, кроме того, они должны были после этого войти в роль, подучить текст. Так что первый день съемки меня очень разочаровал, хотя по снятым полезным метрам результат этого дня соответствовал нормам «Мосфильма». Но я чувствовал, что мы способны в условиях единства времени и места на большее. И потому на следующий день я отвел Панкратова и Абдулова в укромное место и провел такой разговор:

– Ребята, так как мы снимали вчера мы будем работать целый месяц, согласны?

– А что, нормально поработали, – ответили они мне.

– А что вы скажете, если мы закончим всю работу через неделю?

– Как это?

– Очень просто! У нас идеальные условия – одно помещение, все что надо – все под рукой... И к тому же у нас ведь пьеса!

Для вас прямой смысл снять быстро: бабки, которые вы должны заработать за месяц, можете заработать за неделю!

– Да мы не против, что для этого надо?

– Надо знать текст и как только готов оператор быть на точке. Никаких конъяков и шампанских, потерпите неделю!

Ребята дали добро, за ними подтянулись и наши девушки-актрисы и уже за второй день мы сняли чуть ли не четверть фильма. И, как я и обещал, уже через неделю фильм был снят.

Я думаю, что главным мотором в этом деле был мой нрав: не могу долго ждать результата, хочу получить его как можно быстрей. Да к тому же не люблю никаких проволочек и как человек, изучавший в институте точные науки, сразу вижу, как можно упростить любой процесс, привести его, как любят говорить герои моих фильмов,«к виду, удобному для логариф-мирования».

И все последующие мои фильмы я снимал за 8-12 дней. Есть рекорд и в 6 дней, – «Легкий поцелуй». Об этом я уже писал.

Свой скоростной метод съемки в шутку я назвал «Макдональдс», использовав название только что появившейся в Москве канадской закусочной. У нас, как и в «Макдональдсе», процесс приготовления продукта происходит быстро и четко и результат должен прийтись по вкусу как можно большему количеству людей. В «Макдональдсе» продавец не может вдруг закричать кассирше:

– Мань! Чисбургеры не выбивай! Кончились!

Так и у нас – все должно быть на месте, никаких накладок. Весь процесс четко организован, брак сведен к минимуму, все работники группы взаимозаменяемы.

Со съемок «Импотента» у меня остался фотоснимок: среди девушек кордебалета стоит вся в шелке и страусинных перьях второй режиссер Таня Алексеева с хлопушкой, рядом на деревянной лошадке в блестках ассистент режиссера и моя жена Оксана Шагдар, исполняющая роль певицы. По моей команде «Мотор!» Таня называет номер кадра и отбрасывает хлопушку, в этот момент я щелкаю затвором фотоаппарата и кричу «Фонограмма!», раздается музыка, Оксана начинает петь, а Таня вместе с кордебалетом танцевать. Если все члены группы способны выполнять любую работу, например, записывать звук, ставить свет, гримировать и объявлять номер кадра, а в исключительных случаях петь и танцевать, то ясно, что людей в группе будет немного.

У нас, как правило, не бывает больше 8 человек, тогда как в обычных группах человек 30, не меньше. Чем больше людей, тем труднее ими управлять, тем дольше доходит команда до нужного человека.

При таком методе съемок актеры у нас всегда выглядят свежими, как булочки «Мокдональдса», зачастую они не успевают даже понять, что кадр уже снят.

– Дай сыграть еще один дубль! – просят у меня иногда актеры и в большинстве случаев я им отказываю, потому что на опыте убедился в точности формулы: лучшее – враг хорошего!

К сожалению монтаж, озвучание и тонировка у меня занимают намного больше времени, но все равно не больше 3-х месяцев. Именно в монтаже и тонировке отснятый материал приобретает все недостающие компоненты и становится фильмом.

Вот, вкратце, суть моего скоростного метода съемки.

Так вот, воодушевленный успехом «Дам» я написал сценарий «Бабника», который сразу же предложил «Форе», уверенный, что «Фора» захочет повторить материальный успех «Дам» и не откажется от явного хита. Чего стоит одно только название! Но «Фору» сценарий не заинтересовал, новый руководитель студии прочитал его и остался равнодушен. А снял свой первый фильм в «Форе» я благодаря тогдашнему руководителю Рудику Фрунтову, талантливому кинорежиссеру, интересному человеку, но, к сожалению, любящему выпить и потому частенько находящемуся в неконтактном состоянии, почти что в Зазеркалье. Он первым в СССР «пробил» кинокооператив, назвал его «Фора» и понимая, что надо снять первый фильм недорого и в то же время «кассово», остановился на моем сценарии «За прекрасных дам!». Его даже не испугало, что у меня было к сценарию условие: я сам снимаю свой сценарий. Он решил рискнуть и прислал мне в Пицунду, где я тогда отдыхал с семьей телеграмму – «Приезжай срочно на запуск фильма». За что Рудику я очень бюлагодарен. Став руководителем первой кооперативной студии в стране Рудик стал пить более дорогие напитки и в лучших условиях, чем раньше, а в перерывах приезжал на студию и устраивал остальным работникам промывание мозгов: читал им, взрослым людям, нотации, не терпел никаких возражений, усмирял непокорных и делал профилактический «втык» послушным. Я пару раз заглядывал в минуты таких «проработок» в «Фору» и у меня в памяти остались понурые головы сотрудников (сейчас они почти все имеют «Ники» как лучшие отечественные продюссеры), с видом нашкодивших мальчишек выслушивающих оскорбительные по тону и смыслу речи Фрунтова. И в какой-то момент на корабле произошел бунт, Фрунтова восставшие матросы отстранили от дел и сами возглавили «Фору». И, как ни странно, Фрунтов ни на кого не обиделся, даже, как мне кажется, почувствовал облегчение от того, что его детище, под названием «Фора» уплыло в чужие руки. Пить он стал чуть меньше и вскоре стал снимать фильмы – «Дураки умирают по пятницам», «Тревожное воскресенье!», «Все то, о чем мы так долго мечтали» – как видите, все фильмы у него – хиты.. Надеюсь, что снимет еще много зрительских фильмов. Во всяком случае я ему этого желаю.

Мне кажется, что в нашем кино до сих пор очень мало людей, умеющих почувствовать и распознать хит (а особенно в комедии!) в зародыше, а те, которые на виду и вроде успешно работают, в основном люди хваткие, но бесталанные и к тому же они ничем не рискуют, снимая убыточные фильмы: деньги, которые они вкладывают в фильмы или бюджетные или неподотчетные. А «нюх на хит» – это, увы, дано не каждому. Это – тоже талант, а иногда даже решающий в кино. К тому же, у многих редакторов и режиссеров за годы советской власти выработался некий стереотип того, каким должно быть наше кино и, если предложенный материал не укладывался в эти, как теперь это принято называть, «совковые» рамки, то сценарий отвергался. «Совковые» фильмы – это те бесмысленные, без вкуса и запаха, ничего не имеющие общего с реальной жизнью фильмы, которые массовым потоком штамповались на киностудиях страны и были (а это заметно, когда их сейчас показывают иногда по телевизору в дневное время) как две капли воды похожи друг на друга. Были фильмы чуть лучше, были чуть похуже, но в массе это была вымученная, высосанная из пальца тягучая серятина. Даже композиторы писали для таких фильмов почти одинаковую музыку.

Смею высказать предположение, что сценарии, выбивающиеся по тематике и своим качествам из общего потока всегда и везде имеют трудную судьбу. Сошлюсь, в качестве примера, на свой опыт.

По моим сценариям снимались фильмы, некоторые режиссеры видели в них что-то привлекательное, но конечный результат был плачевным. «Встретимся у фонтана», «Путешествие будет приятным»,» «Куда он денется?!» «Если б я был начальником» и др., – это фильмы, снятые по моим сценариям. Каким-то неуловимым образом – из-за неправильного выбора актеров, смещения акцентов, следовния указаниям редакторов, дописок, введения новых сцен – сценарии мои превращались в фильмы, ничем не отличающиеся от остальных «совковых» фильмов. Иногда мне удавалось снять свою фамилию с титров, но большей частью фамилия моя оставалась и я испытываю жуткий стыд, когда эти фильмы показывают днем по ТВ.

«Витя Глушаков – друг апачей», «Самая обоятельная и привлекательная», «Где находится Нофелет?» – сценарии этих фильмов главные редакторы многих кинообъединений отвергали сразу или предлагали изменения, в корне меняющие их суть.

На «Витю Глушакова» я получил ответ от сценарно-редакционной коллегии «Ленфильма», который убивал все надежды на возможную экранизацию сценария: «Дружба школьника с алкоголиком не может быть в нашем обществе темой для кинокомедии». Что-то в этом роде. И я махнул рукой на этот сценарий, практически забыл о нем, если б не Геральд Бежанов. Тут я вынужден уйти от темы «трудная судьба хита» и сказать пару слов о Бежанове.

Впервые мы встретились с Бежановым в комедийном объединении на «Мосфильме» при подготовке к запуску альманаха «Ау-у!». Бежанов, так же как и Горковенко, выпускник ВГИКа пришел туда со своим сценарием и страстно желал снять его в альманахе, хотя все три новеллы для алманаха уже были укомплектованы.

Первая новелла была Виктора Крючкова, ученика Данелии, вторая наша с Горковенко, за нами был Ролан Быков, а третья -режиссера Саши Захарова, за которым стоял Эльдар Рязанов.

– Ничего, – сказал мне тогда Бежанов(за которым никто не стоял), – я буду ждать... Я должен попасть в этот альманах...

Меня поразила его уверенность, а еще больше поразило то, что каждый день в течении двух месяцев, пока шли подготовительные к запуску альманаха процедуры – утверждение смет новелл, состава съемочных групп, подготовка объектов, реквизита и т.д. – Бежанов каждый день являлся в комедийное объединение, садился на диван, держа в руках папку со сценарием и просиживал так весь день, не делая перерыва даже на обед. И он победил! По какой-то причине Саша Захаров вылетел со своей новеллой из альманаха и его место занял Геральд Бежанов со своей «Песней». После «Ау-у!» (новеллу его не очень-то приняли на студии) Бежанов в течении 8 лет никак не мог получить возможность запуститься на «Мосфильме». На советы друзей попробовать запуститься на «Арменфильме», Свердовской студии или даже на «Ленфильме», Бежанов отвечал уверенным отказом:

– Я хочу только на «Мосфильме»! Ничего, я подожду...

На этот раз я воспринимал эти его слова, как программу действий.

И как и с альманахом, Бежанов победил и здесь. И вот каким образом: родители Геральда были репрессированы в 37 году, его воспитывала в Тбилиси бабушка, материальные возможности которой были ограничены и тем не менее Геральд смог окончить юридический факультет Тбилисского университета, а потом еще и поступить во ВГИК. Вступил Геральд так же в члены КПСС и как член партии написал письмо на очердной съезд партии с просьбой помочь ему, сыну репрессированных и уже реабилитированных коммунистов, запуститься с фильмом на «Мосфильме». И съезд дал добро.

Чтобы понять стиль поведения Геральда я расскажу о том, как Бежанов служил в армии. Его, как единственного кормильца у бабушки, не имели права забирать, но тем не менее забрали во флот, на четыре года. Никакие письма ни в какие инстанции не помогали. И вот на корабль «Куйбышев», на котором служил Геральд прибыл c визитом Н.С. Хрущев. После торжественной встречи, после ответа хором «Здравияжелаемтоварищ и т.д.!» Геральд вдруг поднял из строя руку с письмом и закричал:

– Никита Сергеевич, дорогой, прочтите письмо!

Это было грубым нарушением устава. Адмирал побледнел и схватился за сердце, командир корабля потерял дар речи, а Хрущев сказал помошнику:

– Возьмите письмо у матроса!

Помошник подбежал к Геральду, забрал письмо и положил в карман пиджака.

Геральд тут же закричал:

– Лично прочтите, Никита Сергеевич, лично! Прошу вас!

– Обещаю! – крикнул в ответ демократичный Никита Сергеевич.

Командование корабля, убедившись, что Геральд в письме не жаловался на службу и начальство, все же посадило его в карцер за нарушение Устава. А через 3 дня открываются двери карцера, Геральда выводят на палубу, дают чемодан с вещами и брандсбойтом смывают с корабля (такая, оказывается, традиция у моряков на случай преждевременного дембиля). Геральд не умел плавать и потому за ним следом пришлось сигануть в море трем матросам и спасать его. До окончательного оформления демобилизации Геральд несколько дней жил в казарме, а питаться ему разрешили на любом военном корабле, стоящем на рейде Севастополя.

– Я любил «макароны по флотски», – рассказывал мне Геральд. – Иду по пирсу и кричу дневальному на корабле: « Что у вас сегодня на обед?» Если не «макароны по-флотски» – иду дальше. И каждый раз находил я на каком-нибудь корабле свои «макароны по флотски».

Так вот, съезд (не помню какой по счету был в 1983 году) обязал киностудию «Мосфильм» дать постановку режиссеру Геральду Бежанову, а он, после неудачных поисков подходящего сценария, позвонил мне:

– Есть у тебя готовый сценарий?

– Нет, – сказал я. – Только заявки...

– Жаль,- сказал Гера. – Хоть завтра могу запуститься...

– Есть один, – вдруг вспомнил я про «Витю Глушакова», – готовый сценарий, но кажется, непроходимый...

– Кто сказал – непроходимый?! Дай прочту.

Геральд прочел сценарий, ему он понравился, дал прочесть руководителю объединения на «Мосфильме» режиссеру Алексею Николаевичу Сахарову (хороший был режиссер и человек, любил шутить, при встрече всегда говорил мне «барев дзес», что по-армянски значит «здрасте», но умер, говорят, после прочтения оскорбительной рецензии одного из наших бездарных критиков на свой последний фильм-мюзикл «На бойком месте», очень даже неплохой фильм, по общему признанию коллег и зрителей) и тот дал «добро» на постановку фильма по этому сценарию.

Фильм Гера снял, фильм имел зрительский успех, а у меня к тому времени, после долгих обсуждений на «Ленфильме» (а до этого отвергнутый всеми объединениями «Мосфильма» и студией им. Горького), освободился сценарий «Самой обаятельной и привлекательной». Сценарием на «Ленфильме»

заинтересовался вначале Игорь Масленников, но вскоре начал работу над «Зимней вишней», потом примеривалась к нему Аян Шихмалиева, но в итоге так ничего и не произошло. Геральд показал этот, не поддавшийся рекомендациям ленфильмовского худсовета, сценарий Сахарову, Сахаров одобрил его и так появился фильм «Самая обаятельная и привлекательная», ставший лидером проката среди комедий 80-х годов.(Привожу таблицу из книги Ф. Раззакова «Досье на звезд», издательство «ЭКСМО-Пресс», Москва, 2001 г. стр 524). Фильм в списке стоит на первом месте с 44,9 миллинами зрителей, опередив такие хиты 80-х, как «Любовь и голуби», «Вокзал для двоих», «Курьер», «Мы из джаза», «Родня» и многие другие... Как видите, только необычное стечение обстоятельств – Решение Съезда КПСС о запуске Бежанова на «Мосфильме» и мое знакомство с ним пломогли появиться этому хиту!

Окрыленный успехом я написал сценарий «Где находится Нофелет?» и Бежанов опять показал его Сахарову. К тому времени в съемочной группе возникло негативное отношение к Бежанову.

Бежановский максимализм раздражал всех – он, как всегда, хотел только «макороны по-флотски», т.е. чтоб для съемок было бы все самое-самое – хороший нтерьер, хорошая улица, хороший дом, хорошая дверь, чтоб актеры знали текст и не путали слова. После того, что делали с моими предыдущими сценариями режиссеры, где от моих слов практичесмки ничего не оставалось – я был двумя руками за Бежанова. И хотя некоторые актеры рассказывали потом, что на 20 градусном морозе Бежанов заставлял переснимать сцену, только потому, что актер сказал не «спасибо», а «благодарю» – я все равно был за Бежанова!

Признаюсь, что даже мне Бежанов не разрешал менять что-то в сценарии, к которому он уже привык. Если я что-то пытался изменить, на мой взгляд к лучшему, то мне требовалось много усилий, чтобы переубедить Геральда.

– Зачем нам это менять? – недовольно спрашивал Геральд.

– За тем, что у нас актриса, которой эта фраза не очень подходит. Ей больше подойдет такая фраза (я читал новую фразу).

– А как было?

Я читал старую фразу.

– Мне больше нравится эта, – говорил Геральд про старую.

– Но она неточная, а вот эта в самый раз, поверь мне! – и я еще раз читал новую фразу.

– Ладно, подумаю, – говорил Геральд и я знал, что микроб мною посеян и спокойно ждал всхода. Через несколько минут Геральд снова подходил ко мне.

– Какая, говоришь, новая реплика?

Я произносил эту реплику.

– А как звучит старая?

Я произносил старую реплику.

– Ты уверен, что новая лучше?

– На сто процентов! – отвечал я.

– Ладно, давай ее запишем в сценарий, – соглашался, наконец, Бежанов.

Если мне с таким трудом удавалось изменить реплику, то можете представить, что сделать то же самое актерам, – которые привыкли плохо учить текст и потому зачастую несли отсебятину, – было совершенно невозможно: Бежанов со сценарием в руках зорко следил за правильностью диалогов, переснимал сцену, если были допущены неточности в репликах и этим вызывал бурю негодования у актеров и в съмочной группе. Но я ему за это благодарен –фильмы у Бежанова, в отличие от других режиссеров, снимавших по моим сценариям, получались правильными, т.е. такими, какими я их задумывал.

Но, тем не менее, недовольство в группе дошло до объединения и в объединении решили, что с Бежановым надо расстаться – решение Съезда КПСС объединение выполнило, а всю жизнь возиться с Бежановым ЦК КПСС никого не обязывал.

Но рассмотреть представленный сценарий на худсовете они все же должны были и потому решили: обсудить и отклонить. Мы это поняли сразу же, как только начался худсовет: члены худсовета со скучными лицами лениво выдавливали из себя неприятные для нас суждения, одно сквернее другого.

Тут я должен рассказать, что такое были худсоветы на «Мосфильме». Туда, кроме творческих работников объединения приглашали, в основном, своих людей – близких и дальних родственников, друзей и нужных людей. Платили им неплохо по тем временам, а работа – не бей лежачего. Можно было при желании и не читать вообще сценарий, так как руководство объединения всегда сообщало членам худсовета, в каком случае и как надо вести себя, принимать или отклонять сценарий. И члены худсоветов, естественно, соответствовали.

Как-то я, по просьбе главного редактора «Мосфильма» Нины Николавевны Глаголевой помог написать сценарий пожилому режиссеру студии Василию Николаевичу Журавлеву (снявшему еще в 30-х годах фильм «Пятнадцатилетний капитан») по его, очень смешной идее. Фильм должны были рассмотреть на худсовете в объединении у В. Наумова. Перед худсоветом Журавлев мне грустно сказал:

– Разведка донесла – нас прокатят.

Начался худсовет и все подрял стали хулить сценарий, все на одной ноте и как бы даже одинаковыми голосами. Потом предложили выступить нам, авторам. Журавлев отказался, а я решил выступить. И вот что я им сказал:

– Уважаемые члены худсовета! Вы сейчас высказали нам свое мнение о сценарии. Все вы, при желании, могли узнать, кто такие авторы сценария, что они создали до этого. Но вы имеете представление о нас уже хотя бы потому, что прочли наш сценарий и уже знаете, на что мы способны. А вот мы про вас ничего, к сожалению, не знаем. И потому не можем понять, как нам воспринимать ваши суждения. Будьте так любезны, представьтесь, пожалуйста, расскажите кто вы и каков род ваших занятий.

Такое прозвучало, наверное, на худсовете впервые и члены худсовета неохотно, понукаемые мною «ну, смелее, это простое знакомство, не более!» стали поочередно представляться нам. И вот что выяснилось:половина членов была кандидатами технических наук, двое или трое преподавателями в школе и институте, один – заслуженный учитель, один -стоматолог, одна – домохозяйка, в прошлом выпускница текстильного института и т.д.

– Так вот, дорогие товарищи, – подвел я итог знакомству.- Как выяснилось, никто из вас к искусству кино, а тем более к самому сложному его жанру – комедии!- не имеет никакого отношения.

Поэтому ваше мнение для нас абсолютно ничего не значит.

И мы с Журавлевым ушли с этого худсовета, провожаемые удивленно-обиженными взглядами людей в темных мрачных костюмах и крупнодиоптриевыми очками на носах.

И теперь, слушая, как выступающие хулят мой сценарий «Где находится Нофелет?» я сразу же впал в состояние «дежавю», вспомнил худсовет в объединении у Наумова. А тут еще вбежал, опоздав к началу обсуждения известный кинодеятель по фимилии Толстых (имя не помню), кандидат или доктор философских наук и я услышал, как он спросил у главного редактора объединения (Сахаров, кстати, на этот худсовет не явился, мне кажется, по этическим соображениям), что обсуждают. Тот протянул ему заявку – можешь, мол, быстро ознакомиться.

И вот после всех выступивших, взял слово Толстых. По тому, как он начал свою речь, сразу стало ясно, что он ни чета всем остальным членам худсовета, всем этим преподавателям, учителям, стоматологам и домохозяйкам, ясно было, что это главная ударная сила сценарно-редакционной коллегии, этакий «виртуоз пера, акробат фарса, шакал ротационных машин»...

Вот что он, в результате, сказал:

– Я думаю, ребята не должны огорчаться творческой неудаче. Неудачи должны только подстегивать! Сошлюсь на свой опыт: я три года делал свою докторскую диссертацию и вдруг в какой-то момент понял, что делаю не то. И я начал все сначала и в итоге блестяще защитил свою диссертацию...

От «последнего слова» после его выступления я, как автор «Клуба 12 стульев» просто не мог отказаться.

– Я благодарен всем выступившим и особенно доктору Толстых, – начал я. -И вот почему. Его выступление, в отличие от всех предыдущих, вселило в нас надежду, что сценарий у нас, возможно, неплохой, может быть даже хороший. И вот почему:если человек три года работает над диссертацией и не понимает все эти три года, что делает не то, что надо, может ли этот же человек за 10 минут, ознакомивщись с чужой заявкой и не прочитав сценария, понять, сделали мы «то» или не «то»?!

Встретимся через три года! – закончил я и мы с Геральдом ушли с худсовета. И пошли к директору комедийного объединения Карлену Семеновичу Агаджанову, где в дальнейшем и вышел наш фильм. И тоже стал хитом.

Раз уж я вспомнил о худсоветах, то грех не вспомнить зацепившееся в памяти одно из обсуждений сценария «Самой обаятельной и привлекательной» на киностудии «Ленфильм». Там к сценарию в общем-то было положительное отношение, сценарная коллегия состояла из творческих людей и тем не менее не обошлось на мой взгляд (вполне возможно, что на «Ленфильме» к этому привыкли) без анекдотического момента.

Слово взяла редактор Светлана (фимилию к сожалению не помню), активный член объединения, мы с ней были даже на семинаре в Болшево как-то... И вот что она сказала (привожу на память):

– Ну, все так... Хотя, сами знаете... И это все ничего, если бы... Но не здесь ведь! Я например, не знаю даже... Вот, Степан Геогриевич правильно сказал... И всегда бы так было... Это хорошо... Но ведь, когда все наоборот?! А?!...

И вот в таком духе проговорив минут 10 (Черномырдин отдыхает!) Светлана опустошенно села на место. Наступила тишина, которую нарушила главный редактор объединения Фрижетта Гургеновна Гукасян:

– А ведь Светлана права, – начала она. – Ведь сами посудите, сюжет сценария строится на том...

И Фрижетта Гургеновна перевела на русский язык все то, что так страстно только что нам высказала Светлана в какой-то системе символов или в непонятной кодировке. И закончила:

– Вы ведь это хотели сказать, Светлана, я не ошиблась?

Светлана благодарно закивала.

Я рад тому, что удачные фильмы по моим сценариям все же состоялись, но меня мучает вопрос, почему эти сценарии не были сразу же приняты киностудиями, почему их не выхватывали у меня «налету», почему меня не уговаривал никто отдать сценарий в их объединение?

Ответ у меня такой: потому что люди, ответственные за кино, к сожалению, ничего не понимают в кино. И что самое страшное – им это и не нужно. Поверьте мне, хорошие зрительские фильмы возникают не благодаря помощи Госкино, редакторов и худсоветов, а вопреки им, иногда даже в сложной и напряженной борьбе.

К счастью, меня эта проблема коснулась лишь слегка и все благодаря тому, что произошла перестройка и я стал сам себе «и швец, и жнец и на дуде игрец!» Сам пишу сценарий, сам снимаю, теперь и сам монтирую, сам практически и финансирую. И сам продаю свои фильмы. Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить!