ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ

ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ

Лежа на наре, Федор дымит махоркой. Сухов и Федосеев, только что вышедшие с засады, чистят оружие. Они то возбужденно спорят о чем-то, то тихо хохочут.

— Ну, что, ребята? Видели фрица? — Спросил Федор.

— У меня один есть! — говорит Сухов, вытирая винтовку.

— И у меня есть! — не скрывая радости, заявляет Федосеев.

— А фашист-то в вас стрелял?

— В меня нет, — торопливо ответил Сухов.

— А в меня тот самый, в кого промазал. Только не попал. Во, целехонький я…

— Тогда на позицию, где был сегодня, завтра не ходи. Понял?

Федосеев хотел что-то сказать, но сдержался. Он наслышан, как Охлопкова и Сухова чуть не накрыли фашисты внезапным минным огнем и они остались живы только потому, что рядом оказалась старая немецкая траншея. А виноват был Сухов: он — то ли не придав значения, то ли от излишней стыдливости, — скрыл, что еще днем его заметили немцы.

— То, что правду говорите, это хорошо, — Федор еле заметно улыбнулся.

Сухов, приняв эти слова в свой адрес, беспокойно захлопал глазами и слегка толкнул друга в бок:

— Пойдем получать паек?

— Ara.

Парни, поставив свои винтовки рядом с винтовкой Охлопкова, вышли из землянки.

Хорошие ребята. Федосеев появился в группе недавно. А Сухов, уже опытный, полгода ходит в снайперах. Сперва этот очень уж взбаломошный и задиристый парень с Урала не понравился Федору. "Такому недолго ходить в снайперах", — думалось ему. Оказался он трудолюбивым и, самое важное, выносливым. Если Сухов из деревни, то Федосеев — парень городской. Ростом выше, но худощав. Сухов друга своего зовет «Гош-Найденыш». Если вспомнишь, как этот Гоша попал в компанию снайперов, невольно улыбнешься: когда вошли в эту землянку, Федосеев спал на крайней наре. Увидел его Сухов. Он заставил встать и учинил настоящий допрос: кто такой, откуда? Федосеева, загрипповавшего, отправили в санбат. В пути, чувствуя себя плохо, он зашел в землянку и заснул. Сухов то ли от жалости, то ли для Потехи принес новичку полный котелок супу. Новичок ел неохотно, длинные тонкие пальцы тряслись и пока ложка доходила до рта, мало что в ней оставалось. Но к удовольствию ухаживающего, едок так и не остановился, пока не кончился в котелке суп. Через два дня у парня прошел грипп и Сухов, пользуясь тем, что Катионов стал комсоргом роты, добился, чтобы «Найденыша» оставили в снайперской группе. Так, у Сухова сыскался свой подопечный, с которым он быстро подружился.

— Гош-Найденыш, суп хочешь? — начинал Сухов и делал вид, что хлебает суп трясущимися руками. Гоша не обижался, наоборот, добродушно улыбаясь, вынимал из кармана вырезки из газет, где написано об отличившихся и невинно спрашивал:

— Старшой, а про тебя почему ничего не пишут? Вон глянь!

— Но-но.

— То-то.

Думая о ребятах, Федор тихо подошел к столу и стал перебирать письма из сегодняшней почты. Ему было приятно: за раз столько писем раньше не получал. Штук десять будет. Жаль, из дому нет. Откуда люди узнали его адрес, кто им о нем рассказал? А еще ответ надо писать. Попросить Катионова? Он ведь комсомольский секретарь. А перепишет и сам: завтра у него свободный день. Федор отодвинул письма и стал двигать плечами, желая удостовериться, сильно ли болит спина.

После Ржевско-Вяземской операции уже с месяц идут оборонительные бои. Двадцать дней не знали затишья. А вот позавчера, казалось бы, в самый спокойный день, чуть было не погиб.

Наша разведка из двух отделений шла ночью с задания. Шли с «языком». До леса за деревней Никитинки заминок не было, да «язык» достался без особого шума. Все шло как задумано. Но в густой роще нежданно-негаданно столкнулись лицом к лицу с вражеской группой, возвращавшейся также с разведки. Что произошло в бурной заварухе, трудно припомнить. Федор, как выплыла огромная тень фашиста из-за толстенной сосны, успел выстрелить в него. И только. Надежный друг — это счастье для солдата. Его, потерявшего сознание, не оставили, на плечах перенесли через линию фронта.

Очнулся он на следующий день, когда солнце поднялось уже высоко. Фашист мог прикончить, да спасла кольчуга, подаренная Ровновым. Судя по следу на кольчуге, удар пришелся в уязвимое место под правой лопаткой. А он потерял сознание от того, что сила удара передалась в верхний край кольчуги, ниже шеи.

— Как вынесли? — Допытывался Федор у разведчика, которого звали Сибиряк.

— Да ты маленький и легонький. В котомку свою тебя сунул, — засмеялся тот.

Потом серьезно сказал, что дважды выручила огнем группа прикрытия. "Еще был приказ капитана Власова не оставлять тебя даже мертвого". На «спасибо» Охлопкова Сибиряк все отшучивался: "Кем тебе приходится Власов? Кум или сват?" — и подал свою руку с ладонью прямо-таки с лопату. Под конец густым голосом резко сказал:

— По Уставу положено. Но запомни, на войне имеет право на спасение только настоящий воин.

Может, разведчик тогда перегнул малость. Но на поле боя так и случается. На помощь со стороны можно рассчитывать, лишь если сам не отстаешь от людей и, главное, если ты нужен им. Верного друга солдат не подведет, лучше сам погибнет. Федор сегодня, желая узнать настоящее имя того разведчика, сходил в разведроту. А там сказали, что Сибиряк приходил в роту из полковой разведки и фамилии его не помнили. Вот как вышло…

Десять дней тому назад приходил тот лейтенант, с которым отбивали атаки эсэсовцев. Москвич. Ополченец.

Василий Николаевич Злобин. Лейтенант прежде всего осведомился, болит ли еще рука и очень обрадовался, что не было перелома.

— Извини, позже понял, кто ты. Спасибо вам, снайперам, за ваш огонь.

Поймав недоумевающий взгляд Охлопкова, лейтенант сказал, что без снайперов взвод настигла бы такая же участь, что и роту автоматчиков соседнего полка. Остаток роты эсэсовцы забросали теми же бутылками с горючей смесью, которыми они пытались добить и их.

— Так-то, товарищ Охлопков. Это был твой с Катионовым вечер. Обо всем сообщил командованию полка.

Что можно ответить командиру? Почему лейтенант придает столь большое значение тому вечеру? Улыбнувшись, Федор молча подал руку лейтенанту.

Лейтенант еще сокрушался незначительностью успехов их 43-й армии, а то таких, как Охлопков, можно было бы представлять к награде. И на самом деле, их дивизия за апрель продвинулась от силы на пять километров. Но если кто-нибудь сказал бы, что плохо воюете, послал бы к черту. Лейтенант прав: бездорожье, слабость снабжения были тому причиной.

Сам лейтенант оказался не из простых — умеет говорить по-немецки. Услышав об этом, Федор так и ляпнул: "Сам-то из немцев?" "Нет, русский", последовал спокойный ответ. О Гейне, Гете Федор никогда и не слышал. А Маркс, Энгельс — дело другое. Но все равно не верится в слова лейтенанта о том, что и среди немцев имеются люди с нашими понятиями о жизни, что к концу войны в Германии может произойти революция. Он добреньких немцев еще не видел, и ему непонятно, что они, такие вояки, пойдут на революцию. Немец для него — враг и точка.

На прощание Злобин с Охлопковым сфотографировались вместе. Злобин оставил Федору конверт с адресом, чтобы он отправил фотокарточку сестре.

— Нашел-таки тебя, — сказал он перед уходом. — Напишу своим о тебе. Ты же наш Вильгельм Тель. После войны обязательно встретимся. Согласен?

Как мог не согласиться Федор на такое приглашение? Ему очень хочется увидеть Москву. Только вот дожить надо_

Федор опять пошевелил спиной. Не очень болит. Собрал письма в стопку и для надежности поставил на них кружку.

Старики-якуты любили повторять: слава для человека — нелегкая ноша. Как это понимать? В чем смысл изречения? Он за зиму дважды награждался орденом. В газетах о нем стали часто писать. Хвалят как снайпера. Если это считать славой, то она ему достается не так-то просто. Тут со стариками не о чем спорить. Если хвала заслуженная, значит, ты долг перед Родиной выполняешь как надо. И эти письма, которые он получал изредка с родного наслега, тоже хвала, тоже поддержка ему.

Конечно, солдат о славе и не думает. Но награда — кому не в радость? И он радовался, когда вручали второй орден.

Эта награда, как думалось самому Федору, пришла ему за Ржевско-Вяземскую операцию. И было за что. После неудавшихся дневных атак выступления ночью, губительный огонь фашистких дзотов, атаки частей пехотной дивизии «Череп» — все это было испытано и пережито им. Особо тяжелые воспоминания остались от выступления 2 марта, сражения у деревни Гриньково, внезапного налета вражеской артиллерии в ночь на 22 марта. Охлопков своими глазами видел, какие были потери. Но он не знал, что эти потери в документах останутся обозначенными точной цифрой — полторы тысячи убитых и раненых.

В боях, которые шли в течение двадцати дней без видимых результатов, Охлопков отдал все силы без остатка, сражаясь каждый день на третьем дыхании. И потому наградой дорожил особо и гордился ею.

На самом деле, как выяснится после войны, это награда оказалась самой первой, к которой он был представлен еще в июне 1942 года, и указ был подписан в августе того же года, то есть как раз в то время, когда он по ранению и контузии попал в госпиталь. И орден Красной Звезды догонял его в течение шести месяцев. Как бы там ни было, он мог считать, что орден этот дан ему за Ржев. Ведь и тогда сражались на подступах к Ржеву.

Так, думая о том, о сем, Федор посидел еще немного. Затем поднялся и стал прохаживаться по землянке. От нечего делать хотел было потянуться к письмам, но тут с силой открыли дверь землянки.

— Федор, знаешь, кто пришел! — Катионов подошел к Охлопкову и взял его за руку. — Чур, не падать в обморок! Степан Петрович, заходи!

В дверях показалась небольшая, плотная фигура Кутенева. Друзья бросились друг к другу в объятия.

— Федя!

— Степа!

— Федя, друг ты мой! Жив! Ох, молодец!

— Прибыл?

— Как видишь.

— Садись, расскажи.

— Лучше ты рассказывай. Я же на дармовых харчах отлеживался. Какие могут быть новости? А ну, ребята, притащите мой ящик с НЗ. Патроны, гранаты тоже.

— Корреспонденты к Федору почти каждый день ходят; иной байки пишет, другой стихи сочиняет, третьи фотографируют или рисуют его, — подзадорил Катионов.

— Правильно.

— Из соседнего полка еще лейтенант приходил.

— Ну_ Зачем?

— Правду говорю. Говорит, храбрый боец. Назвал еще Вильгельмом Телем.

— Ну, будет, оставьте. Николай, есть у тебя что? Принеси-ка.

Катионов пошел к своей наре и из-под телогрейки, заменявшей ему подушку, вытащил трофейную флягу. Как только стали садиться за стол, зашли Николаев и Рязанов.

— Ну вот, капелла стала полной, — засмеялся Николай.

— Ребята, познакомьтесь, мой друг из госпиталя вернулся. — Федор положил руку на плечи Кутеневу. А тот, чуть смущаясь, поздоровался с каждым за руку.

— Степан Петрович, я тебя знаю, — заявил Сухов, са дясь с ребятами на нары.

— Ну?

— Еще в лыжном о вас читал в газете.

— Хорошо, хорошо, — Кутенев отмахнулся по обыкновению с мягкой улыбкой. Он повернулся к Федору. — Федя, смотри-ка, что я тебе привез.

Ребята плотно окружили Кутенева и Охлопкова. Кутенев положил на колени потертую полевую сумку и оттуда стал доставать:

— Это самосад. Это мундштук из плексигласа. Трубку так и не нашел. А это носовой платок. А это что думаешь? Говядина. Вареная.

Ребята все засмеялись хором: 144

— Отличная закуска!

— Давайте, ребята, за приезд нашего Степана!

— Постой-ка, разрезать бы мясо на девять доль.

— Зачем? Нас же семеро!

— Одну долю — Ганьшину. Его же здесь нет. Две доли — больному, нашему Федору, — рассудил Кутенев.

Друзья выпили спирт, разлитый в кружки. Рассказам не было конца. На расспросы Кутенев отвечал неторопливо и обстоятельно. Как он поведал, город Калинин, хотя и был разрушен сильно, уже восстанавливается. Березовые кресты на могилах фашистов убраны. Зато в центре увидел могилы наших генералов. На рынке картофель, хлеб, яйца, сало, хоть немного, но есть. Цена только особенная. Все идет на обмен. Кутенев, оказывается, мясо выменял на табак, отправленный родными из Комсомольска — на — Амуре.

— Видали, какой я стал купец, — засмеялся Кутенев и умолк, чтобы закурить. Он достал полный кисет из мельченного листового табака:

— Пожалуйста, курите на здоровье.

— Люди как живут?

— Люди? Работа, работа, днем и ночью. Все по карто чкам. На рабочую карточку получают 600 грамм хлеба. Но вера в победу велика. Особенно после Сталинграда. Поближе к фронту увидел два-три уцелевших домика. Везде торчат печные трубы. Обитатели тамошние только собираются. Одни старики да дети. Одеты кто во что. Вид у всех голодный. Аж сердце болит. Куда ни кинься везде флажки, предупреждающие о минах. Я поду мал: как вы могли пройти через все это?

— Мы-то тут лабиринты ада прошли. После фашистов недалеко отсюда на одной поляне извлекли 2 тысячи мин. Линия обороны была тройная, 9 — 10 километров в глубину. Считай, все это — траншеи, минные, проволочные заграждения, дзоты, доты, прочие огневые точки. Наугад не ходим — мин боимся. — Кто-то протараторил, боясь, как бы его не остановили.

— Не пугай пуганую ворону. Степан Петрович не меньше твоего знает, куда можно, куда нельзя. Постой, нам же надо идти к капитану Власову. Чуть не забыл!

— Катионов соскочил с места, — Скоро восемь, айда! Степан Петрович, пойдем с нами. Там будут Ганьшин, Чириков. Пошли, ага?

Кутенев посмотрел на друга, мол, зачем спрашиваешь и пошел за ребятами.

В землянке стало тихо. Федор зажег коптилку, затем, подвинув к себе котелок, стал жевать гостинец друга, заедая кашей. Его мысли так и вертятся вокруг Степана. Смотри-ка, уже в хозяйственном взводе было: обмундирование новое, совсем не узнать.

Добрый он человек. С ним всегда легко и надежно. Федор Кутенева, этого рабочего человека из Комсомольска-на-Амуре, ценит за его широкую натуру, обстоятельность во всем. Молодые долго не выдерживают. Как побудут с неделю в засаде, простужаются, лицо, губы у них трескаются. Весной глаза, без всякой такой видимой причины, в сумерках не видят. "Куриная слепота" появляется у них. Говорят, от питания. Но человек, непривычный долго бывать на свежем воздухе, может тоже страдать ею. Зимой плохо кормили — это было. Армия стояла далеко от железной дороги, на самой северо-западной стороне Ржевского выступа. И боеприпасы, и продовольствие возят сюда только по лесной дороге. Зимой часто заметало. Тогда бойцам приходилось браться за лопаты… Однажды во время очистки дороги Охлопков впервые увидел Кутенева. Он стоял у входа в сарай, где пожилые солдаты делали из фанеры лопаты, и выдавали эти орудия труда. А они, как сейчас помнится, принесли сломанные и попросили заменить их новыми. Лопаты он дал, но с упреком: "Ломает тот, кто не умеет с ней работать. Или вы ленитесь?" На следующий день того самого, к его удивлению, прислали в напарники. Федор тогда придирчиво осмотрел его винтовку и, как бы в отместку за вчерашнее замечание, буркнул: "Винтовка неужели хуже лопаты? Почему у тебя бренчит антапка?" Но разговор "о лопате и антапке" тотчас был забыт, и скоро они стали близкими друзьями. Такому обороту дела помогла мягкость Кутенева, его отличные качества бойца. И этот друг вернулся сегодня из госпиталя.

Как только Федор собрался было лечь спать, зашли всей ватагой снайперы.

— Федор, слышь, какая новость? К нам приехал новый командующий. Катионов сразу начал рассказывать. — Генерал-полковник Еременко. Это одна новость. Вторая, Степану Петровичу вручили награду. Вот, смотри.

Катионов повернул Кутенева к Федору и заблестела новенькая медаль "За отвагу". Федор вскочил и протянул другу руку. Ребята поддержали рукопожатие дружным "Ура!" "Теперь орден давай!", "Качать его!" — кричали они.

— Постойте, ребята! — остановил их Кутенев, размахивая руками. — Еще есть новость. Пусть Федор услышит. Новый командующий издал приказ построить до армии железную дорогу. Будем строить силами фронта. Вот какое дело! Как вы думаете? Мне кажется, стоящее дело.

— Тогда от нас не заберут на строительство дороги?

— Чего не знаю, того не знаю.

— Я бы поехал. Я же строитель.

— Эй, строитель, иди, чай принеси.

— Обойдешься, твоя ведь очередь.

— Прекратите галдеж, ребята, — снова замахал руками Катионов. — Мы внесли предложение, как это было зимой, создать снайперскую группу. Правильно, да?

— Конечно, верно.

— Наше предложение капитан обещал донести до сведения командованию полка. Черт, чуть было не за был. Завтра ты, Федя, идешь в хозчасть на посадку овощей. Старшим группы будет Кутенев. Вот так. Все у меня.

Кутенев тихими шагами подошел к Федору и сел рядом с ним:

— Говорят, тебе пришло много писем?

— Да, прочтите, вон они.

Катионов из-под кружки достал стопку писем и передал ее Кутеневу. Тот начал читать:

— Из Москвы. Злобина Мария Николаевна. Смотри — ка, девушка пишет.

— Читай, читай, — поторопил его Кутенев.

Девушка оказалась сестрой лейтенанта Злобина. Работает на заводе, который выпускает снаряды. Сообщает, что план перевыполняет, и гордится тем, что у брата есть такой надежный друг. В конце письма пригласила Федора обязательно посетить ее семью.

— Наверно, красивая?

— Ох, мне бы написала, — ребята снова зашумели.

— У тебя в голове одна любовь. Это же прежде всего поддержка солдату. Понял?

— Давай, не галди! — Катионов взял второе письмо. — Это с Урала. Тоже девушки!

— Ох, везет Матвеевичу!

— Потише, потише. Читаю. "Дорогой Федор Матвеевич! Вам, одному из храбрых воинов Красной Армии, меткому снайперу, от имени девушек Свердловска наш пламенный комсомольский привет за то, что вы беспощадно уничтожаете ненавистного врага!"

Девушки только что окончили ФЗУ. Они, сообщая о том, что их комсомольский цех в честь Первого Мая выполнил месячный план на 180 процентов, обещали и впредь трудиться не покладая рук во имя победы. Охлопкову по случаю праздника отправили подарок. Девушки пишут, что все они из Смоленской области и ждут-не дождутся, когда Красная Армия освободит их родную область. Еще они пожелали Федору, чтобы у него не уставала рука бить врага.

— 5-й комсомольский цех. Подписалась Тася Аржанова…

— Матвеевич, когда отвечать будешь, сообщи мне, я помогу. Хорошо?

— Об этом потом. Катионов, читай дальше.

— Есть и с Алтая.

— "Сыновья мои с тобой в бой ходить уже не смогут. Оттого я часто лью слезы. Я знаю, ты врага бьешь креп ко и за моих ребят. Оттого я рада-радехонька. Жили в Сумах. До проклятой войны было все — дом, сад, два сына и счастье".

У нее сейчас никого не осталось. Старик умер в пути во время эвакуации. Но она написала еще и так: "Ты не думай, что я только лью слезы. Я тружусь в колхозе. Наш колхоз получает отличный урожай и хлеб отправляет к вам, на фронт". Она писала дальше: "Правда и бог на твоей стороне! Прошу Христа ради, сын мой: убивай их, антихристов, за наши муки и горе! За это грех бог возьмет на себя. Твоя воля — божья воля".

Читали и другие письма, но их Федор путем и не расслышал. У него радость сменилась щемящей тревогой. До сего времени он то, что приходит на фронт, огульно считал — все делает и отправляет народ. А народ-то из кого состоит? Об этом и не задумывался. Пули делают и отправляют ему выпускники ФЗУ — сироты… Хлеб, который он ест каждый день, выращивает ему одинокая мать, у которой война отняла, проглотила, пожрала все…

— Федя, а Федя! — Федор, видать, не расслышал как позвали: Кутенев дергает за рукав. — Федя, ответить на письма поможет тебе Катионов. В письме бойца Красной Армии все должно быть по честному и по совести.

— Понял, Степан.

— Нет, это я говорю Катионову. Это, считай, мое наставление как командира. Жизнь людей в тылу тяже лая. Ребята, это вы должны понимать.

— Степан Петрович, знаем. Здесь мы так, в порядке шутки.

— Тогда давайте спать.

Вскоре друзья уже храпели. А к Федору сон не шел. Почему ему так часто приходят письма? Кто он такой? Что особенного сделал? Поощряют? Поднимают дух? Тогда почему они приносят не радость, а грусть? Нет, с войной надо кончать, и чем быстрее, тем лучше: в тылу одни женщины и дети. Они и есть те люди, у которых солдат ежедневно, ежечасно требует пищу и вооружение. От них он получает помощь: теплую одежду, посылки. А тот, кто помогает, не может успокоиться, пока не выложит своему спасителю свое горе и свою радость, свои достижения и свою единственную просьбу — прогнать чужеземцев, избавить от тягот войны. Для него солдат — это ангел-избавитель, единственный бог, который сможет его одарить свободой и счастьем. Этого своего бога он каждый день просит, умоляет: "Избавь от беды, спаси меня!"

Один из спасителей, вот он, уже сколько дней валяется в этой землянке. Федор с досады повернулся с боку на бок: нет, надо быстрей поправляться и идти в бой…

В ЛЕТНИЙ ДЕНЬ

Солнце поднялось не высоко, а уже жарко. Назойливо стрекочет кобылка.

Тишину вдруг нарушил клест, присевший на ветки березы с поблекшими желтоватыми листьями.

Птичка-невеличка, эта редкая гостья на войне, почистила клюв об ветви, шустро повертелась на тоненьких ножках. Сначала пискнула раза два-три, как бы объявляя о своем прибытии. Затем, выпучив красно-желтую грудь, начала щебетать все громче. В ее чирикании ощущались радость новому дню, предупреждение всем остальным, кто может быть вокруг: "Я здесь, это мое место". Вдруг клест, чем-то взбудораженный, улетел, оборвав свое щебетание. "Что это? Меня почуяла? Нашла кого бояться", — усмехнулся Федор. В следующий миг он понял, чего испугалась птичка — начиналась перестрелка.

Укрывшись недалеко от той березы, где сидела и пела птичка, Федор ведет наблюдение за вражеским дзотом. Как откроют по нему огонь наши артиллеристы, он должен уничтожать тех, кто будет выбегать из дзота. Есть предупреждение, что противник может пойти в наступление именно по этой местности. В этом случае Охлопков и все девять снайперов, притаившихся на нейтральной зоне, как приказал командир роты, должны достойно встретить врага.

Слева от Федора лежит Борукчиев, Николаев с Рязановым находятся справа. Все, как он, лежат под сеткой.

Сетка с вкраплениями зеленой травы — новшество, подсказанное снайперам заместителем командира полка майором Садыбековым. По совету того же Садыбекова снайперы стали действовать в содружестве с артиллеристами. Артиллеристы накрывают прямой наводкой огневые точки. Снайперы бьют по немцам, выбегающим из этих дзотов. Короче, как принято тут говорить, артиллеристы выкуривают, снайперы добивают. В обороне противник с особым пристрастием использует дзоты. Оно понятно: как заработает два-три дзота, считай, и потери увеличились, а работы прекратились. И у снайперов к дзотам особый счет.

Тактика, как всегда, меняется. В Ржевско-Вяземской операции снайперов использовали достаточно широко. Во время атаки снайперов держат на стыках рот и взводов. Специально организованная охота за расчетами огневых точек и офицерами, участие в штурмовых группах стало их обязанностью. К окончанию вышеупомянутой операции спаривание снайперов в зависимости от выполняемой задачи то с артиллеристами, то с минометчиками — было тоже ново. Охлопков и Сухов тогда и освоили этот вид оружия. Случалось такое, когда они сами составили расчет и целый день обстреливали позицию немцев из миномета. Федор еще лучше, можно сказать, по-настоящему освоил противотанковое оружие. Научился стрелять из немецкого пулемета «МГ-34». Именно такой пулемет отобрал при взятии одной деревни, застрелив его расчет из двух фрицев, засевших за проемом окна. Когда стал оттаскивать пулемет, подходил какой-то лейтенант. Он, указывая на трупы фашистов, спросил у Федора: "Твоя это работа? — и, получив утвердительный ответ, воскликнул: — Здорово ты их! Как белок в глаз!" Этот пустяковый случай попал потом даже в газету. За сто метров любой может попасть. А вот о действительно трудных для Федора делах никто и не спрашивает. Так, из приборов и приспособлений он долго не мог освоить перископ.

Ну и жара! Непрестанно стрекочут кобылки, жужжат жуки, кружатся пауты, нескончаемым роем перелетают мухи и комары… Оттого жара становится еще более душной и неприятной.

Лежа под сеткой. Федор невольно нащупывает свою флягу с водой. Хочется пить и выйти из сетки, чего ни в коем случае делать нельзя. Конечно, можно перетерпеть и жару, и жажду. Федор с детства приучен трудиться в зной: с семи лет греб сено, с девяти косил. И взрослые строго следили, чтоб дети в течение омургана не пили. Можно было пить только во время еды и обязательно горячий чай. "Чай лучше утоляет жажду, — говорили старики. — Не вздумай пить воду. Терпи, привыкай, тогда и жара нипочем будет". И действительно, через дня три-четыре ребенок приучался не пить воды за весь омурган, легче переносил жару и не потел. Такая привычка есть у Федора и теперь. Но он не совсем здоров. После сотрясения, полученного во время разведки, он перенес еще одно испытание.

В тот злополучный день снайперы лежали в разбитом танке, соорудив его под засаду. А тут немцы по этому самому танку ахнули из пушки. Хорошо, что не попали с первого раза, и все успели выкатиться в яму. Все же Федор получил небольшую контузию. С тех пор устает быстро; левое ухо слышит плохо. Что с ним тогда случилось, Федор никому не рассказал. Даже командиру роты Ровнову, который вечером встречал их, обнимая и приговаривая: "Смотри-ка, живые! Ай-да, молодцы! Это я чуть не погубил. Не надо было лезть в это паршивое корыто"… "Вижу, слышу, значит, пройдет", — решил Федор. К тому же Ровное и без того убивался по поводу гибели одного из лучших разведчиков. В обороне потеря товарища всегда больше бьет, чем в наступлении.

Вчера вечером сидели — ужинали в третьей траншее, которая считалась чуть ли не тылом. Солдат солдату говорит:

— Где, дружок, твой вещий сон? Табакерку возьмешь себе или она у меня останется?

— Да погоди, дай спокойно поесть, — отвечает другой.

И кто мог подозревать, что это последние слова еще живого здорового человека. Вокруг шутили, смеялись. Вдруг где-то далеко взорвался минный снаряд и шальной осколок угодил тому прямо в висок… Пока не рухнул, ложка держалась в руках: остекленевшие глаза широко раскрылись, как бы вопрошая: "Что это со мной?"

Летом еще с питанием стало хуже. Хлеб пошел со жмыхом. После наступления суп варят из гречихи, добавляя несколько ложек свиной консервы. Солдаты суп этот называют по-своему — брындахлыст. Тем, кто страдает цингой, дают навар из игл сосны. С июня, когда начался сбор съедобных трав, брындахлыст на вкус заметно улучшился. Если в 1941 году кто-нибудь Федору сказал, что на фронте будут сажать картофель и огородные культуры, то он воспринял бы это с удивлением и недоверием. А нынче он раз садил рассаду капусты, раза два ходил собирать кислицу, крапиву, шпинат. Там он узнал, что хозяйственная часть дивизии с бывшим партизанским отрядом, ставшим колхозом, договаривается вместе садить огород на осень. Все это делалось из-за дороги, по которой весной не смогла проехать ни одна грузовая машина.

Когда разъясняют, очень уж складно получается.

— Это настоящая пища, которую нам дарит сама природа, — радуется организатор сборов капитан Фаинский. — Это витамины, это лекарство, значит, оно еще и здоровье. Сами убедитесь, что она куда лучше американских консервов! Собирайте как можно больше! Растительная пища даст вам силу, которая так нужна, чтобы вовсю бить врага!

Капитан был родом из Калининской области и хорошо знал какие съедобны, какие несъедобны из местных трав. Но когда Федор показал ему чернобыльник, он безнадежно махнул рукой. А на родине Федора хозяйки варят эту траву, измельчают и сдабривают напиток ымдан, который готовится из обрата. Чернобыльник еще сушат. Затем туго набивают в трубки. Так получаются плотные травяные свечи. Их нарезают на коротенькие куски. При растяжении жил или когда бывает невмоготу ходить от радикулита, старики и пожилые мужчины кусок свечи, ставя себе на больное место, прижиганием пользуются как лекарственным средством. Капитану Фаинскому это, конечно, знать необязательно Но дело которым он руководит, лишний раз подтверждает что на фронте делается все, что необходимо для ведения войны. Одни занимаются хозяйством, вроде сбора трав для пищи, другие строят железную дорогу, третьи по этой дороге будут возить боеприпасы.

Жара все усиливается. Левое плечо, левый бок так запеклись и заныли, что Федору пришлось повернуться на другой бок. Как сделал это, у дзота, за которым с трех сторон наблюдали снайперы, разорвался наш снаряд. Затем взорвались второй и третий. Попадание было не очень точным и дзот выдержал. Но из него выскочили двое и стали убегать. Один шатался, спотыкался. Когда в него попали, не соображая, что с ним случилось, он остановился, затем, как загнанный заяц, повернул назад. Другой же пошел увереннее, виляя по сторонам. Он то показывался, то исчезал. А Федору надо немедленно выползти из убежища, но уже начался сильный ответный огонь. Тот опять появляется и делает крутые зигзаги… Все же не сумел убежать; после повторного выстрела неестественно изогнулся, затем, падая, раза два-три взмахнул руками.

Теперь Федора ничто не удерживало. И он, что есть мочи, побежал к своим. Выйдя из нейтралки, в первой траншее увидел Сухова и Бурукчиева. В сборный пункт пришли все десять снайперов целехонькие, без единой царапины. Ребята, вышедшие из других засад, рассказывали, что перед ними артиллерия тоже уничтожила пару дзотов, но они оказались пустыми.

Как только пообедали, снайперов вызвал командир роты Ровнов.

— Товарищ сержант, — при встрече сказал Кутеневу. — Ты бери еще четверых снайперов и отправляйся в распоряжение командира 4-й роты. Остальные вместе с Охлопковым пойдут со мной. Задача будет разъяснена на месте. Ясно?

После ухода группы Кутенева Ровнов закрутил себе "козью ножку".

— На, закурите, — протянул он солдатам кисет. — Задача сложная, «языка» требуют. Черт бы побрал!

Раз Ровнов курит и поминает черта, то не жди легкой жизни. Лейтенант пристально вглядывается в каждого.

— Покурили? — Ровнов резко встал. — Идемте за мной!

Прошли мимо людей, занятых рытьем ячейки для крупнокалиберного орудия или для танка, используемого как огневая точка. Миновали и третью траншею, которую продолжали рыть. Затем, как только вошли во вторую траншею, Ровное остановился.

— Вы отдохните чуток. С Охлопковым мы пойдем в рекогносцировку.

Ровное, человек высокого роста, шел, нагибаясь, быстрыми шагами. Не успевая за ним, Федор то и дело переходил на бег рысцой. Но успевал посматривать по сторонам. Траншея явно стала лучше: замелькали ячейки для двоих, широкие ниши, укрепленные стенкой из деревянных жердей. Некоторые из них походили на землянку. Во всех ячейках и нишах подстелена солома. Прошли несколько пунктов боепитания. Это хорошая примета: видимо, зимняя дорога высохла и по ней уже стали ходить автомашины.

— Пришли, — услышал он голос командира и чуть было не наткнулся на него. — Смотри, тот край их обороны.

Федор несколько раз слышал, как Кутенев этот край называл "тихим уголком с загадкой". И правда, здесь удивительно тихо и спокойно. Зато оттуда ведут огонь всю ночь без передышки.

— Дальше этого края идет болото шириной с километр. У болота фашисты имеют единственную траншею. Так нам доложила разведка. Притом она идет на 250 метров в сторону. Значит, чтоб достичь, надо идти по болоту и полосе между траншеями врага. Как ты дума ешь? Вчера наши разведчики пошли именно по тому пути и не вернулись. В чем тут загвоздка?.

Сержант не нашелся, что ответить командиру. Он отлично понимает, что это место хорошо знакомо и без рекогносцировки.

— Молчишь? Приказ штаба дивизии — утром доставить «языка» и баста! Ровное крепко выругался. — Едрена палка! Помимо чертова болота идти нам некуда. Тьфу, проклятье

— Товарищ лейтенант! Враг оттуда стреляет только ночью. Днем с часу до двух или вовсе не ведет огня, или только для вида. Это оттого, что у него людей мало.

— Откуда ты это знаешь?

— Ночью стреляет со страха. А днем ему нечего бояться — слева свои, справа болото. И на всякий случай оставляет двух-трех, а сам отдыхает.

— А если там снайпер или пулемет, тогда что?

— Ни тот, ни другой не опасны. Как отползти метров двадцать, две извилины, по которым можно подойти к позиции, пока не останется метров 5-Ю. Зато опасно, если будут стрелять справа.

— Постой, постой… Черт побери! Что-то есть. Ну, я пошел. Ты подумай, как будешь огнем прикрывать разведчиков. — С этими словами Ровнов устремился назад. — Семь бед — один ответ! Будет идти напропалую!

Ровнов вернулся с двумя разведчиками. Он подошел к Федору вплотную и, как делал в особо трудных случаях, грубовато спросил:

— Сержант, огонь обеспечишь!

— Обеспечу, товарищ командир роты!

— Ну, давай, ребята! — Ровнов, не меняя серьезного выражения лица, махнул рукой.

И два молоденьких парня, одетых в пестрозеленые маскхалаты, вышли из траншеи и поползли в сторону передовой противника. "А если не возвратятся? Тоже советчик нашелся…" — подумал Федор, с волнением наблюдая как в траве после ребят остается темно-зеленый след.

Федор немедленно приступил к выполнению задуманного.

— Как обнаружат разведчиков, открываете огонь. — Федор, как можно серьезнее, дал указание своим ребятам. — На левую сторону не обращаете внимания. Если обойдется, то огонь откроем вместе со взводом.

Затем стал показывать, где и как будут возвращаться разведчики, сказал, когда и откуда будет опасность, указал, где находятся огневые точки противника, хотя, очень возможно, ребята знают об этом и без него.

— Пулеметчика, снайпера, автоматчика надо снять сразу. Поняли? Подтвердив свое распоряжение условным жестом, Федор пополз к болоту.

Он дошел до засады, где когда-то пробыл целый день. Отсюда левый край передовой противника виден как на ладони. "Подождем тут: может, кто-то, пытаясь воспользоваться суматохой, выдаст себя", — подумал Федор. Что это? Неужели ребята так быстро дошли? На правом фланге огонь заметно усилился. В ближнем взводе пулемет тоже заработал. Федор усилил наблюдение и увидел, как взорвались две гранаты одна за другой. Затем двое в маскхалатах вывели из траншеи фашиста без каски и тут же исчезли, припав к земле.

"Наши!" — радостно подумал про себя Федор. Тут два фашиста, не обращая внимания на взрывы минометов, прибежали справа и положили автоматы на бруствер, чтобы немедленно открыть огонь. Федор быстро навел оптику на одного из них нажал на спусковой крючок. Друг убитого обернулся было и сам был готов.

Стрельба с той и другой стороны усилилась. На левом фланге появилось 5–6 касок одновременно. Но над Федором свистят только случайные пули. Значит, пока на него внимания не обращают. Все же не забывал посматривать на правый угол. Как только произвел третий выстрел, над его левым ухом пролетела пуля. Федор тут же опустился в окоп. Не было сомнений, что действует снайпер. Следил-следил и на тебе, чуть сам не угодил на крючок… Надо убрать, ребят он просто так не отпустит. Федор надергал травы, набил ею свою пилотку, затем надел на лопату. Сам приподнялся чуть повыше и винтовку выдвинул между двумя камнями. После необходимых приготовлений лопата с пилоткой приподнялась "посмотреть вокруг себя". Не заставляя долго ждать, тут же в лопату ударилась пуля. Федор выронил лопату и без лишних движений плавно потянул к себе винтовку. В оптике черной точкой показалось дуло оружия немецкого снайпера, нацеленное прямо на него. Под каской, маскированной зеленой сеткой с травами, видно два немигающих глаза. Эти глаза-буравчики пошевелили было рыжеватыми ресницами, но Федор опередил соперника. Победитель рукавом вытер выступивший на лбу пот и, вдохнув воздуха, тут же стал следить за остальными.

— Нас вызывают на позицию 3-й роты, — подошел напарник Рязанова Николаев, как только начал спадать накал перестрелки.

Там, в нише боепитания, снайперов встретил Ровное.

— Орлы! Молодцы! Спасибо вам за "языка"! — возбужденно говорил Ровное. — А Охлопков, если бы хорошо знал по-русски и был бы чуть грамотнее, ей-ей, стал бы талантливым военным начальником. Наш Федя — умница! — Ровное взял Охлопкова в объятия. — Как ты у нас воюешь, должны знать и в армии, и на всем фронте.

— У него недавно был корреспондент, — вставил кто- то из ребят.

— Мало. Ей-богу, мало. Мы об этом подумаем. Теперь вот что. Здесь убит пулеметчик, получил рану командир взвода. Надо найти фашистского снайпера и уничтожить его.

Как только Ровнов ушел в командный пункт, снайперы зашли в первую траншею. Разделившись на две группы, просидели почти до захода солнца, но так и не смогли обнаружить того злополучного стрелка. Радость удачной дневной операции уже спала, а сейчас поднять настроение, казалось, было нечем. Но тут к снайперам подошел адъютант командира батальона и велел Охлопкову идти с ним.

За командным пунктом роты на опушке леса ждали его два солдата. Втроем вышли к дороге. Там сели на машину и сразу тронулись. Федор, устав за жаркий день, тут же задремал и проснулся, когда доехали до места назначения.

А там слышится музыка. Оказывается, идет концерт. Федор со снайперской винтовкой, с привязанными к поясу гранатами, в общем, в чем был, сел на бревно, лежащее сзади скамеек. Под пустой кроной могучего дуба, натянув брезентовую палатку, устроили сцену. Федор стал любоваться импровизированным театром. А как чисто и весело светились лампочки из глубины сцены!..

На сцену выходят певцы, танцоры, музыканты. О чем только солдат не мечтает? Но такое Федор редко когда видел даже в мирное время. И он незаметно для себя втянулся в это зрелище и с интересом смотрел на все, что происходит на сцене. Не успели умолкнуть аплодисменты, на сцену вышел заместитель командира дивизии подполковник Клепиков. Он совсем не по-военному кланяется во все три стороны и мягко улыбается, как это делают артисты. И вдруг подает команду: "Охлопков, встать!" Зовет на сцену: "Иди, иди, тебе говорю". Так и не поняв, что происходит, Федор направился к командиру. Собрался было докладывать, а тот с той же мягкой улыбкой протягивает руку.

— Товарищи воины! Сержант Охлопков — наш лучший снайпер, истребивший свыше ста пятидесяти фашистов. Кавалер двух боевых орденов. Сейчас вам исполнят песню о нем. Слова фронтового поэта Константина Космачева. А о том, кто автор музыки, догадайтесь сами.

Подполковник повернул Федора лицом к центру сцены. К нему навстречу идет женщина в длинном до пят шелковом белом платье и в позолоченных туфлях. У нее блестело все — волосы, платье, туфли. Это настоящая богиня обняла Федора, не брезгуя его пыльной, не очень чистой одеждой, и, взяв за руку, начала петь:

На фронт он прибыл вместе с братом, Шел рядом с братом в первый бой. Он с пулеметом, брат с гранатой И оба — с яростью одной.

Федор хорошо понимал, кто перед ним, но смотреть прямо на нее счел неуместным. Чего греха таить, ему ни разу не доводилось так близко стоять к незнакомой женщине, да еще, чтоб она при этом пела про него самого. Якутка о мужчине слагает и поет песню только в том случае, когда она томится безответной любовью. Подобное любовное пение исполнялось тайно, лишь в присутствии самой верной подруги. Он предпочел слушать пение артистки, приставив винтовку к носкам, по стойке «смирно». Вопреки его воле, сердце стало биться чаще, кончики ушей потеплели от наплыва крови в голову. Но признаки волнения на его смуглом, вдобавок загоревшем до черноты, суровом лице вряд ли были заметны.

После исполнения песни артистка, ответив на аплодисменты низким поклоном, расцеловала воина и вышла. В этот момент кто-то из зрителей выбежал на сцену и отдал Федору букет цветов:

— Ей вручи. Актрисе отдай…

Как только певица возвратилась на вызов зрителей, Федор пошел к ней навстречу и по-военному отдав честь, вручил цветы.

Будто получилось складно, и Федор довольный спустился со сцены. Он хотел было направиться на прежнее место, но кто-то из офицеров остановил его, схватив за руку, и посадил рядом с собой. На сцене — та самая певица.

С берез неслышен, невесом, Слетает желтый лист…

Хоть слова и не очень понятны Федору, сама песня тронула его до глубины души. Ничего подобного он никогда не испытывал, незнакомое доселе чувство даже сковывало его. Он не улыбался, а весь концерт смотрел с неослабевающим чувством интереса, забыв начисто усталость.

После концерта сели в ту же машину, на которой приехали. У всех лица светились радостью. Одни рассуждали об артистах, другие рассказывали разные забавные истории, третьи просто-напросто травили анекдоты. Были и такие, которые расспрашивали его, Федора.

Разговоры так и не умолкали, пока не доехали. Когда Федор сходил с машины, многие попрощались с ним за руку, как хорошие знакомые. При свете фар он увидел Сухова, дожидавшегося его. Шли они впотьмах друг за другом, нащупывая дорогу ногами. И тут Сухов сообщил еще одну новость о том, что пришел номер "Красноармейской правды", где напечатано письмо односельчан Охлопкова — жителей села Крест-Хальджай из его далекой Якутии.

Письмо это он получил недавно. И хорошо помнил, о чем там сообщалось.

— В прошлом году, — писали земляки, — мы, колхозники, собрали в фонд обороны 6 тысяч рублей, 3600 тысяч облигациями, 14 килограммов масла, 176 килограммов мяса для Красной Армии, сдали 169 штук теплой одежды.

Много это или мало? Об этом Федор и не думал. Ему было известно, что на родине засуха, но насколько она была сильной и губительной, он не имел представления. У него было ощущение, что его земляки находятся где-то недалеко от него и рассказывают ему искренне и открыто про свое житье-бытье, советуются с ним, как с самым близким человеком.