НА БОЛЬШАКЕ СУРАЖ

НА БОЛЬШАКЕ СУРАЖ

Ясно было кому угодно, что враг дорогу Сураж — Витебск так просто не уступит. Но сегодня рано утром случилось нечто невероятное.

Шли «тигры» сквозь рваный морозный дымок, поблескивая траками гусениц. Время от времени из стволов выплевывали пучки пламени. Их сопровождали тяжелые самоходные орудия — «фердинанды». Из нервно дергающихся стволов «фердинандов» также выскакивали огненные столбы. За ними шли «пантеры». По бокам шоссе — средние и легкие танки. И все в шахматном порядке…

Шли грозно. Земля тряслась так нервно, что хотелось встать и побежать, сломя голову.

— Не бойтесь, наши близко! — По цепи еле слышно прошло успокаивающее сообщение.

Гул моторов, скрежетание гусениц, взрывы снарядов — все это, слившись в невероятно протяжный гром, надвигалось все ближе. Но когда колонна, гремя, грохоча, поливая во все три стороны огнем, почти поравнялась, Федор понял, что она проходящая и на какое-то мгновение стал любоваться ею: шли так четко, будто привязаны друг к другу невидимым стальным тросом.

И вдруг на позицию, где расположилась снайперская группа, стремительно двинулись «тигр» и два средних танка. Башня «тигра» поворачивалась то налево, то направо, как голова совы, ищущей жертву. И каждый раз изрыгала огонь, два пулемета били одновременно. В двадцати метрах от окопов «тигр», как бы уточняя свой путь, замедлил ход и повертел дымящими стволами. Когда перед ним взорвались связки гранат, вздрогнув, с ревом дал полный ход вперед. Над окопами пролетали со свистом огненные струи. Танк настолько приблизился, что заслонил сначала горизонт, потом всю четверть неба. Сам, как этакое чудовище, дышит, даже меняется в цвете — темно-коричневая броня со свастикой становилась в один миг ржавой, в другое мгновение приобретала зеленоватый оттенок. Запах, схожий с запахом слюны рассерженного медведя, дурманил голову. Когда «тигр» с душераздирающим скрежетом прошел, обвалилась траншея, засыпав землей все, что было в ней. Прижимаясь к уцелевшей стенке траншеи, Федор понял, что опасность быть раздавленным миновала, и тут же стал искать глазами своих. Солоухин стреляет в «тигра» из винтовки. Ганьшин кричит что-то, а тот не слышит. У второго новичка лицо посинело, как полотно. Ибрагимов замахнулся было бросить гранату, тут же схватили его за руку. Тогда парень, положив свою единственную гранату перед собой, беспомощно прислонился к траншее. Его страх тут же согнал Ганьшин: он взял его за шкирку и, приподняв, потряс слегка.

Беда случилась недалеко от них. «Тигр» раздавил пулеметчика. Он лежал справа в хорошо оборудованной ячейке. Его размесило вместе со стенками ячейки. Боец с противотанковым оружием также исчез мгновенно. Федор подбежал к торчавшему стволу и стал вытаскивать его. "Живой, а?" — с этой мыслью поднял бревно, лежащее поперек, и стащил с солдата. И тут из кучи земли появилась, чертыхаясь, кашляя, выплевывая попавшую в рот землю, человеческая голова. Когда Федор помог ему вырваться, тот первым делом осмотрел свое оружие и бессильно потряс кулаком в сторону, куда ушел «тигр».

Федор, для очистки совести, кинул вдогонку гранату. Бросили и Ибрагимов, и Ганьшин. Однако тот даже не дрогнул. "Эх, была бы бутылка со смесью! Горел бы ты синим пламенем…" — выругался в душе Федор.

Солоухин выстрелил из снайперской винтовки, пытаясь попасть в заднюю щель.

Когда «тигр» отошел и с явным намерением догнать колонну, прибавил ход, Ганьшин накрутил "козью ножку" и все по очереди жадно стали глотать махорочный дым. Пальцы дрожат и "козья ножка" прыгает в руках. Тут послышался крик:

— "Тигр", «тигр» горит!

И на самом деле «тигр» запылал черным дымом в пятидесяти шагах от них. Он шатался из стороны в сторону как пьяный. Вокруг башни вовсю полыхало пламя, как бы стараясь отделить его от самого танка. Скоро танк, содрогнувшись, замер, затем накренился на бок и остановился намертво.

— Сейчас выскочат! — вместо команды вырвалось у Охлопкова.

Экипаж «тигра», и вправду, стал вываливаться через задний люк. "Смотри-ка, вон где отхожее место у этого чудовища", — подумал Федор с ухмылкой. Тех, кто выходил, снайперы тут же щелкали, как орешки. Когда выскочил четвертый по счету член экипажа, «тигр» сильно вздрогнул. Судя по дыму и огню, в танке взорвались снаряды. Скоро черный дым перестал клубиться, его заменило яркое красное пламя. Потом пламя стало светлеть, будто горело не железо, а скирда соломы.

За гибелью танка, свернувшегося с шоссе, чтобы прикрыть свою колонну, долго наблюдать не дали: послышался позывной звук трубы.

— Оборудуйте окоп. Солоухин, давай патроны и гранаты! — Охлопков отдал приказ и сам, схватив лопатку, стал откидывать завалившую траншею землю.

Вчера утром, где сейчас снайперы копают себе окоп, немец бил огнем из дзотов, хлестал из пулеметов и автоматов. На гребне сновали взад и вперед гитлеровцы. Скоро по ним била уже наша артиллерия, бомбили «ильюшины», под конец запела сама «катюша». В завершение встала в атаку пехота. На длинном гребне немецкие укрепления наши разбили, не оставляя камня на камне и бойцам показалось, что сопротивление противника сломлено. А сегодня мощным прорывом прошелся его танковый корпус, нагоняя страх и смятение. 198

— Куда делся немец? Что, весь вышел? — Спросил Ибрагимов с недоумением.

— Потерпи немного, заявится- Лучше займись делом.

— Каким таким делом?

— На круговую готовься. Окоп у тебя готовый?

— А-а

В который раз Федор поглядел на опушку леса, откуда, по его предположениям, ожидалось появление противника. Пока ничего подозрительного не замечалось. А на правом фланге бой ничуть не утихает. Здесь, кажется, у наших потери незначительные: то тут, то там по старой траншее маячат головы, видно, кидают наверх землю. Бойко устраивает себе «гнездо» и тот самый бронебойщик, которого чуть было заживо не закопал «тигр».

Прошелся командир роты, одобрительно заметил: "Отлично! Только не опережайте артиллеристов!"

Федор чуть подравнял окоп. Зато старательно раскидал все то, что могло мешать ему выскочить, соорудил с двух сторон ступеньки из обломков бетона. А впереди окопа накидал жердей, вытащив их из траншеи. Затем лег и стал прикидывать откуда может появиться фашист и как его бить. Тут-то послышался усиливающийся шум моторов автомашин…

Немец долго не заставил себя ждать…

Первые его машины, появившись на шоссе, быстро проходят в расположение второй роты. Обстреливать их начали только слева и то как бы нехотя. Артиллерия молчит. Стараясь понять происходящее, Федор повернулся в сторону опушки леса. Там с утра окопались остатки той части, которая отсюда была выбита с треском. Но чувствуется, что им переброшена дополнительная сила. К чему бы это? Как только проскочит механизированная часть, фашист поднимется в атаку? Тогда что тянут артиллеристы? Начали бы… С шоссе ведь тоже поддержат.

Так оно и вышло. Начала вражеская артиллерия. Огонь ее, не очень-то плотный и длительный, оказался губительным. Враг не упустил воспользоваться точным знанием своих прежних позиций, ныне занятых нашими войсками. Если бы наши расположились только в старых траншеях противника, то немец сполна отомстил бы за вчерашний разнос.

Группа Охлопкова попала в самое пекло. Она спаслась только тем, что быстро перебралась в свежую воронку.

— По местам! — заорал Охлопков, когда утихли взрывы и, опрокинув лежащего на его ногах Солоухина, побежал к своему прежнему окопу. А там с двух сторон дымились две воронки. Ни патронов, ни гранат — все было уничтожено и перемешано с землей. Уцелели лишь жерди, брошенные перед окопами.

— Боец Солоухин, беги за боеприпасами! Быстрей! — крикнул Охлопков прямо в ухо Солоухину.

Враг уже подходил. За механизированной колонной подоспела и помощь. Несколько машин мчались обратно к опушке. Одна, перевернувшись колесами вверх, догорала на обочине шоссе. Снаряды минометов били в точки, и фашисты, подстегнутые этими частыми попаданиями, бежали изо всех сил вперед.

За несколько мгновений Федор уничтожил офицера, затем второго, огромного детину, несшего на себе станковой пулемет, и его напарника. Как кончилась обойма, побежал к своим. К счастью, окоп Ибрагимова остался цел, только немного завалило. Из-под земли быстро вытащили боеприпасы. Ганьшин с Ибрагимовым вовсю вели огонь, Федор, забрав у них гранату и пять обойм, возвратился к себе. Он стал бить по автоматчикам, которые шли перед ним парами.

Напор наступления усилился. И немцы кое-где вклинились между обороняющимися ротами. И на войне худа без добра не бывает. Враг теперь по нашим позициям артиллерийского огня уже не ведет, дабы не попасть в своих. А свист пуль над головой стал гуще. Патроны кончаются, а Солоухина нет. Одну пулю пустил в фашиста, который дал в его сторону короткую очередь. Вложив последнюю обойму в патронник, Федор подполз ближе к куче, лежавшей перед окопом, снял с винтовки снайперский прибор, отомкнул штык. К нему приближались двое. "Неужто конец? Нет, так просто не дамся!" — с криком встал во весь рост. Пуская пулю в идущего слева, увидел краем глаза, как второй прыгнул- на кучу. Федор, уклонившись от удара, отскочил направо. А фашист от силы собственного удара поскользнулся и провалился одной ногой в кучу. Скорее по инстинкту нанес удар, пропустил мимо ушей предсмертный крик и ощутил, как к нему бегут еще двое. Передний бежит в обход кучи. И Федор на него не кинулся. Наоборот, сделал вид, что пятится назад. Видя это второй фашист убыстрил ход, собираясь нанести удар в спину. В этот момент Федор, повернувшись, одной ногой присел на корточки, как делают охотники, встречая медведя с рогатиной. Фашист, ударив выше цели, сам напоролся на штык. Пока освобождал винтовку, очнулся первый и оказался на куче. Федор, не растерявшись, тут же, не целясь, выстрелил в него, после чего обессиленно распластался на спине.

— Уу-уу-уу… — с шумом выдохнул и стал жадно глотать воздух. Но тут же кто-то больно наступил на ногу и послышался крик:

— Федор, спасай! Федор!

"Ох, черт! Фашист с нашим дерется!" — Эта мысль вернула ему ясность. И он, что есть мочи, пнул в пятку фашиста. Но рухнул не один, а сразу два человека — фашист и… Солоухин! Рука фашиста была уже на рукояти кинжала, торчавшего у него на поясе.

Федор, вскочив, воткнул штык в подмышку фашиста. Пока вставал на ноги, Солоухин, вырвав винтовку из рук своего врага, с размаха ударил его в грудь. На лице Солоухина вспыхнула было гримаса, похожая на радость и торжество, но тут же, быстро отвернувшись при виде убитого, он забрал свою винтовку и побежал в сторону своего окопа.

Бой утихал. Фашисты отступают за шоссе. Вдогонку им Федор выпустил целую обойму, а затем сел на край окопа лицом к Солоухину и, вытирая пот рукавом гимнастерки, снова выдохнул с шумом:

— Уу… Такое не пожелал бы и недругу… — Воскликнул Федор по-якутски. Затем, сам того не замечая, крыл кого-то благим матом. Солоухин посмотрел на него с удивлением и слабо улыбнулся.

— Досталось нам_ — Сказал он с облегчением.

— Досталось.

— Страшно было?

— А как же.

— Да, жуть такая- Я его винтовку прижимаю к себе локтем. А он норовит кинуть меня в сторону да прикончить. Я держу изо всех сил. Бросил свою винтовку и хвать за правый рукав. Так долго возились. А падая, он увлек меня с собой и тут-то у меня сорвалась рука… Если бы не ты, то я уже был бы мертв.

— Ты чего раньше времени себя хоронишь? Выкрутился бы, — подбодрил парня Федор.

— Говоришь, страшно, а по тебе не видно, что ты испугался.

— Боялся, это точно. Но не за себя.

— Как это?

— Да так. Ты воюешь всего второй месяц, а я два го да.

— Ты не боишься умереть?

— Нет. Война слишком долго идет, вот этого я боюсь.

— Откуда ты знал, что нужно перед окопом жерди кидать? — Солоухин уже начал любопытствовать.

— Погоди, погоди… Сейчас команду дадут. Может, фашиста гнать пойдем.

Но батальон не стал преследовать отступающего противника. Артиллерия также прекратила огонь. И в наступившей тишине послышался другой шум, который все нарастал. Скоро стало понятно, что это гул танков. А если это возвращается танковая колонна немцев? Чем защищаться?

— Боец Солоухин, где гранаты?

— Две есть, вон они.

— Иди, посмотри у Ганьшина.

Скоро парень принес еще три гранаты. Все ручные.

— Связку умеешь делать?

Парень покачал головой. Пока Федор развязывал ремень винтовки и накручивал связку, уже появились из-за поворота шоссе первые танки.

— Наши! Наши идут! — Солоухин подпрыгнул на месте и побежал к Ибрагимову и Ганьшину.

Здорово, когда свои! Какой солдат при виде красных звезд на броне танков, поблескивающих их гусениц, красного флага, развевающегося над головным танком не будет радоваться! Это означает, что где-то близко разыгрался бой и колонна фашистских танков, которая так грозно прошла утром, разбита. Федора обуяло такое чувство, будто сам сидел в одном из этих танков. Взрываются снаряды-одиночки, изредка просвистит шальная пуля, но на это солдат не обращает внимания. Ему кажется, что он сидит за броней и ему ничего не опасно. Вон идет его надежная защита!

Вдобавок пронеслись чуть выше деревьев наши истребители — «лавочкины».

— Федя… Федя… — Кто-то дергает за рукав. Обернулся — Ганьшин. Лицо бледное, будто покрытое мелом, курчавые пряди волос, торчащие из-под шапки-ушанки, мелко-мелко трясутся.

— Слышишь? Парней снарядом убило…

Как же так? Должен же был он, командир, предупредить их… От радости, наверняка, встали да размахивали руками… Солоухин лежал неподвижно, а Ибрагимов еще мучается, еле слышно зовет: "Эне, эне…"

Охлопкову хотелось кричать, ругать кого-то, но около него никого не оказалось. Скоро Ганьшин привел санитара. Они и понесли Ибрагимова, положив на носилки.

Когда вернулся Ганьшин, Охлопков уже заканчивал углублять окоп, чтобы зарыть туда Солоухина. Он даже не обернулся. Когда стали хоронить, появился политрук роты и распорядился сюда же принести еще несколько трупов.

После ружейного залпа прощания тот же политрук отдал вырезки из газет, взятые из карманов ребят. Охлопков и Ганьшин поставили крест, по списку политрука химическим карандашом вывели фамилии похороненных. Никто из них не молвил ни слова. Что говорить? Погибли ребята так неожиданно…

Вырезки газет Охлопков вытащил из кармана на следующий день, вернувшись с партийного собрания. Сидя под навесом, пристроенном к забору сгоревшего дома, стал перебирать. Вот и шарж, который вышел еще месяц назад. На первом плане он охотник: вокруг пояса висят добытые им белки. На втором — снайпер: на правой руке несет каски, сложенные друг на друга. Под рисунками написано: "До войны охотник Охлопков добывал сотни белок. В 1943 году знатный снайпер истребил более 200 фашистов" 26.

Первый раз увидев этот шарж, Федор не пришел в восторг. Он скорее воспринял как нечто несерьезное, похожее на издевательство. Ведь в сентябре немцы сбрасывали же листовки, где были и карикатуры. На одном из них был изображен и он: глаза выпуклые как фары и были куда больше окуляра оптического прибора винтовки. А внизу угроза: "Охлопков, сдавайся! Тебя возьмем живьем или убьем!"

Конечно, разница между дружеским шаржем и фашистской листовкой ему была понятна. Но когда объяснили, что шарж посвящается только самым лучшим воинам фронта, он все равно махнул рукой.

Сейчас, держа в руках вырезку с шаржем, задумался. Если бы погиб он, а Солоухин остался жив? Тогда что? Тогда у одного солдата этот лоскуток был бы единственной памятью о другом солдате. А тут ребята любопытствуют, кто-то попросил показать и лоскуток пошел по рукам.

Какие ребята на войне погибают… Притом иногда совсем напрасно"

Солоухин пришел к ним в конце октября. В то время дивизия, находясь в резерве армии в районе деревень Загородино, Собашенки, пополняла свой состав. Его и несколько таких же молодых ребят приняли во вновь сколоченную снайперскую группу. С того момента прошло так мало времени, будто это было вчера. Однажды, когда шла учеба с новичками, мимо них прошел волк. Кто-то из ребят выстрелил. Затем начали стрелять другие. Выстрелов было произведено около десяти, а волк все удалялся. Когда примерно с 900 метров Ганьшин убил волка наповал одним единственным выстрелом, ох, какой поднялся гомон! У ребят от радости и изумления блестели глаза. Вручение Охлопкову третьего ордена они также встретили с большой радостью.

Приход этих парней, как помнится, совпал с переименованием Калининского фронта в 1-Й Прибалтийский и с очередным оживлением снайперского движения в армии. Накануне вышла статья майора Попеля о необходимости широкого использования снайперов в наступлении. Дмитрий Федорович был прав. В 259-м полку снайперская группа так и не создавалась. Кто-то ходил в ординарцах, кто-то стал автоматчиком или пулеметчиком. Ганьшин и Сухов, кочуя из роты в роту, перемахнули в минометчики. А знатные снайперы Квачантирадзе и Смоленский, которые в течение года представляли этот полк на всех слетах, во время наступления, оказывается, охраняли командный пункт.

На следующий день после выхода статьи Квачантирадзе написал заявление на имя заместителя командира полка по политической части с таким содержанием: "Я не хитрый. Напрасно смеются надо мной. Уберите винтовку снайпера. Дайте мне автомат. Я пойду в бой как все".

А группе Охлопкова в статье были посвящены вот такие строки: "В прежнем подразделении успешно действовала снайперская группа под руководством дважды орденоносца Охлопкова. В нее входили меткие стрелки Кутенев, Катионов, Ганьшин, Сухов, Борукчиев и Рязанов. Находясь в боевых порядках пехоты, снайперы истребили за небольшой срок более 200 вражеских солдат и офицеров, в том числе расчеты 10 вражеских пулеметов, 12 немецких снайперов.,

Группу Охлопкова передали в подразделение тов. Житкова. Здесь к снайперам отнеслись иначе. Их по существу низвели до положения рядовых стрелков, использовали в общей цепи. Охлопкова послали даже в разведку безо всякой необходимости для этого, хотя в подразделении имелись специалисты-разведчики. Ответственность за это несет капитан Кукушкин"27.

Действительно, Охлопков дней двадцать ходил в разведку. Был случай, когда из двенадцати вернулись только двое. Что тут скажешь? Судьба и не то подарит на войне. Другое дело, когда Кукушкин однажды заставил залечь в такую засаду, откуда ничего нельзя было увидеть и целый день пролежал впустую.

— Ну, как? Отдохнул? Это, считай, я тебе отдых дал, — сказал капитан Кукушкин после того случая.

А немец вел по несколько раз в день усиленный минометный огонь по самым уязвимым местам и сеял смерть. Несмотря на это, и другие командиры проявляли подобное отношение к снайперам. Охлопкова, когда он приходил по заданию в какой-либо взвод, встречали иногда неохотно. Однажды вернули его со словами:

— Зачем по пустякам дразнить немца? Ты укокошишь одного. А он в отместку час будет палить из минометов или откроет пулеметный огонь.

Подобную тактику после выхода статьи майора Попеля коммунисты в беседе у замполита полка осудили как ошибочную и пришли к единому мнению: использовать снайперов как в обороне, так и в наступлении, в каждом батальоне создать снайперскую группу.

7 ноября дивизия, совершив двадцатикилометровый марш-бросок, вышла на позицию Стайки — Самосады — Чумаки. За два дня были взяты Лопашнево и Якушен-ки. С села Адамово 12 ноября начали наступление с целью перерезать шоссе Сураж — Витебск.

Трехдневное сражение прошло без видимых результатов. Затем установилась необычная для ноября теплая погода и все замерло из-за слякоти и бездорожья. Тогда в группу пришли Ибрагимов и еще два молодых бойца. Солдату всегда мало выбора. Было тяжело и им. Все-таки свыклись и почти с первых дней стали тянуть свою нелегкую лямку наравне с другими. Правда, у них не все получалось быстро и четко. Охлопкову ребята нравились честностью и готовностью выполнять любое задание.

Видимо, чтобы выжить на войне, мало быть честным да исполнительным. Кто знает, обучали бы их подольше в тылу, может, тогда судьба для них была бы более мягкой? Тут вокруг Федора смеются, шутят тоже такие же молодые, как те погибшие. После завтрашнего боя сколько их останется — одна треть или, не дай бог, меньше половины?.

Сегодня на партийном собрании шел разговор о подготовке к наступлению. Вечером Охлопков перед бойцами роты должен речь держать. Такое дали ему партийное поручение. Что он может сказать полезного молодым? О себе рассказать? Какая от этого польза?

Когда ребята вернули вырезки, Федор взялся чистить винтовку и стал наблюдать за теми, кто у костра сушился или просто грелся. Многим, видимо, и двадцати нет.

Бойцы сегодня разгружали боеприпасы, помогли отправить на передовую орудия и делали себе навесы. Только что стелили солому для ночлега. И вот сейчас вокруг костра толпятся: галдят, подтрунивают друг над другом. Кто, сидя под навесом, чистит оружие, кто, слюнявя химический карандаш, пишет письмо родным.

Завтра для них первый бой. Им надо выспаться и сухонькими, свеженькими подняться рано. Тут-то им, видимо, и нужен его совет, нужно его напутствие. Перед ужином на митинге знакомства, когда ему дали слово, больше говорил о том, что нужно делать бойцу для ночевки на улице, как следить за обувью. На ночь бойцы по его совету развели вдоль навесов сплошной костер в пустых бочках с наполовину выбитыми днами и на жерди, поставленные с открытой стороны, накинули шинели, а обувь оставили сушиться со стороны немцев.

— Знаешь, товарищ сержант? В сапоги вместо стелек положил соломы. Одежда вся сухая. Шинель легонькой стала. Спасибочки тебе за совет, сказал с задором один молодой боец утром.

Подъем был в 5 часов. А он, этот молодой боец, улыбался, шутил. И Федор, не ответил бойцу ни словом, ни жестом, про себя подумал: "Пусть будет милостлива к тебе судьба_"

Рота, выполняющая роль штурмовой группы, на передовую выехала на автомашинах. Охлопкову дан приказ обеспечить огнем стык справа. И он, сдав снайперскую винтовку старшине батальона, едет с автоматом.

Проезжая мимо шоссе Сураж — Витебск, где два дня тому назад разыгрался жестокий бой. Охлопков не заметил ни воронок, ни разрушенной техники. А по шоссе снуют не только автомашины, но и гаубицы. "Когда же успели все убрать, все восстановить?" — с удивлением думает Федор.

Вскоре автомашины остановились и рота пошла своим ходом. С приближением передовой бойцы пошли перебежками. Так перешли первый рубеж.

Под усиливающийся заградительный огонь Федор, лежа в снегу, обернулся назад: уже есть убитые, бьются об снег раненые.

— А ну, ползком вперед! — Свирепо крикнул командир роты, проползая перед цепью.

Подталкиваемый этим окриком, Федор и не заметил, как перешел огневой вал. Ему показалось, что он проскочил через этакий подземный ход, от стен которого сыпались огненные головешки. Когда, пытаясь перевести дух, рухнул на дно горячей воронки, темная стена сзади так и вспыхивала дымом и огнем. Она с каждым взрывом сгущалась, угрожала вот-вот догнать и накрыть смертельным подолом.

В этот момент перед цепью снова появился командир и, вскочив на ноги, размахивая пистолетом, неистово закричал:

— Вперед! За мной!

Так рота встала в атаку.

Под ногами Федором промелькнули дымящиеся воронки снарядов, мудреная сеть траншей, окопов, ячеек. Значит, враг не выдержал и удрал. "Догнать его!", "Добить!" — будоражило голову упрямое желание.

— Вперед! Вперед! — Опять показались впереди сверкающие злобой глаза командира.

На бегу Федор заметил, что идет снег: хлопья попадали в рот, в глаза. Иногда такой густой, что становилось трудно дышать и смотреть. И вдруг, оступившись, он шлепнулся в рытвину с болотцем на дне, но вставать не торопился. Чувствует, как холодная смесь жижи болотной со снегом неприятно коснулась щеки, уже просачивалась под одежду, начиная с локтей и колен. Все же продолжал лежать неподвижно: необходимость отдышаться и желание расслабиться взяли верх.

А снег тут перестал идти. Федор вблизи снова увидел командира роты. Его внезапное появление, его жест, те же окровавленные щеки заставили Федора забыть, что было минуту назад, а командир все взывал:

— Вперед! Вперед! Вперед!..

Начали было вставать — остервенело затарахтел пулемет. Федору не удалось пробежать и пяти шагов. Снова пытался было подняться, и снова пули засвистели вокруг, и комки мерзлой земли больно ударили в лицо. Тут опять подкатился тот же командир и, крепко ругаясь, заорал:

— Сержант, уничтожить расчет пулемета!

Федор юркнул в низинку, откуда вел стрельбу его сосед. С его помощью понатыкал травы за воротник, пояс, загнутые рукава, марлей из индивидуального пакета обмотал шапку и велел насыпать на него снега. Затвор автомата завернул тряпкой, в дуло сунул затычку из газетной бумаги.

Федор пополз по-пластунски, не поднимая голову. Ему надо бы быстрей выйти из полосы перекрестного огня — огня пулеметов и лежащих за холмиком. Но когда ищущие свою жертву пули свистели гуще, приходится таиться в любой ямочке и не хочется выбираться. Кажется, что пятки так и болтаются, спина и затылок так и маячат, что заметить и убить его проще простого. Не столько от нагрузки, сколько от напряжения участилось дыхание, тело стало обливаться липким потом. Особенно потеет спина. Скоро стала трясти неприятная дрожь. И он, отвлекая себя от неприятного ощущения, повторял: "Скорей, не робей", "Скорей, не робей"… Незаметно для себя стал дышать ровнее, перестал потеть. Что это? Не от страха ли его так проняло? А сейчас приходит второе дыхание.

Опасная полоса все же осталась где-то сзади. Когда снова прошелся шквал огня, уже находился в укромном месте и свист пуль спокойно пропускал мимо ушей. "Фу, тут уже не достанешь… Теперь сам держись…" Не переставая подбадривать себя, Федор размотал с затвора тряпку, с дула снял затычку и, успокоившись окончательно, тихо выдвинул автомат перед собой. Повернулся назад: своих не видно, значит, немец еще не дает вставать. Пулемет, нервно захлебываясь, так и тарахтит. Федор наставил прицел, чуть высунулся и, затаив дыхание, стал прицеливаться. Как загремел выстрел, тут же скатился на дно рытвины. 208

На радостях Федор не услышал, как свои поднялись в атаку и стал утолять жажду, глотая снег. Может, это и есть самый счастливый миг жизни: "Удача-то какая! Иначе сколько бы наших угробил, сколько бы наших жизней погубил!."

Когда подошли свои, вскочил на ноги и пошел за ними то шагом, то трусцой. Намокшая от пота и грязи одежда прилипла к телу, неприятно холодила. Полы шинели больно били по коленкам. И как ни месил грязно-серый снег, он уже не потел. Зато пересыхает горло. Было такое ощущение, что и грудь, и желудок наполнены холодным воздухом.

Когда немца снова заставили лечь, у него даже в глазах помутнело. И странно-то как: хлопья снега, попадая в рот, не давали дышать. Пришлось лечь лицом вниз. Тут он наяву увидел вчерашний костер. Высушиться бы… Да еще кружку горячего чая бы…

Федор вздрогнул всем телом. А снег все идет. Вместе с ним установилась тишина, вызывая какую-то щемящую тревогу. Где-то рвутся мины, слышен одинокий треск пулемета. А здесь в этом глухом снежном мареве будто он лежит один, наедине с собой. Смотрит вокруг: ни соседей, никого. Затем достал кинжал, его тыльной стороной стал выскабливать с подолов шинели мокрый снег со льдом.

Что это? Сквозь пелену снега и тумана показался фашист… С ружьем… Еще очки протирает. Федор повернулся в сторону соседей, но никого не увидел. А фашист, надев очки, шагнул вперед. Будто ничего не видит: винтовка за плечом. Федор почувствовал, что набрел хлюпик какой-то и, встрепенувшись, схватил его за голенище сапог. Опрокинув в снег, приставил нож к горлу и крикнул: "Хэнде хох!" Тот, лежа, поднял руки и, испуганно тараща глаза, стал мямлить: "Йа, йа, Гитлер капут…"

— Что там у тебя стряслось? — крикнули сбоку.

— Идите сюда, фрица поймал!

— Чего? Ты или он тебя?

— Иди"

— Ой, гад! — воскликнул подошедший. — В расход надо пустить!

— Стой! Не сопротивлялся он.

— Видеть их не могу! Стоп… стоп… Смотри-ка, харч. Полный рюкзак. Дай-ка сюда.

Подошло еще несколько человек. Щуплый фашист в очках все дрожал и на вопрос, куда шел, ответил, что нес горячую пищу в отделение автоматчиков. После того, как пленного увел командир отделения, тот самый боец, который успел из термоса немца-разносчика набрать полный котелок супа, хлебая, стал злобствовать пуще прежнего:

— Тоже мне, пожалел… Вчера штук сто в плен взяли. Снова и не тронь их пальчиком… Их, живодеров, надо бы на месте расстреливать! А то в плен… и не тронь да же…Тьфу! Мы попадемся — пожалеют нас?!

Другой шутит, мол, чего ты так злобствуешь, ведь они такой суп тебе преподнесли. Шутка того еще больше разозлила:

— Да, приготовят тебе. Виселицу и пулю — пожалуй ста. Этого добра они не пожалеют… А вот эти муки кто принес? А? Еще со цветами встречать прикажете?!

Кто-то одернул не в меру разошедшегося бойца, дескать, потише насчет ада и мук. Тот, как побитая собака, огрызнувшись матом, замолк.

Командиры часто объясняют: война — это не просто пальба, это борьба умов, борьба двух идеологий. Но попробуй-ка себя сдерживать каждый раз. И этот тоже просто сорвал злость, которую долго сдерживать в себе нельзя на войне.

Снег продолжал идти. Бойцы снова поднялись в атаку. Они бегут по мокрому снегу. Тяжело бежать. Но скоро показались спины убегающих. Эти спины, то исчезающие, то снова появляющиеся, как бы ободрили Федора. Он, облегчая ботинки стуком о любой твердый предмет, взял вправо. Фашисты, естественно, не стали подниматься на гору и их спины уже маячили перед глазами все ближе и ближе. Кто-то из них, повернувшись, беспорядочно отстреливался, большинство бежит без оглядки, то падая, то вставая. С расстояния полета шагов Федор снял убегающего быстрее других. Самого ближнего, когда тот хотел было повернуться, тоже убрал.

— Хэндэ хох!

Бывает же так. Окрика оказалось достаточным, чтобы остальные бросили оружие и подняли руки.

Слева многие тоже сдались. Но стрельба все еще шла, на что уже можно было не обращать внимания. Все шло как надо.

— Замена подходит. Выходи на дорогу, — скоро от куда-то донесся повтор команды.

Это распоряжение, приятное и долгожданное, подействовало на Федора облегчающе. Он весь обмяк и еле волоча ноги, обессиленный, поплелся за пленными. Пленные и вывели его на дорогу.

Построившись на ходу, батальон двумя колоннами и с пленными между ними, двинулся на восток. Стрельба сзади то стихает, то усиливается, сбоку горит какая-то деревня.

Надо бы остановиться, покурить, дух перевести… А они, только что вышедшие из тяжелого изнурительного боя бойцы, усталые и мокрые, шли и шли. Им нельзя останавливаться: холод проберет. Все шли молча, без обычных шуток.

Через несколько дней оставшиеся в живых услышат, что Городокская операция завершилась успешно, что их дивизия взяла в плен более тысячи солдат и офицеров противника, что Москва салютовала в честь войск 1-го Прибалтийского фронта.

— Сейчас им надо бы обсушиться, отоспаться. А они идут…