Глава 5 Плаха — или папаха?

Глава 5

Плаха — или папаха?

Телеграфист догнал генерала Громова, когда тот уже вышел из штаба, чтобы сесть в свой знаменитый «Кадиллак» и выехать в расположение бригады штурмовиков, где предстояла разборка чрезвычайных происшествий в армии за последний месяц.

— Товарищ генерал-лейтенант! Срочная!

Михаил Михайлович развернул шифровку: «Ком. Калининским фронтом, копия — Ком. 3-й воздушной армии. Немедленно арестовать и предать суду военного трибунала летчика-испытателя Федорова И. Е. за угон сверхсекретного истребителя ЛаГГ-3 с новейшим вооружением. Самолет и арестанта сопроводить в Нижний Новгород. В случае попытки перелета линии фронта самолет уничтожить всеми имеющимися в Вашем распоряжении средствами ПВО. Директор завода 21, генерал-майор Гостинцев».

— Пусть этим делом займется особый отдел, — возвратил прочитанную «морзянку» генерал обратно телеграфисту. «Федоров, Федоров. Какой же это Федоров?» — пытался вспомнить генерал, направляясь к машине, но полученный приказ Верховного с короткой жесткой припиской командующего фронтом вытеснил из головы четкие образы знакомых, подернутые туманом довоенной поры.

Совещание в Мигалово подходило к концу.

— Со штурмовиками все ясно. А что творится в бригаде истребителей? Только, пожалуйста, покороче, — пошевелил пальцами на груди командующий.

С места поднялся командир корпуса Жильцов:

— Летчик Решетов, старший лейтенант, на счету — девяносто два боевых вылета, три сбитых самолета противника и два в группе. Расстрелял своего ведомого прямо в воздухе, когда тот в третий раз покинул его в бою.

— Отлично. Дальше и еще короче, — заерзал на стуле генерал. — А итог какой?

— Решетов сбил «мессера» и, весь изрешеченный, еле дотянул до аэродрома, а ведомый спустился на парашюте и целехоньким пришел в расположение полка. В итоге потеряли один самолет.

— А теперь вот теряем и боевого летчика, — грустно проронил Байдуков, заместитель командующего по технике пилотажа. — Какова моральная обстановка в полку? Почему личные счеты между пилотами выносите за пределы бригады? Кто жалуется?

— Нормальная обстановка, — пожал плечами комкор. — Первым смалодушничал ведомый. С него и сыр-бор загорелся.

— В полку обсуждали? — не унимался Байдуков.

— Ведомого пожалели, а ведущего командир полка представил на суд армии. Самолет-то загубили.

— Вот, вот. Труса простили, храбреца наказали, и это вы считаете нормальным? Почему Елдыкин предал гласности инцидент, который вполне можно было исчерпать на месте?

— Самосуд все-таки, — вяло защищался комкор.

— Самосуд — это когда судят сами. А ваш Елдыкин умыл руки, отдал пилота на суд другим. Это тоже считаете нормальным?

— Не зарывайся, Юра, — шепнул на ухо своему заместителю командующий и вслух добавил: — Достаточно. Следующий.

— Александр Чертов, лейтенант, истребитель. Застрелил свою подругу, сержанта Галю, прямо в землянке, заподозрив ее в измене.

— Он — что? В браке с ней? Застал с любовником в постели? — прервал докладчика начальник штаба.

— В том-то и дело: расписан. А стрелял сослепу, через дверную плащ-палатку.

— Значит, стрелял за дело. Каким же образом любовник увернулся от пули? — поинтересовался полковник из политотдела.

— В том-то и дело, что не за дело, товарищ начальник политотдела. Он стрелял на авось, через плащ-палатку, на голос, по наущению товарищей, когда в землянку зашел врач-гинеколог. Сам пошел в «Смерш» с повинной. Она оказалась беременной.

— Ну, с вами не соскучишься, — усмехнулся командарм. — Следующий.

— Аркадий Покровский, младший лейтенант, истребитель. Подговорил товарища, и вдвоем сбросили девушку с балкона второго этажа гарнизонного дома офицеров.

— Кошмар. За что? — На этот раз вопрос прозвучал из-под кафедры проповедника слова божьего, где облюбовал себе место командир дивизии тяжелых бомбардировщиков.

— За то, что она предпочла станцевать белое танго с пехотинцем, — монотонно проговорил докладчик, откладывая очередной лист в сторону.

— Н-да, честь — превыше всего. Если бы с такой ревностью они разделывались с противником в бою, вот тогда бы, — раздумчиво заметил подполковник Юмашев, — было бы здорово, а так…

— Если бы да кабы во рту росли грибы, Андрей Борисович, так нам бы делать было нечего, — подал голос начальник «СМЕРШа».

— Ясно. Следующий и попроще: мне тяжко слушать Ваши реляции, командир, — вздохнул командующий.

— Калугин Федор, Минченко Петр, Рыкуш Михаил бросили в котел вместо мяса повара за невкусный суп кандей-водолей, как они выразились.

— Сварили? Вкусно получилось? — осведомился начальник тыла.

— Не удалось. Только обварили, но суп испоганили.

— Поделом, значит, искупали? — вновь осведомился Громов.

— Никак нет, товарищ командарм. По пьянке.

— Ох, батенька, не могу. Полегче давай. Время не ждет, враг не спит, — намекнул командарм на непозволительную роскошь фронтового заседания.

Через приоткрытые двери и разбитые стекла донесся вой пикирующего самолета. Все замерли в ожидании взрыва. Но его не последовало. Начальник штаба обратился к руководителю совещания по поводу резолюции.

— Всю остальную шатию-братию отдать на усмотрение особого отдела. Перечисленных летчиков разжаловать до рядовых и сержантов, переодеть в солдатскую форму и рассовать по другим полкам. Нет возражений против такого решения? — обвел глазами присутствующих Михаил Михайлович, прислушиваясь к нарастающему шуму снаружи. — Совещание закрываю. Давайте все-таки посмотрим: что там происходит?

С этими словами председательствующий встал с места и поспешил на колокольню, где размещался наблюдательный пункт.

Перед ними раздвинулась завораживающая панорама Валдайской возвышенности с ветхими домишками под ногами и аэродромом за околицей обширной деревни, распростертой вдоль речушки. Самолет замедленной бочкой приблизился к церквушке, рядом с которой стояла колокольня. Вдруг он на крутом вираже облетел церковный посад, чуть ли не касаясь креста на звоннице, и на скорости взмыл вверх. Прокрутив все мыслимые и немыслимые фигуры конькобежца на льду, пилот змейкой ушел в сторону аэродрома.

— Кто это? — спросил начальник штаба у наблюдателя. — Посадить сукина сына за такие вольности.

— Не спеши, Ким Македонович. Я узнал его по почерку. Поехали на поле, там все выяснится, — оживился командующий.

Проделав каскад фигур высшего пилотажа и облетев церковь на радостях еще раз за то, что нашел приличный штаб, судя по машинам, Федоров запросил посадку. Диспетчерская служба дала добро. Лихо приземлившись, «сукин сын» аккуратно подрулил к командному пункту и выключил мотор. К нему направились со всех концов охрана, техники, комендант. Пилот не спеша открыл фонарь, прислушался к воцарившейся тишине, охватившей измученную душу гулом беснующих надежд и сомнений. Чтоб там ни было, а он уже дома. Дальше бежать нет смысла. Да и некуда: впереди фронт. Позади плаха. Будь что будет. Мир не без добрых людей. Поэтому жизнь прекрасна и удивительна.

Снаружи доносились обрывки приглушенных разговоров, догадки доморощенных знатоков иностранной униформы: «немец», «французик», «перебежчик», «берет американа», «номер не тот».

Став на крыло, пилот зычно, как и подобает победителю гонки на пределе, воскликнул, похлопывая ладонью по капоту:

— Салют сталинским соколам. В свою бригаду примете кашеварить бедного летуна с завода?

— Ваня? Откуда? Какими судьбами? — выступил один из летчиков.

— Гриша? Вот это да! Вот что значит: земляк земляка чует издалека, — соскочил с крыла пилот, расставляя руки для объятий.

— Надолго? Как понять твой партизанский камуфляж? — подхватил под грудки Онуфриенко луганского дружка.

— Земляк земляка чует издалека, — приговаривал видный из себя презентабельный летчик, тиская друга детства. — Хотелось бы навсегда. Вот счастье. Не было ни гроша и вдруг — алтын.

— О! Начальство к нам, — раздался чей-то ликующий голос.

— И похоже — дюже высокое, — отозвался другой менее восторженно.