Глава 9 Железный крест рыцаря

Глава 9

Железный крест рыцаря

В честь завершения общей программы по обмену опытом, рейхсмаршал Люфтваффе устроил прием.

Перед входом в главный корпус вымуштрованные сотрудники военной полиции проверяли пригласительный билет: отрывали пропуск, находили в своих списках номер и фамилию приглашенного, заполняли графу прибытия и только после этого разрешали пройти. В полуосвещенной гостиной можно было перевести дыхание, осмотреться, отдохнуть на банкетке, почитать за низким журнальным столиком газету или полистать рекламный буклет какой-нибудь авиационной фирмы.

Высокие прямоугольные окна гостиной были задернуты плотными темно-коричневыми гардинами, в просвете между которыми угадывалась деревянная драпировка на случай бомбежки.

Разглядывая исподтишка обстановку, Иван Евграфович отметил про себя, что, кроме портрета Гитлера и нескольких картин на военные темы, ничего лишнего, тем более крикливого, на стенах не было. Прочная светомаскировка на окнах и простенькая фотовитрина из истории становления Люфтваффе наводили на мысль, что праздничное настроение, переживаемое им и окружающими людьми — не долговечно, омрачено какими-то подспудными тревогами, несмотря на внешнюю бодрость, даже веселость участников сборища.

Показался Геббельс. Вместо того чтобы пройти в банкетный зал через боковую тайную дверь, как это заведено у высших чинов, «головастик» на тонких ножках проплыл гоголем, прошествовал под ручку с благоверной через парадный вход, через всю гостиную под льстивый лепет одобрения и чинопочитания.

«Вот если бы таким макаром продефилировал через вверенное ему учреждение импозантный Геринг — куда ни шло.

Все-таки — летчик, — продолжал по наивности размышлять Федоров. — А Геббельс? Обезьяна-обезьяной! А туда же! В славу. Сорвать хоть пару аплодисментов — и то приятно. Как все-таки мало требуется мелкому честолюбцу?»

Вслед за министром пропаганды неторопливо, с чувством собственного достоинства двинулись в обеденный зал и все остальные. Часы показывали без десяти четыре.

Длинные столы, накрытые белоснежными скатертями с голубыми узорами по краям, радовали глаз набором всевозможных напитков по центру стола вкупе с холодными закусками. Через каждые полтора метра стояли хлебницы с тонко нарезанными булочками. По обеим сторонам этого своеобразного оазиса из пищевой фауны и флоры, запечатанной в бутылки и красиво заправленной в салатницы, тянулся ряд пустых тарелок. Слева от них лежала десертная ложка, вилка, а справа — нож с зубчиками для отбивного мяса. Тут же красовались вазочки для объедков, стопочка, бокал и сложенная пилоткой голубоватая салфетка с номером приглашенного. Тарелки с бутербродами (ветчина, сыр, колбаса, осетрина, красная икра) перемежались с чашами салата. Огурчики, грибочки, зелень, черешня захватывали дух изголодавшихся участников военно-спортивного шоу.

У входа в столовую распорядитель злачных мест с двумя подручными кадетами вновь попросил гостей предъявить пригласительный, оторвал талон банкетного зала и только после такой контрольно-пропускной процедуры вежливо промурлыкал:

— Очень приятно, проходите, сектор В.

Кадет с приглаженной челочкой под фюрера подвел гостей к банкеткам слева от торцевого стола. Места оказались с внутренней стороны левого крыла застолья не случайно. Их заполнили люди, преимущественно в штатском. Справа от головного стола разместилась военная каста.

Когда все расселись, согласно указанным местам, ровно в шестнадцать ноль-ноль из боковой двери появились величественный, с выдающимися женскими ляжками и заметным брюшком рейхсмаршал Геринг и щуплый, поджарый Геббельс, который рядом с тучным голиафом Люфтваффе выглядел совсем карликом, но тем не менее и ему достались аплодисменты тщеславия наравне с популярным другом.

Под шумок приветствий Иван осмотрелся и немало удивился тому, что оказался в изоляции от своих товарищей. Между ним и профессором Петровым, сидящим ближе всех к нему, располагались незнакомые лица: то ли фискалы, то ли, на всякий пожарный случай, мордовороты в штатском. Рядом, впритык к главному столу, оказался барон Галланд, появление которого он в суете разбежавшихся глаз и навалившихся впечатлений просто прозевал.

Но вот шум и сдержанные аплодисменты стихли. Министр пропаганды заглянул в листок, что-то сказал в сторону советской делегации и предоставил слово рейхсмаршалу. Грузное, излишне упитанное тело главного шефа авиации приподнялось из-за стола и заслонило маленького «головастика», как мысленно нарек министра Федоров, чуточку шокированный нежданной изоляцией.

После вступительного слова маршал предложил тост за доблестных, как он выразился, летчиков великой страны. Жидкие аплодисменты, шум заработанных штопоров и приглушенный звон стекла возвестил о том, что слушатели за столом охотно поддержали казенный призыв главаря военной авиации выпить за российских вундеркиндов воздухоплавания.

Кривоглазый Адольф выхватил из груды напитков четырехгранный пузырь и галантно показал прозрачное содержимое сосуда своему «руссише камрад»:

— Шнапс?

Иван испугался невольно закравшейся мыслишки: «Накачать хочет, что ли?» — и поспешно указал на красивую этикетку с непонятным словом «Хюгель».

— О! Битте шён! Пожалуйста, — легко согласился навязчивый друг. — Эльзас теперь наш. Я с удовольствием разделю с вами вкус этого коньяка. Ваше здоровье! Мы сначала чокнемся, чтобы выпить, а потом, как это у русских, вы-пи-вать, чтобы чокаться.

«Ох, черт возьми! Крепкий орешек оказался. Ну, да где наша не пропадала? — подумал Иван, занюхивая глоток ломтиком белого хлеба. — Чего доброго — опьянею. Надо было указать на бутылку с гроздьями винограда. Мускатель не шибко ударит в голову за столь деликатным столом, факт. Но… после драки кулаками не машут».

Вслух же он заявил, соглашаясь с проявленным дружелюбием:

— Зер гут! Отлично! — и степенно взялся за огурчик двумя пальцами, упустив из виду рогатую вилку.

С ответным словом выступил генерал Петров. Он поблагодарил руководство Центра за прием, похвалил тружеников авиационных заводов за высокие технические достижения в области самолетостроения и предложил тост «за доблестное оружие Люфтваффе».

«Так-с, вашим салом по нашим мусалам», — мелькнула озорная мысль у раскрасневшегося юнца из страны Советов в окружении матерых специалистов по части выпивки и вербовки шпионской клиентуры.

Зал заметно оживился, налегая на закуску и пить. Галланд наклонился к уху соседа:

— Хочешь поучаствовать в настоящем деле?

— Каком? — машинально спросил захмелевший испытатель крепости неведомого коньячка.

— Воздушный цирк на берегу Ла-Манша. Один день летал, другой день отдыхать здесь. Ферштеен? Я работаю английский цирк. Сегодня здесь — завтра там. Команданте эскадра. Ферштеен?

— Не-е. Профессор, — показал рукой выпивший, но еще не пьяный гость в сторону руководителя делегации.

— Твой отдых не свободен? — прищурил один глаз наниматель «цирковых работников», в то время как веки другого ока даже не дрогнули.

Между тем министр пропаганды, постукивая пальчиком по наручным часам, показал циферблат Герингу. Маршал манерно пожал плечами. Потом обратился к сидящему рядом генералу. В итоге предупредительно зазвенел колокольчик председательствующего «головастика» и в зале воцарилась тишина.

— Правительство и высшее командование Люфтваффе, — надтреснутым лающимся голосом возвестил министр, — решило наградить русских летчиков за выдающиеся успехи в испытании немецких военных самолетов почетным знаком отличного пилота Третьего рейха и денежной премией в виде юбилейной золотой монеты достоинством в десять тысяч марок каждая.

Когда стихли холодные официальные аплодисменты, поднялся начальник Центра. Зычным голосом он объявил:

— Первым удостоен этой награды грюппен-фюрер господин Супрун! Коммен зи, битте, ам дер тиш. Подойдите, пожалуйта, к столу.

Подталкиваемый товарищами, Степан отставил свой стул и скромно предстал перед начальственным чуть возвышенным столом, опустив руки по швам. Геринг, перегнувшись через сравнительно узкий стол, привычным движением рук приколол к рубашке отличительный знак и вручил на бархатной подушечке золотую монету. Выпрямился и… вдруг вздел правую руку:

— Хайль Гитлер!

Степан растерялся. Мотнул головой и промямлил, уже оборачиваясь к залу: — Хайль!

Правая сторона, где сидели в основном военные, разразилась редкими аплодисментами, после которых генерал-полковник вычитал фамилию «старейшего группы» Стефановского.

Получив награду, Петр Михайлович на стандартное нацистское приветствие рейхсмаршала, удерживая коробочку с монетой в правой руке, как держали когда-то гусары свой головной убор перед дамой, гордо откланялся легким поклоном головы: «Честь имею!» За что тоже заработал несколько хлопков в ладоши, но уже с левой стороны, где сидели товарищи и представители фирм.

Вызванный к столу Викторов держался как солдат перед трибуналом: бодро и бездыханно. Но в последний момент дрогнул. На энергичное приветствие «Хайль!» запинаясь промычал: «Бляпремного благодарен». На что слева и справа раздались сдержанные нечленораздельные звуки то ли негодования, то ли удовлетворения.

Время предстать перед рейхсмаршалом, как перед богом, вплотную подступило к четвертому, последнему летчику, а Иван Федоров сидел и все еще лихорадочно перебирал в памяти варианты ответа на явно провокационное и в тот же момент как бы невинное, традиционное приветствие высочайшего чиновника официально дружественного государства, на которое требуется не простой, не раболепный, а предельно смелый, достойный и одновременно дипломатичный, не дай бог — оскорбительный, ответ.

Охотнее всего он хотел бы отделаться шуточкой. «Планета — это та же огромная сцена, на которой человек постоянно шутит, если не с Богом, то со своей долей», — говаривал он иногда «подшофе». Но не та обстановка, не то собрание, где бы можно было шутя выразить и свои чувства благодарности к людям, заметившим его талант, и чувства классовой неприязни к их антикоммунистической морали, которые он впитал с молоком матери, задерганной нуждой и гнетом социальной несправедливости. Но как выбрать из хаоса нахлынувших чувств и мыслей тот стиль поведения, который бы в точности выразил противоречивую сущность его ума и духа?

На самом пике произнесенной начальником Центра фразы: «Награждается самый молодой и самый талантливый пилот…» и разгар поднявшихся чувств претендента на заслуженное вознаграждение из боковой двери показался высокий подтянутый генерал в коричневом френче с аксельбантами, и все сидящие за председательствующим столом как по команде повернули голову к вошедшему, а в руках начальника Центра задрожал лист. Отступив в сторону, вошедший громко выкрикнул, воздевая руку вперед: «Хайль Гитлер!»

Все вскочили: кто мгновенно, кто замешкавшись, кто с недопустимым запозданием. Последние нашлись и среди военных, доведенных данным приветствием, казалось, до автоматизма.

Федоров тоже вскочил, подчиняясь скорее стадному чувству единения, чем осознанному долгу уважения. Тем более, что уважительный сосед, вскакивая, поддернул за собой и несколько задержавшегося подопечного.

«Хайль!» «Хайль!» «Хайль!» — трижды, с нарастающим энтузиазмом прозвучало в ответ как раз в момент появления человека с фанатично устремленным в пустоту взглядом из-под нависшей кокетливо зачесанной челочки.

Люди за представительским столом раздвинулись, и торжествующий босс почитателей коричневого цвета оказался между Геббельсом и Герингом, как истукан между Сциллой и Харибдой. Мало-помалу в зале воцарился порядок, нарушенный явлением кумира нацизма, а самоназначенный президиум застолья, обменявшись короткими фразами между собой, вынес постановление устами все того же генерал-полковника:

— Именем фюрера и высшего руководства Люфтваффе награждается самый молодой и самый талантливый из русских пилотов — Иван Федоров денежной премией и Рыцарским железным крестом!

Наэлектризованный зал буквально разрядился громом рукоплесканий, а Геринг встал рядом с генерал-полковником, принял из рук фюрера орден с подвязкой и перегнулся к обалдевшему виновнику шумных оваций, подошедшему к столу на ватных ногах с помощью находчивого покровителя.

Остальную процедуру посвящения русского Ивана в немецкого рыцаря истребительной авиации опьяневший баловень фортуны помнит как во сне.

Петр Михайлович Стефановский как-то рассказывал сослуживцам, что немецкий полковник якобы пытался нагнуть Ивану голову, чтобы рейхсмаршалу было удобно набросить на шею ленточную петлю с Железным крестом, а новоиспеченный рыцарь Люфтваффе наоборот — откидывал голову назад, выпячивая грудь, на которую, в конце концов, как на не в меру упрямого верблюда, и набросили подвязку под сдержанный смех окружающих.

Степан Павлович Супрун уверял, напротив, что петля оказалась маловатой для бычьей шеи мастера по вольной борьбе и потому, к великому неудовольствию рейхсмаршала, крест вынужденно распластали на груди, заправив ленту под воротник.

На приветствие: «Хайль Гитлер!» новорожденный рыцарь Железного креста вскинул кулак и вместо выкрика «Рот фронт!» рявкнул «Зик хайль!» что повергло некоторых в шок.

Но не растерявшийся полковник с гитлеровскими усиками резко развернулся к залу и троекратно, с паузами, взмахивая как заправский дирижер рукой, проскандировал: «Зик!» На что присутствующие в зале после каждого заклинания полковника, вначале неуверенно, но затем более воодушевленно трижды пролаяли: — Хайль!

Выпили за победу. После чего фюрер предложил тост за дружбу. И каждый раз стопка Ивана опустошалась до дна, потому что нельзя было не выпить за победу, которую он сам провозгласил. И нельзя было отказаться от тоста фюрера, от дружбы, от прочих восхитительных уговоров чокнуться за мир, за детей, за успех, за прекрасное будущее, за тех, кто в воздухе и… черт знает за что.

Высшее руководство рейха поднялось из-за стола и спустилось на ступеньку ниже, на уровень сидящих в зале. Держа наполовину заполненные рюмки в руке, фюрер и его свита начали принимать поздравления от окружающих, чокаясь налево и направо, медленно продвигаясь к выходу. Все вскочили, стараясь дотянуться своей стопочкой или бокалом до заветной рюмочки своего кумира.

Иван тоже вскочил, подхватив на лету бокал соседа с янтарной жидкостью, и двинулся к Гитлеру. Но не так-то просто было чокнуться с главарем наци, окруженным сборищем поклонников.

С не совсем трезвым рыцарем чокались все, чтобы он отошел в сторону, довольствуясь малым, но это как раз и подзадоривало осмелевшего плебея с королевскими замашками. Наконец Гитлер как будто посмотрел на него, не решаясь на панибратское движение рукой, но в последний момент отвернулся, что-то сказал Герингу, и тот уделил внимание настырному гостю: совсем оттеснил его от фюрера своей тушей, предлагая чокнуться один на один. «Сталин и Гитлер — дружба?!» — неопределенно высказал наболевшее разгоряченный соучастник великосветской тусовки.

— Я-я. Фройндшаф, дружба, — закивал головой рейхсмаршал, чокаясь одновременно и с полковником Люфтваффе. — Вот карандаш. Запишите мой телефон. Осторожно: он секретный. Будьте здоровы. Не теряйте его в сутолоке дня, — загадочно улыбнулся маршал полковнику так, что Иван Евграфович никак не мог взять в толк — кого или что не терять: карандаш, номер телефона или его самого, сверхсекретного летчика-испытателя, бдительно охраняемого со всех сторон даже здесь, за столом, на виду у родного посольства, на глазах у милейшего профессора ЦАГИ.

— Все! Баста! Раз он не захотел со мной выпить, я тоже не стану пить. Я хоть и дурак в политике, но тоже кое в чем петрю, Адольф… как там тебя по батюшке. Не нужен мне этот карандаш сто лет. Я такую же оглоблю на глазах у Клима Ворошилова сунул в голенище. Не веришь? — бормотал униженный рыцарь, отставляя бокал на соседний стол.

— Это секретный карандаш. Понимаешь? Он может стрелять. Осторожно. Геринг подарил его тебе, Женя, — долбил свое полковник, засовывая карандаш в карман диагоналевой гимнастерки.

— Хватит вам любезничать на середине зала, — подступился к неразлучной парочке Стефановский. — Посол приглашает вас к своему столику.

— Данке шён, абер… Спасибо, но меня ждут коллеги, — изящно откланялся командир воздушной эскадры «английского цирка».

Высшее руководство рейха к этому времени удалилось, и все присутствующие теперь перегруппировались за столами по своим интересам и правилам воинской субординации. Остаток торжественного обеда прошел, таким образом, в более естественной обстановке без официальной учтивости и показного уважения. По приглашению посла летчики отправились на территорию советского посольства, где именинникам судного дня посоветовали хорошо отдохнуть в связи с вылетом ранним утром на родину.

Таким образом, культурная программа, рассчитанная на два дня по завершении показательных полетов, переносилась из Берлина в Москву, где золотые монеты реализовать было крайне сложно и неинтересно. Ко всему этому, военный атташе, отвечая на вопрос пилотов: с чем связана такая поспешность, уклончиво заметил, что боится за нетипичную обстановку, создавшуюся вокруг рыцаря. Из чего все заключили, что виноват в столь загадочной обстановке Федоров, а улетать приходится всем. Завидуя и негодуя, товарищи прикусили языки, прекрасно понимая, что дома их ждут ни какими законами не предусмотренные побочные отчеты и допросы под маской благожелательности. Исходя из этих, в общем-то, защитных предположений, кавалер Рыцарского креста раздобыл молоток, достал из баульчика складной перочинный ножичек ручной работы с набором двенадцати миниатюрных инструментов, просверлил четыре дырочки и приколотил, присобачил Крест на каблук левого сапога. После такого нравственно-очистительного обряда предусмотрительный герой берлинского неба забылся крепким сном праведника, уверившего в безопасность каких бы то ни было встреч впереди.

Когда город еще покоился тихим порой вздрагивающим забытьём прошедшего дня, группа молчаливых авиаторов в сопровождении оперуполномоченного по особо важным делам прибыла на аэродром, погрузилась на транспортный самолет министерства внешней торговли и благополучно взлетела по заранее согласованному графику движения. В Бресте — остановка, дозаправка и снова в путь.

В Москве их встретила группа командиров из управления ВВС во главе с заместителем наркома обороны генерал-лейтенантом Рычаговым, позади которого маячила фигура преуспевающего чекиста Копировского с новенькими знаками силовых структур. Пожав друг другу руки, летчики обменялись общими, ничего не значащими фразами и двинулись к машинам.

— А где же твой Железный крест? — не скрывая зависти и чувств мнимого превосходства, благодаря агентурной осведомленности, спросил с ухмылкой чекист.

— А вот он! — не без злорадства задрал ногу Иван, показывая не в меру любопытному дознавателю помеченный каблук. «Что, выкусил?» — в свою очередь мысленно улыбнулся испытатель, стараясь не хромать.

До начала войны оставалось ровно четыре дня.