Подготовка к побегу

Подготовка к побегу

Через три дня нас из станицы Тепикинской погнали дальше на юг.

Нас перегоняли из станицы в станицу.

Однажды мне принесли передачу. Вначале я недоумевал, от кого бы это могло быть?.. А потом выяснилось, что от отца.

Отец не терял меня из виду, он двигался за нашей арестантской партией.

Как-то, встретив Никодима Бирюкова, отец рассказал ему обо мне и попросил, чтобы тот помог ему повидаться со мной. Никодим охотно согласился.

Как-то меня вызвали в караульное помещение, где находились наши надзиратели и конвоиры.

Я вздрогнул, когда, войдя в комнату, увидел среди других, конвоиров Никодима, беседовавшего с моим отцом.

— Здорово, друг, — ощерившись в холодной усмешке, протянул мне руку Никодим.

— Здравствуй, — ответил я.

— Ты чего, Александр, — сказал Никодим с укором, — небось, ведь не раз видел меня тут, а не сказался? Боишься, что ли, чудак?.. Допрежде всего я твоя родня, как-никак, а кровь у нас с тобой одна, бирюковская… Кое в чем я все-таки тебе помочь бы мог… Навроде какое облегчение сделать… Хоть ты и свихнулся, но об этом разговор особый… Тут не я тебе судья, а есть начальство и военно-полевой суд… Они разберутся, прав ты или виноват… Ну, покель поговорите тут, а я пойду, вызвал что-то начальник.

Благодаря содействию Никодима мы теперь встречались иногда с отцом в караульном помещении, беседовали минут по десять-пятнадцать.

— Может, Никодима попросить? — прошептал мне отец однажды. — Все-таки он родственник, может быть, поможет тебе бежать?

— Боже тебя упаси, папа! — схватил я его за руку. — Тогда все пропало. Ты мне вот раздобудь где-нибудь пару кокард и пару погон на всякий случай… Может пригодиться.

На следующий день отец принес мне две кокарды.

— А погон нигде не мог раздобыть, — развел он руками.

— Ладно. Обойдусь. Спасибо.

В эту же ночь нас погнали куда-то. Я не успел проститься с отцом. Меня волновало, что он теперь не узнает, куда нас повели.

Мы шли степью. Погода стояла чудесная, теплая. Справа, где-то, казалось совсем недалеко, ухали пушки. Между арестантами пошел разговор о том, что усть-медведицкий казак Миронов с отрядом красных казаков зашел в тыл белым, чтобы освободить нас.

Нашу партию лишь изредка обгоняли куда-то торопившиеся всадники.

Утро наступило тихое, теплое. Куда ни глянь — голубые сугробы только что выпавшего снега. Растянувшись длинной цепью, мы брели медленно, не спеша. Конвоиры помягчели — они не кричали на отстающих, а иногда даже сажали на подводы.

Идя позади всех, я думал, как убежать. Конвоиры растеряны, напуганы. Если не воспользоваться такой обстановкой, то едва ли представится в будущем подобная возможность.

Сзади меня устало бредет чубатый молодой конвоир.

— Приустал, браток? — спрашивает он меня сочувственно.

— Приболел немного, — говорю я.

Мы идем с ним последними, замыкая печальное шествие.

— Ты откуда, паренек? — спрашивает меня конвоир.

Я сказал.

— Соседи, — смеется конвоир. — Я с Батраковского.

— Как твоя фамилия? — спрашиваю.

— Москалев.

— Москалев?.. А это не твой родственник Александр Москалев, служит в Красной Армии?

— Брат мой.

— Брат?

— Да.

Некоторое время мы идем молча, думая каждый о своем, а быть может, и об одном и том же.

— Я знаю твоего брата, — говорю я. — Он служил в том же полку, в котором служил и я… Хороший парень… Как же это так получилось: он в красных, а ты в белых?

— А ты разве не понимаешь, как? — сердито посмотрел на меня конвоир. — Не успел с братом убежать, а меня белые вот и мобилизовали к себе… Вот и вся история.

— А хочешь к брату попасть?

— Спрашиваешь, — ухмыльнулся конвоир.

Тихо говорю:

— Ты меня проводи по территории белых, а я тебя у красных… Ладно?

Парень молчит, обдумывает. Но вижу, что почти согласен.

— Вы что переваливаетесь, как утки? — кричит сзади сердитый голос. — Гляди, как отстали!

Мы испуганно оглядываемся. Сзади верхом на лошади едет рыжеусый старший надзиратель. Мы даже и не слышали, как он подъехал.

— Быстренько, быстренько вперед, — говорит он.

Побледнев, конвоир кричит мне:

— А ну, не отставай!.. Пошел рысью!..

Я торопливо нагоняю своих и стараюсь затеряться в толпе арестантов. С досады чуть не плачу. Ведь я же видел, что конвоир был согласен бежать со мной…

Если б только не надзиратель…

В полдень мы взошли на пригорок, с которого открывалась панорама большого раскинувшегося по балке заснеженного хутора. Ко мне подошел Горшков.

— Это хутор Хорошенький, Тишанской станицы, — шепчет он мне. — Надо бежать, пока они еще не очухались.

— Но как?..

— А черт же его знает как, — говорит он. — Посмотрим. Само дело покажет.

Спускаемся с пригорка в хутор. Все улицы запружены отступающими войсками, пушками, обозами, подводами беженцев.

Мы втискиваемся в поток и, часто останавливаясь, тащимся по улице. Среди бегущих белогвардейцев растерянность настолько велика, что на нас никто не обращает внимания.

— Ты не отбивайся, Александр, — говорит Горшков, беря меня за руку. — Тут мы с тобой что-нибудь и придумаем.

И действительно придумали.

Колонна заключенных шла по улице близко к казачьим куреням. Мы с Горшковым были крайними.

Вдруг я увидел в двух шагах от себя распахнутую калитку… Толкнув Горшкова, я шагнул в нее, Горшков за мной… Все произошло очень просто. Мы притаились за воротами, прислушиваясь и пережидая, когда пройдет наша колонна. Потом я вынул из кармана кокарду, прицепил к шапке. Вторую дал Горшкову.

— Молодец! — сказал Горшков и тоже приделал кокарду к своей шапке. — Пошли в хату.

В доме полно казаков. У порога, в углу, свалены в кучу их винтовки и шашки.

— Здорово живете, хозяева! — поздоровался Горшков и, сняв шапку, перекрестился на образа. — Обогреться можно?

— А отчего ж нельзя, — обернулся к нам молодой казак, сидевший за столом. — Обогревайтесь, сколько вашей душе угодно… Проходите!

— Спасибочко, — поблагодарил Горшков. — Мы вот покель у дверей покурим. Присев у порога на корточки, мы свернули цигарки и закурили.

Казаки, находившиеся в комнате, с любопытством поглядывали на нас.

— Откель будете? — спросил хозяин.

— Из Провоторова, — сказал Горшков. — В госпитале там лежали. Все было тихо… А вчерась ночью, братцы мои, — усмехнулся он, — как забухают из пушек, ну так доразу наш госпиталь и врассыпную, как горох, кто куда… Мы вот с Сашкой, — кивнул он на меня, — до сей поры в себя придти не могем… Насилу добрались сюда… Спины мокрые….

Казаки рассмеялись.

— Да он, односумы, Миронов-то, распужал не только одних нас, — ухмыльнулся рябоватый казак с серебряной серьгой в правом ухе. — Мы стояли в Тепикинской станице навроде в резерве, так он, проклятущий этот Миронов, так за нами разогнал, что мы до сей поры очухаться не могем… Вот сколько ни нагоняем свой полк, никак не догоним… Должно, уже под Новочеркасском драпает…

Казаки снова дружно захохотали.

— Народ болтает, — проронил один из казаков, — что этот Миронов дюже боевой… А в его дивизии-то все на подбор донские казаки.

— Гутарят, будто он сам-то из полковников не то из генералов, — промолвил второй.

— Да нет, — отозвался из-за стола хозяин, запивая обед молоком. — Мне ж с ним довелось на германской немного служить… Он войсковой старшина… Однова у нас командира полка замещал, когда тот был раненый…

Все с любопытством посмотрели на хозяина.

— Ну, а какой же он из себя?..

— Он в самом деле боевой, — важно сказал хозяин, польщенный тем, что невольно стал центром внимания. — Такой это видный мужчина из себя… Черную бороду носит…

— Ишь ты! — удивленно покачивали головой казаки.

— Сколько ему годов-то будет, а? — спросил казак с серьгой.

— Да более сорока ему… Может, под сорок пять…

— Должно, у этого Миронова силов много, — заметил снова казак с серьгой, — раз он так нас гонит.

— Дело не только в этом, — проговорил молчавший до этой минуты молодой казак с курчавой головой. — Может, у Миронова силы-то и есть, конечно. Но главное тут дело в том, что супротив Краснова восстали казаки Верхне-Донского, Мигулинского и Казанского полков… Они бросили фронт, вошли в Вешенскую станицу и выгнали оттуда штаб командующего фронтом… Вот потому-то мы и отступаем, что образовался прорыв, в какой вошел со своими казаками Миронов.

— Да ну? — удивились казаки. — Откуда ты все это знаешь-то?

— Да вот зараз, перед тем как сюда заехать, одного знакомого офицера повстречал… Он-то мне обо всем и рассказал.

— Это истинная правда, — кивнул хозяин, вылезая из-за стола. — Слыхал я о том же ныне…

Казаки завздыхали.

— Да, де-ела…

— Ну что, больные, может, щец похлебать хотите, а?.. — спросил у нас хозяин.

— Да не отказались бы, — отозвался Горшков.

— Налей им, жена, — сказал хозяин молодой казачке с заплаканными глазами, стоявшей у дверей горницы.

— Садитесь, — пригласила та и налила в миску щей, поставила ее на стол перед нами, нарезала хлеба.

Мы не заставили себя долго упрашивать и уселись за стол.

Щи были вкусные, ароматные. Мы с Горшковым с удовольствием работали ложками.

— Ну, братцы, — поднялся со скамьи один из казаков, — погрелись, побыли, а теперь пошли к кобыле… Надобно ехать.

— Надо и мне, Луша, ехать, — тоскливо взглянул на жену хозяин.

Казачка заплакала. Опасливо посмотрев на нас, она поманила мужа в горницу, закрыла за собой дверь и что-то стала говорить ему.

— Упрашивает, наверно, остаться дома, — шепнул Горшков.

— Нет, Лушенька, — послышался из горницы приглушенный голос мужа. — Боюсь… Истинный бог, боюсь. Оно, может, они, конешное дело, и не тронут, а все же страшно оставаться… А ну-ка возьмут да к стенке и поставят. Хлопнут ни за что ни про что, и ваших нет… Поеду, милушка…

Женщина зарыдала.

— Ты, голубушка, дюже-то не убивайся… — слышался голос казака. — Я далеко-то не поеду… Доеду до свата Егора, ежели и оттуда будут отступать, то у свата и останусь.

— Побожись! — потребовала жена.

— Вот, ей-богу, не поеду дальше в отступ, — поклялся муж. — Разрази меня господь, коль брешу… Ежели заберут красные и отпустят меня, стало быть, приеду домой… А нет, так, может, служить у них останусь…

Казак оделся, накинул на плечо ремень шашки и, попрощавшись с женой, вышел.

Посидев еще с час, мы тоже пошли на улицу.