Выгоняют из квартиры

Выгоняют из квартиры

Отец опускался все больше. Мы часто видели его в обществе местных босяков. С ними он пил, с ними спал в канавах.

Мы с Машей голодали. А тут случилась еще одна беда: хозяин дома, в котором мы жили, не получая плату за квартиру, предложил нам немедленно освободить ее.

Почти каждый день к нам стал приходить хозяин дома — старик лет шестидесяти, высокий, горбоносый украинец. Он ругал нас на чем свет стоит.

— Хочь бы вас, дьяволов, холера забрала, — орал он, стуча костылем об пол. — Совести у вас нема. Живут на фатере и грошей не платят.

— Дядечка! — умоляюще упрашивала его Маша. — Да подождите еще немножечко. Вот папа устроится на работу, уплатим за квартиру.

— Ге-ге! — озлобленно ухмылялся старик. — Устроится… Вин вже устроился в босяки… Ни! И слухать не хочу, ослобоняйте фатеру!

— Дядечка, куда же мы денемся? — заплакала сестра. — Ну, подождите немножечко, мы куда-нибудь перейдем… Ой, господи… и за какие такие грехи ты нас мучаешь?

Слезы сестры подействовали на старика удручающе. Он закашлялся. Переминаясь с ноги на ногу, постоял немного, а потом молча вышел.

На следующий день он пришел к нам под вечер какой-то принаряженный, в новой поддевке, в смушковой шапке, с небольшим свертком в руках.

— Здорово були, сироты! — необычно приветливо поздоровался он с нами.

— Здравствуйте! — ответила Маша, ожидая нового скандала.

— Ужин себе готовите? — кивнул старик на керосинку, на которой сестра варила кашу.

— Да… — ответила Маша. — И ужин, и обед, и завтрак — все вместе… Мы еще не ели…

— Бедные сиротки, — сочувственно покачал головой хозяин, — беда с вами. Ей-ей, беда!.. И что с вами робить, ума не приложу.

Старательно обтерев ноги о половик, он прошел к столу и положил на него узелок.

— Возьми-ка вот, девица. — Он вынул из узелка кольцо колбасы домашнего приготовления. — Кабана мы резали да вот начинили колбас… Скушайте с хлопчиком.

Вынув из кармана нож, он раскрыл его и, отрезав порядочный кусок колбасы, протянул мне.

— На, ешь, — сказал старик, — да тикай на улицу, там ребятишки бегают, а я покель побалакую с твоей сестрой…

— Ладно, — буркнул я. Порывисто выхватив из его рук колбасу, я стремглав вылетел на улицу. Я сел на скамейке, врытой у нашего дома, и, весело болтая ногами, стал есть… Ой, до чего ж вкусно!.. Кажется, ничего вкуснее я никогда в своей жизни не едал. «Эх, — мечтал я, — да кабы к этой колбасе кусочек хлеба!» Но хлеба у нас не было.

Вдруг я услышал приглушенные крики сестры. Она звала меня на помощь. С колотящимся от испуга сердцем я подбежал к двери и, распахнув ее, столкнулся с хозяином. Согнувшись и закрывая голову руками, он бежал из комнаты. Маша яростно хлестала его веником.

— Гад бессовестный! — кричала девушка. — Ты в прадеды мне годишься, а лезешь с любовью… На ж тебе!.. На!..

— Подожди, девка! — бормотал старик, пятясь к двери. — Я ж шутейно… Понимаешь, шутейно… Пошутковал…

Из их скупых слов я ничего не мог понять, но одно для меня было ясно, что старик сказал моей сестре, что-то омерзительное, гадкое. Я бросился на него, молотя его кулаками по животу, по спине.

— Уйди, дьяволенок! — взревел старик. — Не то расшибу!..

Ударом ноги он отбросил меня в угол и выбежал во двор.

Побледневшая Маша, тяжело дыша, подняла меня.

— Не зашиб он тебя?

— Нет.

— Ну и слава богу. Закрой дверь на запор. А то еще вернется.

— Не вернется, — сказал я уверенно. — Не посмеет. Я ему так надавал, что он долго будет помнить.

Мои хвастливые слова рассмешили сестру.

— Это верно, что побоится тебя.

— Маша, а что он тебе говорил?..

— Да так, — покраснела девушка. — Глупости говорил.

Только что мы успели поужинать, как в дверь громко постучали.

— Неужели опять старик идет? — недоумевающе посмотрела на дверь Маша, не решаясь открывать ее.

— Да нет, — сказал я, — это папа. Ты, папа? — спросил я, подойдя к двери.

— Откройте! — строго проскрипел хриплый незнакомый голос. — Это городовой. Немедленно откройте!..

Я понял, какой городовой к нам пришел. Я его знал. Он всегда ходил по нашей улице, такой толстый, важный, с черными закрученными усами. На шее у него мотался красный жгут от револьвера, висевшего в желтой большой кобуре на боку.

У меня от страха оборвалось сердце. Городовой! Тут есть от чего испугаться. Я совсем растерялся и не знал, что и делать.

— Ну, вы что же не открываете-то?! — с силой тряхнув дверью, рявкнул городовой. Крючок, сорванный с двери, звякнув, упал на пол. Через порог перешагнул полицейский.

Не снимая фуражки, стуча сапогами, он протопал на середину комнаты и обвел ее строгим, начальственным взглядом.

— А иде ж сами хозяева-то? — недоумевающе спросил он, не видя в комнате взрослых.

— А вот же и хозяева, господин полицейский, — показал на сестру и меня следовавший за ним старик хозяин. — Вот они-то сами и есть.

— Брось ты мне чепуху-то городить! — сердито прохрипел на него городовой. — Какие это хозяева?.. Ты ж заявляешь, что тебя избили. Разе ж они могут тебя избить?.. Ребятишки ведь…

— Так вот они-то меня и избили… Веником. Вот це побачьте, господин полицейский, — подбежал старик к порогу и поднял с пола два-три обломка от веника. — Бачите?.. Це они меня так молотили.

Городовой глянул на меня и Машу и хмыкнул.

— Что ж у них родителев-то нету, что ли? — поинтересовался он.

— Да у них есть батько, — сказал старик, — да такой непутевый… Ни до чего сам не доходит… Пьянчуга… Пропащий человек — с босяками босякует.

— Подожди, подожди, — поднял густые брови городовой. — Это какой же?.. Не тот ли, что лавку себе было построил да пропил ее со всеми товарами?

— Во-во! — оживленно закивал бородой старик. — Це ж самый и е… Такий красномордый… С дырочкой на щеке… Вин же бросил своих детей… А они, холера их забери, живут в моей фатере и не платят… Четырнадцать целковых задолжали… Почти кажний божий день хожу я до них и христом-богом прошу, щоб ослобонили они мне фатеру, бо я можу пустить добрых квартирантов… Вот же ж и ныне пришел я до них с добрым сердцем: ослобоните, мел, добром фатеру. А вона ж, бисова дивка, як схвате веник да як зачне меня им хлестать… А цей дьяволенок, — указал он на меня, — тоже кинулся на подмогу сестре, зачал поддавать мне под живот… Вот яки они, господин полицейский. За мое ж добро меня же бьют.

— Сколько тебе годов, барышня? — спросил совершенно, казалось бы, некстати городовой, обращаясь к Маше.

Та испуганно взглянула на него.

— Шестнадцать, — ответила она. — Семнадцатый идет…

— Дитя еще, — заключил городовой. — Правду он говорит? — глядя на не, кивнул он на старика.

Потупив глаза, девушка молчала.

— Ну что же ты молчишь-то? — сказал городовой. — И за квартиру ему не платите?..

— Да ведь денег у нас нету, дяденька городовой, — заплакала Маша. — Если бы были, разве ж мы не уплатили бы… Мы с братиком голодные совсем… Вот работу ищу. Как найду, сейчас же и заплатим… Просим его обождать… А сейчас у нас ни копейки нет, голодаем…

— Голодаете, — усмехнулся городовой. — А еды-то у вас сколько, — кивнул он на стол, где еще лежало фунта полтора колбасы.

— Да… — застенчиво запнулась сестра, — это ж нам хозяин принес.

— Хозяин? — изумился городовой. — Ничего не понимаю. Жалуется, что обижают его, не платят за квартиру, а сам их жалеет, колбасу таскает… Как это понять, Кондратич, а?

Старик побагровел от смущения, забегал глазами по сторонам.

— Это я вон мальчику… Жалко навроде сиротинку…

— Дяденька городовой, — заплакала девушка, — не верьте ему. Это он не из жалости к нам принес колбасу, а… — Она подошла к городовому и что-то ему прошептала. Городовой даже попятился от неожиданности.

— Да ты что, девчоночка? — поразился он. — Да неужто ты правду говоришь?

— Истинный господь, дяденька городовой, — перекрестилась Маша. — Перед святыми иконами клянусь.

Старик, чувствуя недоброе, переминался с ноги на ногу, покашливал и, по-видимому, раскаивался, что позвал городового.

— Вот старый охальник, — с возмущением посмотрел на него городовой. — Да ты что ж это, Кондратич, с ума, что ли, рехнулся, а?.. Бога ты не боишься.

— Гм… Гм… — смущенно откашливался хозяин. — Брешет девка!.. Брешет сука!

— Совести в тебе нет, старый хрыч, — укоризненно покачивал головой городовой. Ишь ведь какими делами задумал займаться, мерзкий греховодник… Что ж это ты измываешься-то над сиротами?..

— Мне гроши за квартиру треба, — упрямо затвердил старик. — Более ничего… Деньги…

— Ну, вот что я тебе скажу напоследок, Кондратич, — внушительно произнес городовой. — Нами, городовыми, хочь и пужают малых детей, да не токмо малых, но и взрослых, но не все мы совесть потеряли. Конешное дело, многие из нашего брата злые, сердца не имеют… А я, брат, хочь и городовой, одним словом, полицейский, а сердце человеческое и совесть имею, что она значит-то, сиротская жизнь… Да у меня у самого трое детей, да не дай бог, они осиротеют, а к ним придет такой вот старый обормот, как ты, да зачнет над ними измыву совершать… Да такого мерзавца я собственноручно могу задушить, — в ярости прорычал городовой.

Несколько успокоившись, он снова заговорил, обращаясь к старику:

— По закону ты правый. Ежели не платят за квартиру, то надобно таких квартирантов удалять с квартиры… Но я прошу тебя, хозяин, поимей совесть, обожди немножко. Пущай поживут еще ден пяток… Я сейчас, ребята, — сказал он, обращаясь ко мне и Маше, — строюсь. Новый дом строю. Так вот на своем новом подворье я вырыл погреб… Завтра и послезавтра я обкладу его досками, пол выстелю, покрою… Ну вот вы и переходите жить ко мне в погреб… Никакой платы не возьму с вас… За так живите…

— Спасибо, дяденька, — поклонилась ему Маша, не зная еще, как отнестись к такому поступку городового.

После мы убедились, что городовой пустил нас жить в свой погреб не из добрых побуждений. Новое подворье его находилось на горе, в довольно пустынном месте. Он боялся, что разворуют строительные материалы, которые он подвозил к постройке. Мы же были бы для него надежными сторожами. Хитрец он был большой, но мы в этот момент видели в нем своего благодетеля.

— Прощевайте, ребятки! — сказал городовой. — Я тогда скажу, когда переезжать… Да и подводу дам. А хозяина не бойтесь, он не тронет вас… А ежели будет приставать, скажете мне, я… гм, гм!.. — он посмотрел на старика таким взглядом, что у того даже ноги подкосились.

Через неделю городовой прислал за нами подводу. Мы с Машей уложили на дроги свой скудный домашний скарб и переехали жить в погреб.

Отец все эти дни где-то пропадал и не знал о нашем переезде.