Поездка в монастырь
Поездка в монастырь
Дядя Никодим уже несколько дней собирался поехать в Усть-Медведицкий монастырь навестить свою сестру Христофору, да все откладывал поездку, — все что-нибудь его задерживало. Но вот наконец он все-таки собрался.
— Ну, завтра еду, — заявил он.
— И я поеду с тобой, — сказал я. — Возьми меня, дядя.
— Тебя? Да что это ты вздумал?..
— Ты свою сестру хочешь проведать, а я свою…
Дядя засмеялся.
— Да, это ты прав, — сказал он. — Сестер надо проведывать. Значит, ты по Олечке соскучился?
— Вот еще, — с пренебрежением промолвил я. — Я никогда ни по ком не скучаю… Просто мне хочется поехать. Возьми!
— А если не соскучился, так зачем тебе ехать? — хитрил дядя, лукаво посматривая на меня. — Я вот соскучился по своей сестре, поэтому и еду к ней.
— Ну, возьми ж, — чуть не со слезами просил я его. — Я ж хочу поехать.
— Ну, если хочешь, — засмеялся дядя, — тогда другое дело. Ладно. Пожалуй, поедем. Подготовься. Только не проспи. Если проспишь — не возьму.
— А я всю ночь не буду спать, — храбро заявил я.
Ночью я и в самом деле спал плохо, боялся, что дядя не разбудит меня. Я то и дело просыпался и смотрел в окно: не рассветает ли? А под утро крепко заснул.
— Капитан! — толкал меня в бок дядя. — А, капитан!.. Отплываем. Слышишь гудок?
Я как угорелый вскочил с кровати и проворно стал одеваться.
— Ты бы все-таки умылся, а? — посоветовал мне дядя. — Освежись. Бодрее будешь чувствовать себя.
Я наскоро умылся и, захватив сверток с пароходом, который я брал с собой, чтоб показать Оле, направился на улицу, где нас ждала подвода.
— Что это у тебя? — поинтересовался дядя.
— Пароход.
— Хочешь подарить Олечке?
— Нет, — покачал я отрицательно головой, — покажу лишь.
— Покажешь. А что ж ты ей в подарок повезешь?
Я опешил. Действительно, что же я повезу в подарок своей маленькой сестричке?.. Я задумался. Везти мне ей было нечего, а пароход отдавать жалко.
— Ничего у меня нету, — пролепетал я уныло.
— Ну, вот, — издевался надо мной дядя, — я-то своей сестре везу подарок, а ты своей — нет, так едешь. Эх, ты!
Я уже готов был заплакать, но дядя утешил меня:
— Ничего. Не беспокойся. У меня есть подарок и для Оли. Мы с тобой вместе его подарим. Скажем, что это наш общий подарок. Ладно?
— Ладно, — согласился я.
На улице, у ворот, нас поджидала парная подвода. Казак-подводчик, сидя в телеге, покуривал. Я его сразу же узнал. Это был тот самый казак, который в прошлый раз отвозил тетку Христофору и Оленьку в монастырь.
Я вскарабкался в телегу и утонул в ароматном сене. Из ворот выскочила Маша и сунула мне узелок.
— Передай Олечке, — сказала она. — Да расцелуй ее за меня хорошенько.
Я промолчал. Чудная эта Маша, как будто она не знает, что целоваться я терпеть не могу.
Было свежее раннее утро. На базах призывно мычала скотина, просясь на пастбище… Кое-где дымились трубы казачьих хат. Причудливые завитушки дыма вязью поднимались к небу…
Когда мы въехали на мост, телега наша так громко загрохотала колесами по доскам, что утки и гуси шарахнулись от моста как ошалелые.
За станицей казаки распахивали поле под зябь. Маленькие казачата, почти такие же, как я, погоняли быков кнутами или, сидя верхом на лошадях, волочили бороны по пашне.
Наше путешествие было полно разнообразных развлечений. Через дорогу перебегали смешные, ожиревшие за лето суслики. А иногда, встряхивая длинными ушами, прыгали зайцы. Один раз мы даже увидели залегшую в придорожном кусте огненно-рыжую лису. Схватив ружье, которое он взял в дорогу у двоюродного своего брата, Кодькиного отца, дядя соскочил с телеги и выстрелил в нее. Лиса, очумело метнув хвостом, исчезла в кустах. Испуганные выстрелом лошади рванули в намет.
— Тпру-у!.. — орал подводчик, натянув вожжи. — Ошалели!
С полверсты, скакали лошади крупным галопом, пока успокоились. Дядя, запыхавшись, догнал нас, ввалился в телегу.
— У-у, устал! — сказал он, вытирая платком вспотевший лоб.
Вечером мы остановились у леска на ночлег. Стреножив лошадей, подводчик пустил их пастись, а сам разжег костер и стал в чайнике кипятить воду.
Мы долго сидели у костра, пили чай. Подводчик рассказывал страшные истории о ведьмах. Я, прижавшись к дяде, слушал казака, а сам озирался: не подкрадывается ли какая-нибудь из них ко мне?.. А потом так, на коленях дяди, и уснул.
…На другое утро мы снова отправились в путь. К вечеру дядя, указывая на далекие, заплывающие синеватой дымкой горы, сказал мне:
— Ну, вон и монастырь показался.
Но сколько я ни всматривался в горы, ничего не видел.
— Не вижу, дядя. Где?
— А вон, видишь, главы церковные на солнце горят.
Что-то действительно там, на горизонте, сверкало, как стекляшки в солнечных лучах.
Мы подъезжали к горам все ближе, и по мере приближения все отчетливее и яснее из голубой мглы вырисовывался монастырь, поблескивающий на солнце своими золотыми главами.
А когда мы поднялись на пригорок, то с него стала видна панорама не только монастырской церкви, как древний рыцарский замок, торчавшей на холме, но и всего подворья с нарядными, как игрушка, беленькими домиками, сбегавшими с горки к Дону, величаво проносившему свои воды мимо монастыря.
Я волновался. Мне хотелось поскорее увидеть Оленьку. Очень уж я соскучился по ней.
Мы подъехали к Дону, чтобы переправиться на другую сторону. Паром был на том берегу. Дожидаясь, пока он придет за нами, дядя стал мне рассказывать:
— Вот видишь, Саша, эту реку… Река называется Доном. «Тихий Дон» — так она величается в песнях и преданиях. Река пересекает всю Донскую область, течет мимо цветущих, утопающих в садах станиц и хуторов. Омывает своими водами станицу Старочеркасскую, бывшую столицу донских казаков. В этой станице до сих пор сохранились реликвии былой славы донского казачества. На станичной площади там лежат огромные ворота от турецкой крепости Азова и такие же коромысла от городских весов. Они весят десятки пудов. И ворота и весы имеют свою историю. В 1637 году три-четыре тысячи донских казаков во главе с атаманом Михаилом Татариновым штурмом захватили у турок крепость и засели в ней. В течение пяти лет они держали крепость Азов в своих руках, отбиваясь от стотысячной армии. И никогда казаки не сдали бы крепость туркам, если б не царь Михаил Федорович. Не желая ссориться с турецким султаном, он приказал казакам сдать Азов туркам. Не хотелось казакам сдавать крепость злейшим врагам своим, но царского указа ослушаться не могли. Отдали они крепость туркам, но, в знак того, что они пять лет владели ею, казаки чуть ли не на своих плечах приволокли в Старочеркасскую из Азова крепостные ворота и городские весы.
Много, Саша, в Старочеркасской такого, чем мы, донские казаки, должны гордиться. Там жили знаменитые люди, прославленные казачьи полководцы — Матвей Иванович Платов, генералы Бакланов, Денисов, дослужившиеся от рядовых казаков до генералов… До сих пор там сохранился дом, в котором жил и кончил жизнь самоубийством донской народный герой Кондрат Булавин, поднявший бедных казаков и крепостных крестьян против помещиков и феодалов при Петре Первом.
— А потом, дядя, куда течет Дон?
— Потом он пробегает мимо большого, шумного, торгового города Ростова… Так он и называется: Ростов-на-Дону. Город этот хороший, веселый… Дальше Дон бежит мимо города Азова, о котором я рассказывал сейчас, и впадает в Азовское море. В то самое море, на берегу которого раскинулся город Мариуполь, где живет твой дядя Иринарх. Ты его знаешь?
— Знаю, но никогда не видел.
— Ну, вот подходит наш паром. Пойдем.
Паром — два больших баркаса с дощатым настилом на них — причалил к берегу. Подводчик ввел на него лошадей. Вслед за подводой взошли на паром и мы с дядей.
— Поехали! — крикнул старый бородатый паромщик и отвязал веревку от причала.
Паромщик и наш подводчик взяли в руки палки с прорезями на концах и, втыкая их в стальной трос, переброшенный с одного берега на другой, медленно потянули паром.
Сидя на телеге, я с восхищением оглядывался вокруг. Никогда еще в своей жизни я не видел подобного зрелища. Паром медленно двигался по быстрой, сверкающей на солнце реке.
Когда мы очутились на середине реки, сильное течение сбило паром вниз. Трос, натянувшись, скрипел и звенел, как струна. Я с замиранием сердца ждал: а что вдруг он лопнет, и тогда мы поплывем вниз по течению мимо тех цветущих станиц, хуторов и городов, о которых мне только что рассказывал дядя…
По правде сказать, это было заманчиво и привлекательно. Я закрывал глаза, и мне представлялось, что мы плывем мимо станиц и хуторов и попадаем в море… А там нас вылавливают матросы с дядиного судна… Вот замечательно было бы!
Замечтавшись, я даже не заметил, что мы уже подплываем к берегу. Паром мягко стукнулся о причал. Подводчик свел лошадей на берег. Дядя расплатился с паромщиком, и мы поехали к монастырскому подворью.
На крылечке одного беленького чистенького домика я еще издали заметил маленькую девочку в красном платьице.
«Это Олечка!» — подумал я взволнованно, едва сдерживаясь, чтобы не спрыгнуть с телеги и не помчаться к ней. Потом мне показалось, что это вовсе не Оля, и я отвернулся.
Но подводчик, знавший, где жила Христофора, ехал именно к тому дому, на крылечке которого сидела девочка в красном платьице..
Когда мы подъехали совсем близко, маленькая девочка вдруг бросилась ко мне с радостным криком:
— Сашенька!.. Сашенька приехал!..
Подбежав ко мне, сестренка протянула свои ручонки, я отстранился от нее. Но, поняв, что этим я обидел Олю, я расплакался. Заплакала и Оля.
Дядя рассмеялся.
— Вот так встреча!.. Чего же вы плачете-то? Тоже мне, моряк, — похлопал он меня по спине. — Оленька, иди, поцелуй меня.
Но девочка отчужденно и застенчиво посмотрела на дядю и не двинулась с места. Она его уже забыла. Тогда дядя Никодим достал из саквояжа куклу с закрывающимися глазами. При виде ее у Оли заискрились глазенки, и она сразу же потянулась к ней.
— Сначала обними и поцелуй меня, — потребовал дядя, — тогда куклу дам.
Она поцеловала его.
До этого я никогда еще не бывал у своей тетушки. Переступая порог «кельи», так называлась ее квартира, я с робостью оглядывался вокруг, ожидая, что сейчас увижу какую-нибудь мрачную каменную нору, в которой живет моя тетушка с Оленькой. Мне почему-то представлялось, что монашки живут суровой жизнью, спят на жестких топчанах и едят одни сухари с водой. Но оказалось все не так, как я думал.
Келья Христофоры состояла из двух светлых комнат, сверкавших безукоризненной чистотой. Крашеные полы были натерты воском и сияли, как начищенные пятаки. Столики и тумбочки накрыты белоснежными кокетливыми скатерками. Кровати застланы красивыми одеялами. На взбитые пуховые подушки наброшены накидки, расшитые гладью искусной работы, выполненные руками мастериц-монашек.
Передний угол, как иконостас, сверкал золочеными ризами икон старинного письма. Слабо мерцавшая граненая лампада бросала отсветы на бархатные занавеси с позументными крестами.
Всюду — изобилие цветов в горшочках и вазонах.
Тетушка не выразила особой радости по поводу приезда брата и племянника.
— Ты вот что, — предупредила она меня, — не балуйся здесь…
А я вовсе и не собирался баловаться. С чего она взяла, что я буду шалить? Но после ее предупреждения я притих.
С каким волнением ехал я в монастырь, а сейчас вся прелесть от встречи с маленькой сестричкой пропала. Бедная Оленька, не сладко, видно, ей здесь живется.
Я заметил, что девочка вела себя странно: она не по-детски была тиха, по комнатам ходила как тень — неслышно, едва ступая, то и дело вопросительно поглядывая на строгую тетушку, как бы спрашивая взглядом: «Так ли я поступаю?..»
На душе у меня стало так горько, что захотелось сейчас же уехать отсюда.
— Дядя, — спросил я его, — а скоро мы поедем домой?
— Что-о? — изумился тот. — Ты что, друг, а?.. Или тебя плохо приняли здесь?..
У тетушки по лицу заходили красные пятна. Сузившимися, злыми глазами она посмотрела на меня.
— Значит, не понравилось у нас?
Я промолчал. Сестренка кинулась ко мне, прижалась.
— Не пущу, Саша, не пущу!
По случаю нашего приезда тетушка послала молодую свою послушницу Памфамиру в монастырскую лавку за сладким церковным вином. Сама же принялась готовить обед…
Мы гостили у Христофоры два дня. За это время мы с Олей облазили все монастырские горы, рвали шиповник, в изобилии растущий здесь, собирали чертовы пальцы — остроконечные отшлифованные камешки.
На третий день мы уехали.