Катание на салазках

Катание на салазках

Мне шел восьмой год. Все мои приятели-мальчишки учились в школе: кто в первом, кто во втором, а некоторые так даже в третьем классе. Я же не учился.

Когда отец уезжал из станицы, то не сказал Людмиле, чтобы она отвела меня в школу, а сама она и не подумала этого сделать.

Днями сижу я у окна, поглядываю на конец улицы, откуда, по моему мнению, должны показаться отец и Маша, листаю старый Машин букварь и, водя пальцем по странице, шепчу:

— Ма-ма… па-па… ра-ма… ла-па…

Буквы я знаю все, а поэтому начинаю уже складывать слова.

На мгновение, увлекшись чтением, я забываю обо всем. А потом вдруг снова вспоминаю о Маше, об отце и опять пристально вглядываюсь в мглистую даль. Но там серо и пустынно.

Иногда у меня появляется страшная мысль: а что если ни Маша, ни отец не вернутся домой?.. Никогда не вернутся. И мне всю жизнь придется жить с Людмилой. Что тогда делать?.. Я холодею от ужаса и стараюсь во что бы то ни стало гнать от себя такие мысли.

Я видел, что Людмила не на шутку встревожена исчезновением Маши.

Однажды я подслушал, как она говорила дьячихе, ее приятельнице, сухопарой женщине с длинным горбатым носом:

— Поверите, милая Анфиса Харитоновна, я так сокрушаюсь по Машеньке. Понятия не имею, куда она могла исчезнуть… Сердце изболелось. Я сиротам душу отдаю. Бог видит, как я за ними ухаживаю, обмываю их, обшиваю… И как им не угождаю. Все для них. Птичьего молока только разве не могу им достать. И вот поди же, какая черная неблагодарность. Сбежала. Да уж если жива, то бог с ней, вернется домой. А вот если что-нибудь случилось, то…

— А что вы можете предполагать, Людмила Андреевна? — полюбопытствовала дьячиха.

— Да ведь бог же ее знает, — проговорила Людмила, пожав плечами. — А вдруг, — голос ее дрогнул, — утопилась. Могут меня обвинить, что не усмотрела… — Боже мой, — приложила она носовой платок к глазам, — теперь вот и терзайся от дум… Спасибо, Анфиса Харитоновна, атаман-то, Павлин Алексеевич, сам видел капризы своенравной девчонки. Он может подтвердить, что это за бестия была.

— А вы ему сообщили об исчезновении Маши-то? — спросила дьячиха.

Людмила растерялась.

— Нет. А разве нужно?

— Да, обязательно, — воскликнула дьячиха. — Как же так!.. Умная вы женщина, а до этого не додумались.

— Да ведь немного времени-то прошло, — сказала испуганно Людмила. — Только четвертый день, как она исчезла… Все думаю, может, появится.

— А если в самом деле несчастье? — проговорила дьячиха. — Тогда вы и не распутаетесь с этим делом.

Людмила побледнела.

— Вы меня, Анфиса Харитоновна, до смерти напугали… Сейчас же пойду к атаману, заявлю…

— Пойдемте, — сказала дьячиха, поднимаясь. — Кстати, проводите меня.

Заявив атаману об исчезновении Маши, Людмила несколько успокоилась. А недели через две она и совсем забыла об этом неприятном инциденте. В нашем доме снова стали собираться веселые компании.

Участником всех этих гулянок почти всегда был Кудряш. Я радовался его появлению у нас. Кудряш был ласков со мной, как и раньше, он подходил ко мне, совал пряник или конфету и, подсаживаясь ближе, рассказывал что-нибудь смешное… Я весело смеялся, забывая обо всем.

* * *

Наступила зима, суровая, морозная, с обильными и пышными снегами. Я по-прежнему целыми днями просиживал у окна. Оттаивая дыханием ледок на стекле, я с тоской смотрел на заснеженную улицу, все поджидая отца и сестру…

Однажды на улице перед нашими окнами появилась веселая ватага ребят. Среди них были мои друзья: Кодька, Андрюша, Коля и другие. Со смехом они гонялись друг за другом, катались на салазках, барахтались в снегу, бросались снежками. Я уже давно их не видел. Они ко мне не приходили. Раз как-то зашел к нам Кодька с Колей, но это Людмиле не понравилось, и она их прогнала. Меня же Людмила не пускала на улицу: мне не в чем было выходить.

Глядя сейчас на ребят, я мысленно играл с ними вместе, хохотал до слез.

Как мне хотелось хоть часок с ними поиграть! Но это было невозможно: у меня не было ни пальто, ни валенок.

Однажды я не вытерпел. Как только перед моим окном снова появились ребята, я, воспользовавшись тем, что Людмилы дома не было, разыскал свое старое пальтишко, из которого уже давно вырос, кое-как натянул его на себя. На ноги надел Машины дырявые ботинки.

Ребята восторженным ревом встретили мое появление. Но на них, тепло одетых в шубы, шапки и валенки, мой далеко не зимний наряд произвел грустное впечатление. И, наверное, из чувства жалости они стали проявлять ко мне трогательное внимание, наперебой стали катать на салазках.

Я заливался счастливым смехом… Потом притих, потому что почувствовал, что мои руки и ноги коченеют от холода. Какой уж теперь смех?! Не хотелось сознаваться ребятам, что мне очень холодно. И я терпел… Так могло бы продолжаться долго, до тех пор, по-видимому, пока я окончательно не превратился бы в сосульку.

Кодька вдруг остановился, внимательно посмотрел на посиневшее мое лицо.

— Стой, ребята! — крикнул он. — Да ведь Сашка же наш замерзает!

Испуганные ребята окружили меня, сочувственно заглядывали мне в глаза.

— Сашурка, замерз, а?

— За-амерз! — чуть слышно выдохнул я.

— Повезли его домой! — приказал Кодька.

Ребята подвезли меня к крыльцу нашего дома. Я стал подниматься с салазок и упал. Окоченевшие от холода ноги не держали меня.

— Бери его на руки! — скомандовал Кодька. — Понесли, ребята!

С шумом и гамом внесли меня ребята в теплую комнату и посадили на стул.

— Где ты был, чертенок? — напустилась на меня Людмила. — Сдохнешь вот, а за тебя отвечай. А ну раздевайся!

Я попробовал раздеться, но замерзшие пальцы не слушались меня. Как деревяшки, скользили они по пуговицам.

Ребята с жалостью смотрели на меня.

— Да он же не могет сам раздеться, — сказал Кодька. — Давай, тетя, мы его разденем.

— Идите к черту! — рявкнула на них Людмила. — Марш!

Ребятишек как ветром сдуло.

— Даже раздеться не может, — сказала Людмила. — Вот я тебе сейчас ремня дам. Почему без разрешения ушел?..

Я молчал.

Людмила раздела меня.

— Своевольные, сволочи! — Она ударила меня по щеке так, что из глаз моих посыпались искры и я кубарем полетел под стол. И в этот раз она жестоко избила меня.

…Я простудился и заболел. Болел долго и тяжело. Может быть, я не выжил бы, но за мной заботливо ухаживала наша соседка, милая Мартыновна. Людмила запретила ей к нам ходить. Но добрая женщина, узнав о моей болезни, наперекор Людмиле пришла к нам и день и ночь ухаживала за мной, пока не выходила.