Олдерсонские нравы

Олдерсонские нравы

Всякий начитанный человек знает о лесбийской любви, но немногие из нас сталкивались с этим явлением на свободе, и мы не подозревали, какое большое распространение оно может получить в определенных условиях. Лесбийская любовь и гомосексуализм процветают больше всего там, где женщины или мужчины долгое время живут в изоляции друг от друга.

Одна из юных арестанток нью-йоркского дома заключения заявила Дороти Дэй, редактору журнала «Кэтолик уоркер»: «Здесь с нами обращаются, как с животными, так почему же и нам не вести себя по-скотски?..»

Некоторые надзирательницы Олдерсонской тюрьмы очень сокрушались по поводу массового распространения лесбийской любви, особенно среди молодых арестанток. Старые и молодые первосрочницы, чьи преступления зачастую вовсе не были связаны с морально-бытовым разложением и которые никогда в жизни с этим не сталкивались и даже не слышали о подобных нравах, в тюрьме оказывались в общей компании с закоренелыми, опытными преступницами, с извращенными, наркоманками, проститутками, торговками наркотиками и т. п. Новенькие часто ужасались всеми этими вещами.

Американские тюрьмы не исправляют людей, а прививают им самые грязные пороки.

Грустно было смотреть на перемены, происходившие с некоторыми молодыми заключенными, знакомыми мне по периоду «ориентации». Постепенно их внешний облик, поведение, язык — все преображалось. За несколько месяцев миловидные, вежливые девушки становились подчеркнуто грубыми, многие нарочно стриглись и одевались «под мальчиков». Одни начинали заниматься лесбийской любовью из любопытства, других она развлекала, третьим казалась своего рода вызовом или формой протеста.

Мэри Гаррис пыталась решить эту проблему, вовлекая заключенных в активные занятия спортом, всякого рода самодеятельностью, индивидуальным огородничеством и т. д. Заключенным разрешалось устраивать концерты, «демонстрации мод», викторины, организовывать кружки хорового пения, конкурсы на лучший коттедж (с выдачей премии), вечера прощания с заключенными. Короче говоря, время заполнялось полезными и приятными занятиями. Все это следовало бы восстановить в полном объеме. В мужских тюрьмах разрешается заочное обучение различным предметам. В Олдерсоне об этом знать не знали. Там не практиковалось преподавание долгосрочницам различных дисциплин по особой программе, рассчитанной на усвоение знаний и навыков, нужных всякому, кто возвращается к нормальной жизни на свободе. В некоторых мужских тюрьмах такое преподавание ведется. Мэри Гаррис писала в своей книге: «В заведениях, подобных нашему, развлечения и всевозможные занятия являются для заключенных средством морального самосохранения и своего рода клапаном, через который находит себе выход неизбежная в тюрьме тоска».

Когда я находилась в Олдерсоне, все выглядело совсем иначе, и, насколько мне известно, там до сих пор ничего не изменилось. Не дать заключенным забыть, что они в тюрьме, наказывать их по любому поводу — вот программа нынешней администрации. В подобных условиях о перевоспитании уголовных преступников не может быть и речи. Сомневаюсь, вышел ли хоть кто-нибудь из Олдерсона лучшим человеком, чем вошел в него. Я считаю, что для заключенных в тюрьмах следовало бы создать возможно более нормальную жизнь. Даже мы, политзаключенные, люди волевые и умеющие держать себя в руках, вышли оттуда с подорванным здоровьем, и мы никогда не забудем всех тех мелочных придирок, бесконечных унижений и грубых несправедливостей, которые нам пришлось испытать; мы всегда будем помнить, как людей там доводили до отчаяния, как их заставляли выносить ничем не оправданные страдания, задыхаться в гнусной атмосфере этого кладбища человеческих душ.

Я не хочу осуждать ни лесбиек, ни наркоманок. Ни в тех, ни в других я не видела преступниц. Следует обвинять общественную систему, так страшно уродующую людей. Я испытывала сострадание почти к каждой заключенной и пыталась понять ее. Самыми беспомощными и безнадежными казались мне наркоманки. Я не была в состоянии точно определить, что сделало их такими — наследственность, среда, социальные факторы, болезнь или несправедливое наказание. Но ясно было одно: большинство этих несчастных вышло из беднейших слоев населения — обитателей трущоб больших городов. Вот что писал один умный человек:

«Бедность подобна чужой стране. Лишь тот, кто там жил, знает что-то о ней. Для остальных она словно и не существует. А если им случится упомянуть о ней, то они говорят так, как обычно человек говорит о том, чего никогда не видел, то есть всякие нелепости. Людям, которые всегда ели досыта и имели чистую, мягкую постель, следует запретить разглагольствовать о том, как они стали бы вести себя, если б были бедняками. Они уподобляются тем, кто рассуждает о войне, никогда не сидев в окопах» (Альбер Лондр, Дорога в Буэнос-Айрес).

Нельзя, конечно, утверждать, что все наркоманы бедняки. Но богатые вообще редко попадают в тюрьму.

В числе наркоманок, отбывавших наказание в Олдерсоне, было несколько медицинских сестер и бывших военнослужащих; другие пристрастились к наркотикам еще в школе. Самой знаменитой из наших наркоманок — мы ее уже не застали — была негритянская певица Билли Холидэй, одна из известнейших исполнительниц блюзов. Она отсидела в Олдерсоне ровно год. Билли очень полюбилась заключенным за то, что однажды отказалась петь для каких-то гостей начальницы тюрьмы, сославшись на свой контракт, запрещающий бесплатные выступления. Но она имела право выступать с благотворительной целью и как-то вызвалась дать концерт для заключенных. Этого ей, конечно, не разрешили. Билли Холидэй скончалась 18 июля 1959 года в возрасте сорока четырех лет. В некрологе, помещенном в «Нью-Йорк таймс», говорилось, что «она стала певицей скорее с отчаяния, чем по призванию». Она родилась от тринадцатилетней матери и пятнадцатилетнего отца… Впервые интерес к музыке пробудился в ней, когда, еще совсем ребенком, она нанялась рассыльной в публичный дом. В награду за ее услуги проститутки разрешали ей слушать пластинки с записями Луиса Армстронга и Бесси Смит… Известность пришла к ней в 1938 году, когда она начала выступать в кафе «Сосайети». Там впервые прозвучал «Странный плод» — одна из ее лучших песен, на слова Льюиса Аллена, гневное изобличение позорного суда Линча.

После освобождения из Олдерсона, запятнанная судимостью, она никак не могла добиться разрешения выступать в кабаре. В последние годы агенты по борьбе с торговлей наркотиками не отставали от нее. Даже в больнице, куда она легла с воспалением легких и пороком сердца, ее обвинили в хранении наркотиков и взяли под арест. У изголовья больной поставили полицейского. Лишь через несколько дней по распоряжению судьи его удалили из палаты.

Эта красивая и талантливая женщина как-то заявила: «Мне часто говорили, что никто не умеет спеть слова голод и любовь так, как я. Все, что я знала в жизни, выражается этими двумя словами». В другом случае она заметила: «Нет никого, кто мог бы с уверенностью сказать, что победит в себе наркоманию прежде, чем наступит день его смерти».

Эти слова следовало бы высечь вместо эпитафии на ее могиле.

Насколько мне помнится, на свободе я никогда не встречала наркоманов. Я была буквально потрясена, когда впервые услышала от сдержанной и вполне благовоспитанной молодой негритянки: «Не могу жить без наркотиков!» Она привыкла к ним, еще будучи ученицей школы Уолдея в Нью-Йорке. Старшеклассники покупали героин у владельца какой-то кондитерской и совращали своих малолетних подруг. Другая заключенная рассказала мне подобную же историю о себе и своем брате. Оба окончили колледж, оба происходили от белой матери и «цветного» отца. Когда девушку привезли в Олдерсон, надзирательница спросила ее: «Как тебя записать — белой или цветной?» «Решайте сами», — ответила она. Ее записали как «цветную».

«В этом все дело, Элизабет, — сказала мне она с горечью. — Куда ни сунешься, всюду тебе бросают в лицо: цветная! Мой брат, который учился на инженера, с трудом нашел себе место лифтера. Я устроилась прислугой. Но сколько мне это стоило беготни по улицам Бронкса! Знаете, там есть «невольничий рынок» — иначе это место и не называют. Таким образом, высшее образование оказалось для нас бесполезным».

В конце концов, брат и сестра стали искать утешение в мире дурмана. Я пыталась рассказывать ей об освободительном движении негритянского народа, говорила, что молодежь должна активно участвовать в нем. Но было уже поздно. Пытаясь уйти от действительности, эта девушка попала в железные тиски наркомании и даже не хотела высвободиться из них. Все ее мечты сводились к одному — дождаться дня освобождения и сразу же «нанюхаться».

Бедняки, оказавшись во власти наркомании, почти неизбежно связываются с преступным миром и, как правило, настолько тесно, что не могут выпутаться. Наркотики очень дороги, а доза нужна каждый день. Чтобы удовлетворять свою мучительную потребность, наркоманы в поисках денежных средств часто начинают сами заниматься спекуляцией наркотиками. Обычно их жертвами становятся совсем зеленые юнцы или психопаты, жаждущие острых ощущений. Попавшись на удочку, «вновь обращенные» превращаются для спекулянта в источник постоянного дохода. Нехватка денег доводит людей до отчаяния и преступлений; они начинают красть — сначала в семье и у друзей, а потом где попало, только бы раздобыть несколько долларов на покупку наркотика. На врачей и аптекарей совершаются вооруженные налеты, иногда их убивают, и все ради нескольких доз кокаина, марихуаны или опиума. Наркотики похищают в госпиталях и даже в тюрьмах. Именно это произошло три мне в Олдерсоне, когда двух санитарок застали за кражей наркотических лекарств, вместо которых они доливали воду или подсыпали какие-то сладкие порошки. Несколько наших заключенных сидели за кражу наркотиков в больницах, где они работали сестрами или санитарками. В Вашингтоне потом издали особое распоряжение, запрещающее привлекать наркоманов к какой-либо работе в тюремных больницах. Краткосрочницы, сидевшие за спекуляцию наркотиками или наркоманию, составляли, так сказать, собственный «клуб», держались друг за друга и разговаривали на каком-то особом жаргоне, непонятном простым смертным. Все они смертельно боялись своих главарей— гангстеров, остававшихся на свободе, которые строго запрещали им откровенничать с «непосвященными».

Время от времени мне приходилось слышать всякие истории в подтверждение этого. Одна женщина рассказывала о своей подруге, которая выдала полиции всех, у кого она покупала наркотики. Ее дружки сделали ей «горячий шприц», то есть дали вместо морфия яд, от чего она умерла. Другая находившаяся с нами на «ориентации» была в состоянии, близком к помешательству. Нам казалось, что оно было вызвано тюремной обстановкой, но она сама рассказала мне правду. Ее близкая приятельница была наркоманкой. Муж пытался ее вылечить и просил всех ее друзей ни в коем случае не давать ей наркотиков. Но подруга — та, что рассказала мне обо всем этом, — пожалела эту женщину и «дала ей порцию». Видимо, наркотик не был правильно дозирован или растворен, и наркоманка, приняв его, умерла.

Вокруг наркоманов и спекулянтов наркотиками все время витает дыхание смерти. Их главари, сами обычно не наркоманы, но крупные гангстеры, не прощают им даже малейших отклонений от своих неписаных, но строжайших законов. Этот бизнес дает миллионные доходы, и тут шутки плохи. У его заправил длинные руки, и если они могут помочь человеку выйти из тюрьмы, то могут и сгноить его в ней. Повинуясь страху или в силу привычки, многие освобожденные возвращаются на ту же дорожку. Недаром о них говорят, что они «заарканены» навсегда.

Несмотря на явно губительное действие всех этих снадобий, наркоманы верят в их благотворность. Вот почему лишение наркомана морфия или опиума далеко не всегда равносильно его исцелению; точно так же нельзя излечить алкоголика, просто не давая ему спиртного, — потребность пить остается. Разговоры о первом уколе шприца или о первом глотке виски после освобождения занимали у заключенных больше всего времени. Часто та или другая из них хвасталась: «На воле я все время нюхала кокаин и хоть бы что — ни одного дня не хворала. А тут все время болезни одолевают». С тоской они предавались воспоминаниям: «Мы были спокойнее, счастливее, даже умнее, когда ежедневно принимали свою дозу». Одна заключенная рассказывала, что, находясь под действием наркотика, она гораздо быстрее решала кроссворды, чем в нормальном состоянии. Было просто жутко слушать, как они говорили молоденьким девушкам: «Вот бы тебе дозу героина — сразу бы полегчало на сердце!» Но должна сказать, что все эти женщины скорее одержимые, чем порочные существа. Долгосрочное заключение, конечно, никак не может исцелить этих эмоционально расстроенных, неуравновешенных женщин. Разве это преступницы? Нет, просто больные.

Если наркоманок арестовывали в одурманенном состоянии в первый раз и они попадали в нью-йоркский дом заключения, то там их ожидало «угощение холодной индейкой»: женщин погружали в ванну с холодной водой и держали в ней, пока действие наркотика не прекращалось. Эта варварская процедура вызывала рвоту, жестокую простуду, обмороки. Бывали даже смертельные случаи. До отправки в тюрьму на «отсидку» долгих сроков некоторых женщин «лечили» в Лексингтонской больнице. По данным так называемого Бюро наркотиков в Соединенных Штатах насчитывается 60 тысяч наркоманов. Лексингтонская больница вмещает только 1280 пациентов. К моменту прибытия в Олдерсон самые тяжкие страдания, вызванные отсутствием привычных доз наркотика, были обычно уже позади. Однако есть только один радикальный способ лечения — полное воздержание, и наркоманы знают это. Но «заарканенные» ничего не могут с собой поделать, даже страх перед судом и наказанием не может их удержать. За наркотики сажают в тюрьму на срок от пяти до десяти лет. Условное наказание или досрочное освобождение наркоманов не практикуются. В крайних случаях их приговаривают даже к пожизненному заключению или к смертной казни. Но пагубная страсть настолько сильна, что и это не останавливает.

После выхода из Олдерсона я прочла ряд работ о наркомании, которые подтвердили выводы, сделанные мной в тюрьме. В 1959 году вышла книга главного судьи Джона Мэртага и Сары Гаррис «Живущие во мраке». Авторы выступают за отмену суровых приговоров за наркоманию и за создание федеральной системы специальных амбулаторий, где больные под надзором врачей получали бы необходимые им дозы наркотиков. Генри Энслингер, возглавлявший в течение тридцати лет ведомство по борьбе с наркоманией и недавно ушедший на пенсию, ставит вопрос по-иному. На его взгляд, наркомания — это проблема, которой должны заниматься полиция и суды, не останавливаясь перед самыми суровыми репрессиями. Писатель Александер Кинг дает Энслингеру следующую характеристику:

«Вероятно, он войдет в историю медицины как главный противник введения новой, более легкой системы перевоспитания и исправления людей».

Энслингер указывает, что в США на покупку наркотиков ежегодно расходуется 350 миллионов долларов. Его садистские концепции о наказаниях наркоманов, конечно, не имели успеха, но он не унимался и яростно восставал против любых попыток облегчить участь этих людей.

О лечении наркомании я слышала кое-что от самих наркоманов. Мне сказали, что в Англии имеется всего около четырехсот наркоманов, но принудительного лечения там нет, и врачам разрешено отпускать этим больным наркотики по установленным номинальным ценам. «Господи, вот бы мне попасть в Англию!» — слышалось у нас на каждом шагу.

Мне также рассказали, что нью-йоркской полиции дают определенные «плановые задания» на аресты наркоманов. В 1959 году это подтвердил ушедший на пенсию пятидесятилетний начальник «наркотического отряда», признавшийся, что его заставляли производить многочисленные аресты, не считаясь ни с какими обстоятельствами. Еще я узнала, что среди наркоманов есть осведомители. Выдавая полиции своих товарищей по несчастью, они получают от нее в награду… все те же наркотики. О том же сообщалось и в отчете «Наркомания — преступление или болезнь?», опубликованном объединенным комитетом Американской ассоциации адвокатов и Американской ассоциации врачей. Как и другие эксперты, авторы отчета приходят к выводу о необходимости нового, научно-медицинского подхода к этому явлению, призывают не наказывать наркоманов долгосрочным тюремным заключением, требуют, чтобы врачам разрешили отпускать им определенные дозы наркотиков и чтобы для них была создана экспериментальная клиника. В отчете указывается на успех подобной практики в Англии и других европейских странах. Если все это провести в жизнь, то наркоманы в нашей стране перестанут быть париями или жертвами осведомителей и гангстеров. Мне было приятно узнать, что судья Эдвард Димок, разбиравший наше дело, входил в состав этого поистине гуманного комитета.

Отбывая длительные сроки в тюрьме, предоставленные самим себе, заключенные наркоманы, стремясь любой ценой раздобыть наркотики, прибегают подчас к самым страшным и опасным средствам. Однажды на доске объявлений появилось подписанное Кинзеллой предупреждение, что жидкость для чистки пишущих машинок представляет собой смертельный яд и что если кто-нибудь вдохнет ее пары, то серьезно повредит себе носоглотку и дыхательную систему. В нашей больнице уже лежало несколько женщин, рискнувших «принюхаться» к этому составу. Потом одна заключенная вздумала «раскурить» гребень из пластмассы. Она чуть не умерла, навсегда повредив себе легкие и сердце, и настолько исхудала, что муж, приехавший на свидание с ней, не сразу узнал ее. Несколько оправившись, она снова стала являться на работу в мастерской, но жила в Дэвис-холле под строжайшим надзором. Ее кормили особой пищей и запрещали курить сигареты, от которых у нее наступало удушье и даже обморочное состояние. Она выпрашивала курево у других заключенных, но те, заметив, какое действие производит на нее табачный дым, и испугавшись ответственности, перестали «выручать» подругу. Ей разрешили причесываться только металлическим гребнем и убрали подальше от нее все пластмассовые изделия. Она прибыла в Олдерсон с виду здоровой и упитанной, а вышла оттуда полускелетом.