7

В груди у старой потихоньку отпускало. Режет еще, но послабже. С каждым вздохом она старалась набирать воздуху побольше. Отдышаться-таки наконец. Цвет лица возвращался к прежнему. Глаза полегчали. И язык, вроде, поворачивается. Вспомнила старая, что ведь на днях сноха из роддома с ребенком сюда вернется. Новые заботы. Бежит времечко — не остановишь. И чего только не наглядишься. А там, где печали, — и радости приведутся. Заворковала старушка над родименькими внучатами, а сама исподволь теперь и сыном любуется.

— Милые вы мои птенчата. Не то вы сегодня получили, что заслужили. Дай вытру на щечках, Ленюшка. А ты, Колюшка, не тяготи себя. Пускай слезки прорвутся, пускай. Чистые слезушки любое горюшко смывают. Хоть немножечко. Так что не задерживай их. Поплачь, родименький, поплачь.

Старушка вздохнула — куда мальчонке к матери идти? Мазанка ее на окраине деревеньки. Крыша дырявая. Голые темные оконца. Посередине узенькой комнатушки — старый стол под материнской скатертью. Вдоль него — два дядиных стула. Не по-мужски прибитая к стене полка с ополоснутой наспех посудой. Железная скрипучая кровать у задымившейся издавна печки. В сенках с земляным полом лишь ведерко с водой стоит. Недавно ту воду и таскал внучонок, изогнувшись от груза. Как со школы прибежит, так сразу в тарелку ее отливает, сахар там разводит и хлебает да хлебом закусывает. Нечего и пожевать больше подчас ему было. Истощал. Высох, как поганка под солнцем. Не снесла. Привела его в этот год раньше летних каникул. Нынче так при себе оставить и намеревалась… И надо, надо оставить!..

Тут она почувствовала сквозь юбку просачивающееся тепло бесшумных Колюшкиных слез. И даже забылась в успокоении. Но как раз замычала в загоне недоеная корова. Звала, звала кормилица оторваться от любых внучат, звала молоком на своих наделиться.