3

Колька догнал сбежавшего аж за колхозной птицефермой. Раскрасневшегося. Жаркого. Едва остановил. Придержал осторожно, завернул и повел потом за руку, бессильного, обратно. По пути маленький всхлипывал. Передергивало его с головы до самых до пяток. И Колька успокаивал бедненького, утешал как мог, про себя сперва подсмеиваясь над чудным.

— Не тебя она драть хотела, Леня. Честное слово, не тебя. Так что ты не бойся. Ну, чего ты? Я каким на крыльце тебя увидел, мне так за тебя опасно стало. Кошмар! Ну, чего ты? Перестань слезиться. Ну, вот, честное пионерское, не на тебя это она кричала. Обозналась просто. Что, не веришь? Опять расквасился. Ну, чего ты, глупенький? Хочешь, я тебе рогатку подарю. На два дня только. Ладно, ладно. На три. Ну, не плачь, Леня, слышишь, что ли. Не на тебя это она так…

Мальчонка не слушал. Его неуемно одна мысль одолевала. Он все никак не мог понять, зачем тетя Нина так ругалась на Колю?

— Зачем она… — тер глазенки свидетель. — Зачем? О-о-ой…

— Да не тебя она, — гладил по вздрагивающему плечику старший младшего. — Правда, не тебя. Ох, и хлопот с тобой, соплячонок ты мой, Ленюшка. Ну, хочешь дома опять парусник выстругаем?

Так по грунтовой дороге мальчики, не спеша, приближались к первым деревенским избам. На подходе к ним они оба замолчали и, не подозревая, что призадумались случайно об одном и том же, глядели на разные палисадники, в которых сладко цвели то грациозные георгины, то разноцветные астры в одной клумбе и простые чистые ромашки. А где-то с задворков от навозных куч, окруженных жалящей крапивой, горько тянуло подсохнувшей полынью, на ветерке колыхающейся. Братья неотрывно смотрели и вспоминали, у чьей мамы чего такого больше.