Ленинградские экскурсии

Ленинградские экскурсии

Давно я мечтала побывать в Ленинграде у своих друзей, а также совершить ряд экскурсий в Ленинградские музеи. И вот во второй половине мая 1950 г. моя мечта, наконец, осуществилась — я выехала в Ленинград в отличнейшем расположении духа. В голове уже роились мысли о том, куда пойду в Ленинграде, что узнаю, что увижу в этом чудесном городе, где когда-то жили Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Белинский и многие другие русские писатели, поэты, критики и революционеры.

Приехав в Ленинград, я в тот же день в сопровождении М. Н. и П. Б. отправилась на дачу к Финскому заливу. Меня опьянил чудесный воздух ленинградских дач и приносимый свежим ветерком запах моря. На следующий день мы вернулись в город и, несмотря на проливной дождь, отправились в бывшую Петропавловскую крепость. Был понедельник и другие музеи были закрыты.

После беседы, которую провела с нами экскурсовод, нам предложили зайти в помещение ужасной Петропавловской тюрьмы. Сразу же, как только мы вошли в узкий коридор, куда выходили двери камер, я ощутила такой холод, такую пронизывающую до костей сырость, что невольно содрогнулась при мысли, что здесь в одиночных камерах томились и угасали лучшие люди русского народа, стонавшего когда-то под гнетом царского самодержавия и жандармерии. Мне разрешили войти в одну камеру и осмотреть ее.

До этого времени мне только в книгах приходилось читать о заключенных и камерах, в которых они проводили многие годы, а иногда и всю жизнь. Даже в мыслях эти камеры представлялись мне холодными, сырыми и мрачными. Но то, что я увидела в камере Петропавловской тюрьмы, в действительности было еще ужаснее. Камера эта помещалась на первом этаже. Я осторожно обошла всю камеру, узкую, но продолговатую. Под ногами я ощутила холодный каменный пол. Стены были сырые, грубо оштукатуренные. К полу была привинчена узкая и длинная железная ржавая кровать, очень низкая, с таким тонким тюфяком, что железные прутья кровати ощущались под ним как ребра какого-то страшного скелета. Ввинченный в пол железный табурет и прикрепленный к стене небольшой стол — вернее, грубый кусок железа без ножек — составляли всю обстановку камеры. Я осмотрела также глазок в толстой и тяжелой двери, громадный замок, а затем окно, которое расположено так высоко над полом, что я едва достала до него кончиком среднего пальца, причем встала на цыпочки. Экскурсовод сказала нам, что все камеры совершенно одинаковые, и предложила осмотреть карцер.

Конечно, в книгах я и о карцере читала, но то, что увидела, превзошло все мои ожидания. Из общего коридора я попала в очень узкий небольшой коридорчик, который от общего коридора отделялся тяжелой толстой дверью. Такая же дверь из коридорчика вела в крохотный «чуланчик» (другого названия я не могу найти) с каменным полом, сырыми стенами и совсем без окна.

Карцер был столь тесен, что в нем можно было сделать всего несколько шагов в длину и ширину, а если человек ложился на пол, он не мог вытянуться во весь рост. В этом карцере воздух был так удушлив, что у меня сразу же начало першить в горле, но, кроме того я моментально замерзла, хотя была одета в демисезонное пальто и теплый шерстяной платок. Я не просто вышла, а выбежала из карцера — такой ужас охватил все мое существо.

— Как страшно! — сказала я, обращаясь к М. Н. и Н. Б.

Я не преувеличиваю своих восприятий, а лишь правдиво описываю то, что ощущала и переживала. Мы поднялись на второй этаж и прошли по коридору, в который также выходили двери верхних камер. Мне показалось, что в верхних камерах было не так холодно и сыро, ибо даже в коридоре температура была значительно теплее и не так пахло сыростью, как внизу. Мы подошли к камере, где был заключен А. М. Горький. Нам сказали, что в этой камере он писал свою пьесу «Дети солнца». И я подумала: «Проникал ли хоть один солнечный луч к Алексею Максимовичу, когда он был здесь заключен и постоянно уносился мыслью в будущее, представляя себе то новое, лучезарное солнце, которое озарит своими яркими лучами обновленную жизнь всего человечества?»

Спустившись вниз, мы зашли в Петропавловский собор, и мне показали гробницы русских царей, начиная с Петра 1.

На этом закончилась наша экскурсия в Петропавловскую крепость. Все то, что я могла осмотреть, навсегда останется в моей памяти Если я не так все видела, как зрячие, тем не менее я воспринимала и ощущала все, что доступно восприятию человеческого организма. А впечатления мои хотя и своеобразны, но тем не менее сильны и настолько ярки, что породили в моем уме немало новых мыслей и желание рассказать другим людям о том, что я «видела» в бывшей Петропавловской тюрьме.

* * *

На следующий день ленинградское небо сжалилось над нами, и мы, если не в одних платьях, то во всяком случаев сухих пальто, попали в бывший Зимний дворец, рядом с которым находится Эрмитаж. К большому нашему сожалению, эта экскурсия оказалась довольно неудачной потому, что, во-первых, часть Эрмитажа закрылась на ремонт, а во-вторых, нам попалась не особенно любезная и внимательная сотрудница-экскурсовод. Она нас «промчала» по той части музея, которая была открыта, и я мало что могла осмотреть руками. Та скульптура, которую мне показывали, была или уже знакома мне, или же стояла так высоко, что я «видела» только ноги статуй, — это, конечно, не давало мне ни малейшего представления о всей фигуре и лице изображаемого человека. Кроме того, было много картин, но, поскольку мы проходили через залы быстро, ни М. Б., ни М. Н. не успевали передавать мне содержание всех картин. Зато в некоторых залах я осматривала старинную мебель, которая когда-то находилась в царских гостиных и прекрасно сохранилась до настоящего времени. Если бы я ограничилась только чтением в книгах о таких столах, диванах, креслах и стульях, то не могла бы представить всю эту обстановку с той отчетливостью и ясностью, как представляю теперь, после того как осмотрела все руками, а М. Н. и Н. Б. рассказали мне о цвете дерева и обшивки.

Я очень интересовалась, какие окна в залах, т.е. каких они размеров, какие стекла, подоконники, глубоки ли оконные ниши. Осматривала руками мрамор стен, смотрела двери — короче говоря, осматривала все, что было доступно моим рукам. После ряда зал нас провели в зимний сад. Здесь была скульптура и немного зелени (быть может, раньше ее было больше).

Мне показали, между прочим, красивую скульптуру: в большой морской раковине, в которую была даже налита вода, лежала, облокотившись на руку, отдыхающая нимфа. Мне очень понравилась эта фигура — такая изящно поэтическая и беззаботная…

* * *

Побывали мы также и в Русском музее, помещающемся в бывшем Михайловском дворце, который строился при Екатерине II и предназначался ею для Григория Орлова. Орлов умер раньше, чем было закончено строительство дворца, и Екатерина II подарила его своему внуку.

Если экскурсия в Эрмитаж была неудачна, то в Русском музее нам повезло во всех отношениях. Прежде всего нам выделили экскурсовода — научного сотрудника музея, который был так любезен и внимателен к нам, что разрешил мне многие предметы осматривать руками. Не спеша мы прошли (если не ошибаюсь) 22 зала, в которых было очень много не только картин, но и такой скульптуры, какой я раньше не видела. Сейчас я всего не могу припомнить, но скажу, что некоторые из скульптур я сама узнавала, потому что раньше читала о них. Так, например, я узнала маленького Геракла, на которого напали змеи, подосланные разгневанной богиней Герой. Далее, сама узнала борющихся Антея и Геракла — узнала Геракла потому, что он стоит на земле и держит в руках оторванного от его матери Геи, земли, Антея. Я читала когда-то о прикованном к скале Прометее, у которого орел выклёвывает печень. В музее я самостоятельно узнала эту скульптуру, но только здесь орел клюет не печень, а селезенку. Эта скульптура произвела на меня потрясающее впечатление.

Потрясла меня и скульптура умирающего на ложе Сократа (мне сказали, что это Сократ), после того как он выпил чашу с ядом, находясь в тюрьме. У Сократа открытый рот, замершие в судороге руки и жуткое, доступное даже восприятию руки выражение лица.

В моей памяти ясно сохранилась еще такая миниатюрная скульптура: на скачущей лошади сидят казак и казачка. Осмотрев их головы и лица, я сама определила по чертам лица, где сидит казачка и где казак.

…Мы так долго ходили по залам Русского музея, так много видели картин, скульптур и других предметов, что мне пришлось бы сейчас много писать об этом. Я полагаю, что достаточно будет и введенных примеров, чтобы у читателя создалось представление о том, как я при помощи осязания знакомилась со скульптурами и другими предметами, находящимися в музее, и какое богатое, насыщенное яркими образами впечатление унесла я, уходя из музея. Как в Эрмитаже, так и в Русском музее я интересовалась размерами окон, ниш, обивкой стен и дверями каждого нового зала.

Уходя из Русского музея, мы самым искренним образом вырази благодарность нашему экскурсоводу, я подарила ему экземпляр своей книги.

Удачной была и следующая экскурсия в Летний дворец Петра 1, в котором он жил, когда приехал из Москвы в Петербург. Это совсем простой домик как снаружи, так и во внутреннем убранстве. Я нигде не обнаружила мрамора: стены и потолки оштукатурены побелены, полы деревянные. Во всех комнатах в небольшой количестве сохранилась простая, но еще крепкая мебель. В кабинете Петра мне дали осмотреть его халат. Халат этот уже ветхий, но такой большой и тяжелый, что по одному этому я могла судить об исполинском росте этого умного, дальновидного царя. На письменном столе стояла очень тяжелая, кажется чугунная, чернильница, к которой на цепочке была прикреплена весьма увесистая ручка, — я не могла постигнуть, как можно было удержать тремя пальцами такую тяжелую ручку. Показали мне и «легкую дубинку», с которой обычно прогуливался Петр: она также имела весьма внушительный вид, если принять во внимание ее прочность и увесистость.

В бывшей царской «трапезной» комнате в старом буфете стойло несколько бокалов, как я подумала. Мне сказали, что это царские кубки, которые Петр подносил своим гостям, предварительно наполнив их вином или простой русской сивухой. Были тут кубки «Большого орла», вмещавшие литр и больше сивухи.

Нам сказали (да я и сама читала об атом раньше), что, когда Петр гневался на кого-нибудь из своих провинившихся приближенных, он заставлял их залпом выпивать большой штрафной кубок. В этом музее нам так же, как и в Русском, не изменяло счастье. По всему дворцу нас сопровождал научный сотрудник музея, разрешая мне осматривать руками решительно все. Внизу мы зашли даже в кухню и осмотрели там старинную плиту, котлы, огромный утюг и еще кое-какую уцелевшую кухонную утварь, по которой я могла составить себе представление о необыкновенной простоте в домашней жизни царя Петра.

Затем мы поднялись на второй этаж — в покои Екатерины 1, и здесь, как и внизу, все было очень просто и прочно. Нам указали на печь, которой пользовалась сама Екатерина 1 в тех случаях, когда Петр желал провести несколько часов на половине жены с нею и своими детьми. Тогда Екатерина сама разогревала кушанья и угощала Петра. В опочивальне Екатерины нам показали большую старую кровать, которая несколько напоминала мне люльку, так как имеет по бокам «загородки». Я осмотрела также одеяло и перину — они уже очень ветхи и просты… Показали мне совсем крохотную детскую колыбель, в которой спали дети Петра, в особенности его любимый сынишка, которого мать и отец звали Тюшечка — Петя, Петюшечка, отсюда Тюшечка. Но к большому огорчению Петра, мальчик умер (не помню точно, в каком возрасте).

Упомяну еще о том, что я осмотрела небольшой трон Екатерины 1. Он до сих пор довольно прочен, и на нем сохранилась бархатная обивка. О крепости трона я могла судить по тому, что не только взошла на две ступеньки его, но даже посидела пару минут на троне первой российской царицы — разумеется, получив предварительно разрешение от экскурсовода «отдохнуть немножко». На этом и закончилась наша удачная и приятная экскурсия в Летний дворец Петра 1.

* * *

Давно я уже дала себе слово, что если поеду когда-нибудь в Ленинград, то непременно побываю в квартире Пушкина. Так я и сделала.

В теплый солнечный день мы, по обыкновению, отправились на экскурсию. Пройдя Александровский сад, в котором я ничего не могла осмотреть, хотя там есть произведения скульптуры, мы направились на Мойку, где помещается дом, в котором когда-то жил и умер Пушкин. Спустившись на несколько ступенек вниз, я, ощутив запах подвальной сырости, недоумевала: неужели здесь жил Пушкин? Сотрудники музея-квартиры Пушкина пригласили нас наверх. Оказалось, что внизу помещались только прихожая, кухня и проч. Пушкин со своей семьей жил наверху. Это несколько успокоило меня, тем более что квартира Пушкина была хоть и не очень велика, но все же состояла из нескольких комнат. К большому сожалению, в квартире сохранилось мало вещей, которыми пользовался Пушкин. Немного мебели, часы в виде колесницы, если не ошибаюсь, с амурами, некоторые книги и другие незначительные вещи — вот и все) что осталось из обстановки. В музее много фотографических снимков, на них — дети, жена и друзья Пушкина. Мне также показали простую трость Пушкина, с которой он совершал свои прогулки, находясь на Южном берегу Крыма и Кавказа. Я несколько минут держала в руках эту простую палку и думала: «Вот к ней прикасались руки Пушкина… Как мне жаль, что его теперь нет».

Мы прошли по всем комнатам, экскурсовод нам говорил, что было в каждой комнате при жизни Пушкина, а когда мы проходили и через ту комнату, в которой стоял гроб с телом Пушкина, я ступала медленно и тихо, словно боялась разбудить кого-то. И тут вспомнилось, как Пушкин писал о том, что, когда он ходил по разрушенному ханскому дворцу в Бахчисарае, ему чудилось будто в бывших покоях гарема вокруг него летают души Марии и Заремы.

…Или Мария и Зарема — одни счастливые мечты…

В тот день у нас оставалось еще свободное время до вечера, и мы решили пойти в Исаакиевский собор, где тоже есть небольшой музей. В этом музее я мало что видела. Более всего мне понравились некоторые рельефные изображения на иконостасах, стенах и дверях собора. Я их помню и сейчас. Так, например, я осмотрела рельефные фигурки священников, младенцев и женщин. Вся эта группа изображала обряд крещения, и я, благодаря тому что осмотрела эти фигурки, знаю теперь, как происходила эта «таинственная процедура». В одном месте младенца только опускали в купель, а в другом — священник, держа в руке ножницы, тянулся к головке уже вынутого из купели младенца. Далее М. Н. показала мне рельефную фигурку и сказала, что это Христос. Я начала осматривать фигурку и сама обнаружила, что это уже распятый на кресте мнимый «сын божий». Крест был повержен на землю, Христос лежал головой вниз, и на его руках и ногах, пригвожденных и кресту, я обнаружила шляпки от гвоздей. Все это произвело на меня тяжелое впечатление. Не потому, чтобы я веровала в распятого Христа, а потому, что вообще представила себе, как ужасна была эта мучительная казнь.

Обойдя почти весь собор, где, между прочим, было очень холодно, мы расхрабрились и вздумали взобраться на вышку. Сначала все обстояло благополучно, но, чем выше мы поднимались, тем уже и круче становилась лестница, обвившаяся винтом вокруг тонкого железного столба. Пройдя приблизительно половину всей лестницы, мы вышли на крышу и присели отдохнуть. Мимо нас проходили люди, я ощущала их шаги, сотрясение железа, покрывающего крышу, и вначале очень боялась: мне все время казалось, что вот-вот крыша провалится и мы упадем вниз…

Отдохнув, мы снова начали подниматься. Но лестница с каждым пролетом казалась нам уже и круче, а люди шли то вниз, то вверх, и я ужасно боялась, что, сделав какое-нибудь неверное движение, оступлюсь и стремглав полечу вниз. А тут еще М. Н. начала говорить, что у нее кружится голова на высоте и учащенно бьется сердце. До конца лестницы оставался один пролет, и мы были бы на вышке, но сверху дул очень сильный ветер, люди теснили друг друга в узком проходе. М. Н. сделалось совсем плохо, и она наотрез отказалась идти дальше. К моему стыду, это повлияло и на меня, и мы — сознаюсь в этом — позорно бежали, спеша вниз. И странное дело, с каждым оставленным позади переходом, даже с каждой ступенькой, я облегченно вздыхала и мысленно радовалась тому, что мы спускаемся все ниже и ниже и теперь уже не так страшно упасть.

Внизу я совсем успокоилась, хотя не очень хорошо чувствовала себя перед людьми — струсила .и дальше не пошла! Но зато внизу было так спокойно при мысли, что я никуда не упаду, и голова у меня перестала кружиться. Это рассмешило меня: ведь я даже не видела глазами, на какой высоте мы находились, а лишь мысленно помнила пройденное нами расстояние, представляла его и, поддавшись тому, что М. Н. плохо себя почувствовала, тоже испугалась, — считаю, что это весьма интересный психологический материал…

Уже на улице я, шутя, сказала своим спутникам: «Будем всем говорить, что поднялись до конца лестницы и побывали на вышке…»

Мы много гуляли по городу. Были на набережной Невы, где я не удержалась и опустила руку в воду, «здороваясь с Новой», гуляли в Летнем саду и проходили через Марсово поле. Огромное удовольствие доставила мне поездка в Ленинград. Вспоминаю о ней часто, как о красивой, хорошо написанной сказке!..