Любовь к искусству
Любовь к искусству
Люди, лишенные слуха и речи, не могут, конечно, наслаждаться чудесной гармонией звуков, не могут, подобно своим слышащим товарищам, доставлять себе удовольствие собственным пением. Тем более, тем сильнее могут они любить доступные им поэзию, ваяние, живопись.
В самом деле, когда человек скован тем или иным физическим недугом, в нем развивается с удвоенной, утроенной силой страсть к чему-нибудь одному, доступному его духовному миру. Людям, лишенным речи и слуха, более всего доступны ваяние и живопись. Но что же остается тем, кто лишен и зрения? Конечно, поэзия и ваяние.
Воспринимая посредством осязания формы и даже тончайшие линии статуи, слепоглухонемой тут же в уме разбирает по частям принятый образ, усваивает его и, наконец, обобщает в одно целое. Конечно, этот образ несколько отличается от зрительного образа, ибо кроме формы и линий слепоглухонемой ощущает особенности материала: холод мрамора, полированную поверхность дерева, шероховатости и т.д. У слепоглухонемого отсутствует представление о цвете осматриваемой руками скульптуры. Речь не о вербальном выражении цвета, а о представлении цвета как такового…
У меня, слепоглухой, особенно развита любовь к литературе скульптуре. Задолго до посещения музеев меня начали знакомить со скульптурой, имевшейся в нашем учреждении. Прекрасные мраморные статуи двух Венер, Медицейской и Милосской, «Отдыхающий Гермес», «Флорентийские борцы» и другие зажгли во мне пламенную любовь к скульптуре. Посредством дактилологии педагоги читали мне «Историю искусств». С какой любовью и вниманием я осматривала наши статуи! Почти каждый вечер, когда я освобождалась от занятий, можно было видеть меня переходящей от одной статуи к другой (это явление можно наблюдать и у других наших воспитанников).
Я люблю обеих Венер, но по-разному: Милосская, нежная, серьезная и скромная, как-то ближе и понятнее; осматривая ее, я невольно становилась и сама серьезнее. Венера. Медицейская заставляла меня улыбаться… Наконец, я сделала первую экскурсию в музей. С особенно теплым чувством осматриваю двух спящих младенцев в кресле. Это скульптура из лучшего, нежнейшего мрамора. Дети — ну, только что не дышат! Если бы их оживить, были бы дети чудесной красоты…
В другом отделении мне показали бюст Бетховена. Впервые мне пришлось осматривать это мужественное, твердое, выразительное лицо. К этому времени я уже успела прочитать биографию гениального композитора. Знала о постигшей его глухоте. В памяти моей проносились отрывки из биографии в то время, когда рука моя лежала на голове Бетховена.
«…Отец Людвига Бетховена поднимается по лестнице в свою бедную квартиру и слышит, как несмелые пальчики Людвига наигрывают на фортепьяно какую-то мелодию».
«…Молодой человек с львиной гривой (так друзья Бетховена называли его) спешит за город в ясный весенний день. Не умолкая, звенят хоры птичек, с лугов и отдаленных полей веет теплый ветерок, принося Бетховену разнообразные тончайшие ароматы. В голове композитора уже звучат дивные мелодии, и он спешит домой, чтобы передать в звуках свои бессмертные сонаты.
…Но дома ворчливая и добрая экономка с ужасом восклицает: „Опять потеряли шляпу!.. Придется тесемками привязывать шляпу к голове…“»
«…По утрам Бетховен умывается холодной водой и поет. Странная вещь: гениальный композитор, обладавший таким музыкальным слухом, не имел хорошего голоса. Пел так, что экономка поспешно затыкала уши, как только раздавался голос Бетховена.
Глухой, одинокий, Бетховен пишет свои лучшие симфонии. Иногда тяжелая горячая слеза глубочайшего горя падает на клавиши фортепьяно, в то время как мысль композитора царит в мире звуков, пребывает во власти всего лучшего в жизни человеческой…»
С трудом отрываюсь от этих воспоминаний и замечаю, что руки мои все время лежали на голове Бетховена. Вдруг в руках появляется странное ощущение, словно ток проходит в пальцах. Сначала я удивляюсь, но скоро понимаю это состояние: несколько раз я слышала, держа руки на пианино, Лунную сонату Бетховена.
И теперь благодаря сильному впечатлению мои пальцы как бы воспроизводили когда-то воспринятые вибрации звуков.
В этом же музее я испытала еще одну светлую радость. Мне показали скульптуру, изображавшую старушку с недовязанным платком в руках, а у ее ног на скамеечке сидит мальчик: личико его приподнято, глаза широко открыты и устремлены на старушку. Видно, что мальчуган весь превратился в слух.
Кто же это? Да, я узнаю его по губам: маленький Пушкин слушает сказки Арины Раддионовны – няни своей.
Группа экскурсантов переходит в соседние залы, а я не могу оторваться от Пушкина.
Вот как может зачаровать человека все то, что доступно его восприятию, его чувству! В обыденной жизни мы себя не знаем, зачастую жалуемся на однообразие…
Но приходим в музей и чувствуем себя другими людьми: сколько разнообразных ощущений, какие переливы чувств: грусть, радость, сочувствие, самый неподдельный восторг.
Какой интеллектуальный и физический отдых можно находить в созерцании и особенно в творчестве: ваянии, живописи, поэзии. Стоит только полюбить искусство, впитать в себя его гармонию, красоту, как все прекрасное и разумное одухотворяет наше сознание, наполняет его лучшими, не изведанными в обыденной жизни чувствами и ощущениями.
Мне, воспринимающей мир только с помощью осязания и обоняния, доступны все эти чувства: что же говорить о глухонемых, обладающих зрением? Им доступно все богатство зрительных впечатлений, а между тем большинство товарищей так неумело, так ограниченно пользуется своим преимуществом передо мной — возможностью зрительно воспринимать мир.
Мне неизвестно, есть ли в настоящее время художники среди глухонемых, но скульпторов у нас пока что два: Нечаев и Борисов. Этого, конечно, мало.
Нашей стране нужны не только инженеры, техники, летчики, педагоги и т.д. Нет, нам нужны и скульпторы, художники, архитекторы, литераторы, отражающие нашу прекрасную действительность в искусстве.