БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Пепеляевцы по всем правилам военного искусства вели каждую ночь «сапное» продвижение к хотону, зарываясь в глубоком снегу и постепенно суживая кольцо осады. До их окопов с юго-востока было теперь не более двухсот шагов, с северо-запада — шагов сто шестьдесят, и только с западной стороны, где было озеро, расстояние оставалось прежним.

Медленно таял наш отряд. Каждый день редели ряды его защитников. Умирали раненые. Их отправляли на баррикады, а в хотон ежедневно поступали новые.

Раненых уже некуда было класть, их насчитывалось девяносто человек. Темно, душно, сыро. Во рту приторный, вызывающий тошноту привкус.

В юрте и хотоне царит постоянная ночь. Как тени, со светильниками в руках ходят от одного раненого к другому фельдшеры, делают перевязки.

Пули цокают снаружи о стену хотона, пробивают насквозь, со звоном лопнувшей струны проносятся над ранеными, ищут новых жертв.

— Товарищ Строд! — зовет раненный в живот красноармеец Попов.

Я подошел к нему. Нагнулся, взял холодную руку.

— Что, товарищ Попов? Я здесь.

— Скоро ли выручка из Якутска придет?

— По моему расчету, дней через пять, самое большее через неделю. Трое нарочных посланы с донесением по разным дорогам. Хоть один-то должен прорваться! Байкалов выручит, и, конечно, Пепеляев будет разбит наголову!

— Иван Яковлевич, я этой выручки не дождусь. Я скоро умру. Чувствую, как все во мне холодеет, ноги уже как лед стали. Скажи отряду, что я хочу сказать несколько слов.

Я передал слова умирающего. Все затихли. Даже раненые задержали свои стоны.

— Товарищи! Я умираю за Советскую власть… Призываю всех вас бороться до последней возможности. Не сегодня-завтра придут наши и вас выручат. Не сдавайтесь! Если не устоите, сделайте, как решили… Взорвите всех на воздух — пусть наше красное знамя упадет вместе с нами и прикроет нашу могилу. Да здравствует Советская власть и Ленин!

Цокнула пуля. Пробив стену, ударила меня в ногу. Лег рядом с Поповым. Он уже перестал дышать. Сердце красного партизана, горевшее революционным энтузиазмом, жившее горячей верой в победу, затихло…

На этот раз пуля пробила только катанок, и я отделался синяком. Но нога болела, заставляла прихрамывать.

Небо заволакивалось грозными тучами, предвещавшими снегопад. На дворе стало теплее. Потянуло ветерком. Он все усиливался и крепчал.

Тайга затянула свою однообразную, нудную песню. Часов в десять вечера разыгралась настоящая буря, редкая в этом краю. Застонал, загудел ветер в таежных просторах. Закружилась, буйно бросаясь снегом, злая вьюга.

Весь отряд в окопах. Каждую минуту ждем атаки белых. Вряд ли они пропустят такой удобный для штурма случай.

Сегодня, как видно, природа против нас, она заключила союз с пепеляевцами, маскируя их атаку. Мы же от вылазки решили воздержаться, боялись потерять связь в своей цепи, подойти к окопам противника разрозненно. Кроме тою, во время метели была опасность пепеляевцев спутать со своими. Вылазку отложили до завтра.

Ожидая наступления белых, все подтянулись, повысили бдительность. Вперед, шагов на шестьдесят от окопов, выдвинули в разные стороны несколько секретов, по три бойца в каждом. Несмотря на скудный запас дров, во дворе развели несколько больших костров. Теперь человека можно было разглядеть шагов за тридцать — сорок перед окопами. На душе стало легче. Каждый почувствовал себя увереннее и бодрее.

— Теперь незаметно не подойдут. Предупредят секреты, осветят костры, — говорили красноармейцы.

Пулеметы готовы к бою. Как только появились первые признаки надвигающейся метели, пулеметы подготовили к стрельбе вслепую на сорок — пятьдесят шагов. Винтовки заряжены, запасы патронов пополнены, гранаты под рукой.

«Динамитная команда», как называли красноармейцы Волкова и Пожидаева, осталась в юрте. Они проверили спички, осмотрели, не отсырело ли сено, и только после этого с каменными лицами уселись у открытого погреба в ожидании сигнала.

Белые не наступали, даже мало стреляли. Молчали и мы. И только через каждые пять — десять минут слышна была перекличка наших часовых-наблюдателей. Голоса разрывались и тонули в визге разыгравшейся стихии:

— Бу-удь на-че-ку-у!

— Смо-о-три впе-ре-од!

Наконец забрезжил долгожданный рассвет. Постепенно стихла метель,, а вместе с ней улеглась и наша тревога.

Половина отряда оставила окопы и перешла в юрту на отдых. Немного раньше снялись секреты. Возвращаясь, они прихватили с собой несколько трупов убитых перед окопами пепеляевцев и уже успели пристроить их на баррикады.

— К нам прибыло подкрепление, — шутили бойцы.

— Не к нам, а к мертвецам, — поправляли их.

И нужно сказать, «подкрепление» было кстати. Некоторые трупы на баррикадах пострадали от пулеметного огня противника так сильно, что больше уже не являлись надежной защитой от пуль. Теперь их заменили.

А белые использовали ночь для продвижения своих окопов и приблизились к нам еще шагов на тридцать. Противник остался верен своей тактике измора и не наступал.

Следующий день выдался ясный. Бури как не бывало. Легкий морозец чуть пощипывает щеки. Искрится, нежится и охорашивается в лучах солнца зелено-белая тайга.

В окопах, прижимаясь к укрытию, оборванные, с худыми, черными, осунувшимися лицами, с обмороженными руками, с больными, застуженными ногами укрылись красноармейцы. Десятки людей лязгают затворами, вскидывают к плечу винтовки и безостановочно стреляют по опушке леса, по окопам, амбару и дальним юртам, где мелькают и торопливо прячутся белые.

Противник с остервенением бьет из винтовок и двух пулеметов, пули барабанят по хотону, юрте, баррикадам. Сизый пороховой дымок тонкой, прозрачной вуалью стелется в воздухе, поднимается вверх, путается в ветвях деревьев, цепляется за косматые верхушки сосен и, оторвавшись от них, уходит ввысь и тает в бездонной синеве неба.

В тот день в Сасыл-сысы появился отряд Артемьева. Из вражеских окопов отчетливо доносился высокий звонкий голос Артемьева. Мы скоро почувствовали и отметили своей кровью присутствие нового врага.

Среди артемьевцев было немало таежных снайперов. Теперь стоит высунуть из-за укрытия голову, и меткая вражья пуля настигает бойца. Вздрогнет, закачается красноармеец, тяжело осядет на дно окопа, а по лбу его или по виску из круглой дырочки ползет полоска алой крови.

Походило на то, что пепеляевцы готовились к атаке. Насторожились наши пулеметы, нацелились своими стальными глотками на изломы вражьих окопов.

Целый день не утихала стрельба. Измотались бойцы. Обед не варили, голод утоляли сырой кониной.

— Вот сволочи, передышки не дают. Им-то хорошо, пожрали небось, а нам каково, — ругались красноармейцы.

Солнце медленно прятало свой огненный диск за гребнем гор. И вот уже, в последний раз брызнув снопом лучей, скрылось совсем. Короткие сумерки легли на землю. В небе зажглись первые звезды, незаметно ночь накинула свое черное покрывало. Мы облегченно вздохнули.

По нашему расчету, сегодня должно быть 28 февраля. Часов около десяти вечера пепеляевцы стали вызывать нас на разговоры.

— Эй! Кра-а-сные, а кра-а-сные! Чего молчите? Отзовитесь.

— Что надо? Опять новость какую выдумали? Или пушка прибыла?

— Орудие недалеко. Сегодня было бы здесь, но в дороге опрокинули, что-то погнули, исправляют. Привезут завтра к обеду. Мы хотим переговорить с вами. Вышлите одного человека на середину. От нас тоже один выйдет.

— О чем хотите говорить?

— Есть о чем. Выходите — узнаете.

— Передадим командиру.

— Хорошо.

Было решено в переговоры вступить. Пепеляевцам сообщили, что мы согласны выслать одного красноармейца, но только завтра в девять часов утра.

Белые согласились и ночью не стреляли, благодаря чему наши «снегоносы» натаскали снегу чуть ли не вдвое больше, чем обычно. В ту же ночь при тусклом свете коптилки мы заготовили письмо следующего содержания:

«Генерал Пепеляев, вы думали в феврале взять Якутск, в марте — всю автономную республику, в апреле — Бодайбо и Киренск, а весной наступать на Иркутск, затем форсированным победоносным маршем пройти Сибирь и в двадцать четвертом году быть в Москве.

Но суровое лицо жизни — железная действительность, а не роман, не сказка из «Тысячи и одной ночи». Не приходится говорить о Москве, Иркутске, даже Якутске, если вы не можете всеми своими силами взять небольшой отряд.

Теперь вы могли убедиться, что ваше поражение неизбежно, а ваши мечты о завоевании Советской России остаются только мечтами, пустым, трескучим звуком.

Мы вспоминаем кавказскую басню про барана, который ожирел и стал просить бога, чтобы тот послал ему встречу с волком.

Не будьте же глухи и слепы, не проливайте напрасно крови. Вторично предлагаем вам сложить оружие и сдаться на милость Советской власти.

Помните, что она сильна и непобедима и добровольно сдавшегося врага почти всегда милует».

Часов в девять утра начальник обороны Жолнин с белой повязкой на рукаве и с письмом в кармане вышел из окопов. На середине между позициями его встретил пепеляевский унтер-офицер. Обменялись рукопожатием.

Шагов за сто по ту сторону, под деревьями и в окопах, группы белых зорко наблюдают за разговаривающими.

По эту сторону прислушиваются с винтовками в руках красноармейцы. У пулеметов наготове наводчики.

— Ведь мы знаем, вам очень плохо, — говорит белый. — В особенности раненым. Хлеба у вас нет, и еще хуже — нет перевязочных средств и медикаментов.

— Ничего, — отвечает Жолнин, — наши раненые не жалуются. Перевязываем каждый день, бинтов достаточно, медикаменты тоже есть. Правда, нет хлеба, но зато мяса много.

— Гм… так вы не думаете сдаваться?

— Нет, не думаем.

— Ожидаете выручки?

— Да, ожидаем.

— А если выручка не придет, а мы возьмем Якутск, тогда сдадитесь?

— Нет, все равно не сдадимся. Мы все решили, что лучше умереть, чем сдаться золотопогонникам. А относительно Якутска, то вам не видать его как своих ушей. Разве что пленными туда попадете, не иначе. Если вы только для этого и переговоры затеяли, то незачем было и огород городить. Так и передайте ею превосходительству, генералу Пепеляеву.

— Ну что? — кричит из лесу офицер. — Отказываются сдаться?

— Да. Говорят, будут биться до последнего.

— Ну и черт с ними! Скоро и так возьмем. Проклятые коммунисты! Не разговаривайте больше, идите обратно.

Взяв письмо, пепеляевец ушел.

Вернулся в свои окопы и Жолнин.

Минут десять было тихо. По-видимому, белые читали наше письмо. Ничего не ответили, только открыли стрельбу.

Завтра 2 марта. Запаса дров хватит не более чем дня на три. А сено уже кончилось. Два дня не меняем под ранеными подстилку, она превратилась в навоз. Доедаем последних лошадей. Паек еще уменьшили, но и при такой даче мяса хватит лишь на четыре — пять дней. Правда, имеются туши коней на окопах, но брать их нельзя.

Надвигается голод. Медленно, но верно приближается голодная смерть. От вылазки в связи с появлением отряда Артемьева пришлось отказаться. Одна надежда на скорую выручку, иначе гибель неизбежна.

Времени около четырех часов утра. Раненые спят. У давно потухшего камелька мерцает огонь светильника. Фельдшер наклонился над умирающим Хаснутдиновым. После ранения он так и не приходил в себя, все время метался в жару, бредил, кому-то угрожал, кого-то о чем-то просил.

Как раз в это время из кучи тел отдыхавшей в юрте смены вскочил красноармеец. С криком: «Товарищи! Белые наступают», выбежал во двор. Проснулись остальные, бросились за ним. Оказалось, что наступление пепеляевцев бойцу приснилось.

Но почти всю эту ночь у противника было слышно движение. О том, что пепеляевцы замыслили, можно было только строить догадки. Возможно, они проводили смену частей, а может быть, к ним прибыло подкрепление и они готовили атаку?

Наступило утро — у противника все замерло. Но вот щелкнул выстрел, другой, третий. Затараторили пулеметы…

Пепеляевцы открыли сильный огонь из винтовок и пулеметов. На этот раз они стреляли разрывными пулями. Падает, рвется тысячами осколков стальной дождь на баррикады из человеческих тел. Будто щелкают сотни бичей.

Красные бойцы ждут, что вот-вот тайга выкинет вражеские цепи. Все готовы. Крепче сжимают винтовки. Насторожились пулеметы.

А наступления все нет и нет.

В тот момент мы не знали, что Байкалов уже наступает на Амгу, а отряд Курашова, прозванного «дедом», с боем идет к нам на выручку.