VIII. БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
VIII. БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Нелегко досталось зеленым питомцам Мичурина переселение из Турмасова на новое место. Немало гибридов выбыло из реестра. Но Иван Владимирович не унывал, отмечая эти очередные потери. Он держал в голове только одну думу:
— Неженок в питомнике быть не должно…
Решалась задача великой важности: быть новому или не быть. Мичурин не мог мириться с половинчатым решением своей задачи. Как настоящий революционер науки, он ставил себе высшую программу, программу-максимум. Наилучшие по качеству сорта должны были быть созданы для России. В Турмасове на пышном черноземе один из самых ценных для Мичурина гибридов — Кандиль-китайка, полученный им в 1894 году, год от году терял выносливость своей матери — Китайки. В отношении морозостойкости он становился похожим на Кандиль-синап. Маточное дерево его постепенно слабело. Пожалуй, как раз это сильнее всего и удручало Ивана Владимировича в Турмасове. Об этом гибриде, олицетворявшем для Мичурина его программу-максимум, больше, чем о других, думал он, решаясь на переезд. Любой ценой нужно было спасти это высшее по возлагаемым надеждам деревцо.
Снова он пошёл на смелый шаг. Летом 1906 года он взял глазки с гибрида Кандиль-китайки и привил их в крону той самой Китайки, цветы которой шесть лет назад были опылены Кандиль-синапом. Китайка должна была по-матерински помочь гибриду восстановить и усилить его морозоустойчивость.
Это был как бы наказ Мичурина деревцу, и этот наказ Китайка вскоре выполнила. Привитые на Китайку глазки, взятые с гибридного дерева, уже почти обреченного на вымерзание, хорошо росли и отлично переносили последующие зимы. Соки Китайки, вливаясь в слабое тело молодого гибрида, сделали его неприхотливым, зимостойким.
Метод «ментора» тем самым был полностью утвержден. Для Мичурина стало теперь непреложной истиной, что искусственное скрещивание — лишь первый шаг на пути к созданию нового сорта и нового вида. Дальнейшее поведение гибрида зависит от характера ухода, применяемого к нему оригинатором. Метод «ментора», открытый Мичуриным, заключающийся в целесообразном воздействии на молодой гибридный сеянец соками подвоя или привоя, как раз и является одним из средств направленного воспитания.
Из многих гибридов, полученных еще в Турмасове в 1898 году, начала плодоносить груша Бере-козловская, происшедшая от Тонковетки и Бере-Диль. Сорт этот был летнего созревания и не высшего разряда по качеству плодов, но он уже резко выделялся из имевшегося в то время в средней полосе России сортимента груши.
В этом же году принесли урожай Ренклод золотистый и Ренклод шелон — гибриды Ренклода зеленого, лучшей сливы юга, и нашей терносливы.
С плодами оказались также Терн сладкий и Терн дессертный — результат еще более смелого скрещивания Ренклода зеленого с диким терном.
В 1901 году реестр Мичурина пополнился рядом новых сортов вишни. Прекрасный урожай принесло деревцо сорта Рогнеда, отобранного из сеянцев известной крупноплодной вишни Лотовая[28]. Затем Иван Владимирович зафиксировал рождение нового сорта черешни — Первенец, среднего по времени созревания урожая и перворазрядного по качеству плодов.
Но все мысли, все заботы Мичурина были прикованы в этот период к проблеме осеверения персика.
Подсчитывая весной 1901 года, после схода снега, сколько из полученных им в предыдущем году персиковых сеянцев сохранило свою жизнеспособность, Мичурин записывает в своем садовом журнале первый, далеко не радующий итог:
«Итак, в общем, из всего количества в 2800 персиков не осталось ни одного экземпляра совершенно целого. Тем не менее, по-моему, это еще не есть окончательное доказательство невозможности культуры персиков в нашей местности, и поэтому продолжаю борьбу далее».
Весь Мичурин сказался в этих трех словах. Непоколебимое упорство новатора-ученого, неутомимого естествоиспытателя звучит в этой короткой записи. Где любой другой исследователь отказался бы от продолжения явно неудавшегося эксперимента, там вооруженный знанием уже многих секретов природы Мичурин видит только начало борьбы за прочно выношенную идею:
— Персик должен стать достоянием севера!
Среди огромного количества погибших персиков Мичурин отмечает несколько экземпляров, хотя и поврежденных, но могущих дать какую-то нить для постановки новых опытов: Черный, Кумачный, несколько сеянцев дикого Верненского персика и один экземпляр Саратовский (происхождением из Северной Персии), достигший к концу второго года жизни высоты двух с четвертью аршина при ширине кроны в два аршина.
Тщательно взвесив и обдумав все происшедшее, Мичурин в том же году набрасывает программу ближайших действий.
«Памятка к весне 1902 года.
1) Привить живым глазком Саратовский и другие выносливые персики на пеньки сеянцев персика из Верного, еще на абрикосы…
3) Привить живым глазком персики Киевский, Кросби, Фитцгеральд, Железный канцлер и Эльберта на приготовленную грядку диких Венгерок (слив) для испытания устойчивости к морозам.
Летом 1902 нужно испытать искусственным лишением влаги и вертикальных солнечных лучей, посредством установки крыши над растением остановить к 15 июля рост у сеянцев персика из тех, которые имеют уже большую наклонность к раннему вызреванию».
Проходит год, и новые мысли, связанные все с тем же персиком, возникают у упорного исследователя:
«К весне 1903 года.
Интересно бы сделать опыления:
1) Культурный сорт персика, абрикоса и сливы Золотой на Амигдалюс нана и сибирика и Прунус сибирика.
2) Амигдалюс георгика и инкана на Амигдалюс нана и сибирика».
Вот он и подошел уже к выведению сортов персика для средней полосы России, причем материалом для скрещиваний им избраны те самые разновидности, которые он наметил, нащупал теоретически еще два года назад.
Вместе с тем он вплотную приблизился к идее «посредника», впоследствии еще более обогатившей его исследовательский арсенал.
И теперь, подыскав исходные формы и скрестив их, Мичурин вооружается терпением, ибо от скрещивания до плодоношения немало пройдет лет. Не на год и не на два должен он рассчитывать, а на целое десятилетие и больше, так как сеянцы древесных плодовых мужают медленно. Так и было у него с целым рядом гибридов древесных пород. Ведь это не кустарник, не розы, от которых можно получить результаты на второй или третий год. Кстати, работу с розой, обогатившей его творческий опыт, Мичурин не прекращает. Роза до конца дней остается на почетном месте в саду великого мастера переделки природы.
Все более и более расширяется гибридизационая работа с яблоней и грушей. От многих скрещиваний уже получены семечки, из которых, как мы увидим далее, произойдут такие прекрасные сорта яблони, как Шафран северный осенний, Кальвиль-китайка, Аркад-китайка, или такие непревзойденные груши, как Бере зимняя Мичурина, Бере победа, Суррогат сахара. Не забывает он и о ягодниках. Выведена и уже плодоносит знаменитая ежевика Изобильная.
Одновременно с персиком в саду Ивана Владимировича появляются и сеянцы абрикоса.
Наконец, и виноград из чисто коллекционной, заботливо укрываемой культуры превращается в объект исследования и гибридизации.
А между тем окружающая жизнь, несмотря на старания Мичурина как бы отгородиться от нее, властно находила себе дорогу к его садовому уединению.
Первое время после переезда Мичурин испытал немало огорчений. Река Лесной Воронеж была тогда многоводна, широка и глубока, но защищала она новое убежище мастера далеко не от всех незваных гостей. На решетку он не сразу накопил денег. В праздничные дни наезжали на лодках, по старой памяти, козловские горожане — с самоварами, с водкой, с закусками. Они располагались возле сада, над омутом, заводили танцы, песни, игры. Иной раз эти пикники приводили к гибели ценных сеянцев.
После того как была поставлена проволочная сетка, незваным гостям приходилось ехать дальше и искать другого удобного места для привала.
Но вот однажды, весной 1904 года, на реке появилось особенно много лодок с фонариками. На одной из них был размещен даже целый духовой оркестр. Торжество это было устроено Козловской городской управой в честь победы русских войск над японцами при селении Вафангоу в далекой Маньчжурии. В этом бою сотня казаков порубила в куски эскадрон японских драгун. Но больше праздновать не пришлось. Дальше пошли иные вести, вести о поражениях и потерях, об осаде Порт-Артура, о нескончаемом отступлении Куропаткина!
Ивану Владимировичу было очень не по себе от этих вестей. Он с горечью и досадой говорил, что из-за бездарных царских генералов зря течет русская кровь.
В России начались волнения, забастовки. Рабочие предъявили требования фабрикантам и царскому правительству, а крестьяне жгли помещичьи усадьбы, громили имения и хутора. Правительство отвечало расстрелами, виселицами, массовыми арестами и судами.
Наконец вспыхнуло вооруженное восстание в Москве, охватившее почти все рабочее население. Николай II двинул против сил революции отборных гвардейцев. Семеновский полк, считавшийся у царя самым надежным, помчался после разгрома московского восстания по Казанской дороге. Железнодорожники, активно участвовавшие в революции, гибли под пулями карателей. Уцелевшие скрывались кто куда мог.
Однажды, поздно вечером, на полуостров к Мичурину явился человек, который, судя по одежде, добрался до него не без труда.
— В чем дело? — спросил Иван Владимирович.
— Хотелось бы поступить к вам на работу, — ответил незнакомец.
— Откуда и кто?
— Можно не говорить? — тоже вопросом ответил незнакомец.
Садовод всмотрелся в собеседника. Лицо у него было спокойное. Глаза смелые, ясные, открытые. Ивану Владимировичу поправилось лицо пришельца.
— Ну, что ж. Понимаю. Ну, ну, ладно, заходи…
Он сам свел незнакомца, назвавшегося Перелогиным, в маленькую комнатку в нижнем этаже.
— Вот здесь и живи: не пропадать же и в самом деле человеку.
Шило в мешке утаить, однако, было нелегко. Тамбовская жандармерия понемногу пронюхала про то, что у Мичурина живет на нелегальном положении какой-то забастовщик…
Начались визиты разных чинов: то околоточный, то квартальный, то урядник из Донского…
Иван Владимирович сначала гнал этих гостей без околичностей. Но когда сам уездный жандармский ротмистр в пышных аксельбантах и при палаше в блестящих ножнах пожаловал на полуостров, пришлось с ним поговорить. Только пока ротмистр переправлялся через реку, «Перелогин» успел навострить лыжи в сторону Панского.
— Нам известно, что у вас проживает лицо нелегальное, — заявил Ивану Владимировичу ротмистр.
— А мне неизвестно… — был ответ, по-мичурински, как обычно, резкий. — Кто же такой?
— Эсдек, большевик Десенчук…
— Нет такого… — хладнокровно заявил Мичурин.
— Я буду вынужден произвести обыск.
— Пожалуйста, если не боитесь нарваться на крупные неприятности, — все так же хладнокровно ответил Иван Владимирович.
Ротмистр подумал и сказал:
— Завтра явлюсь к вам с предписанием свыше..
— Что ж, попытайте счастья… — насмешливо сказал ученый.
Ротмистр откланялся и, бренча шпорами, удалился.
Когда затих гром жандармской сабли, «Перелогин» пришел к хозяину и сказал:
— Спасибо вам за все, Иван Владимирович, но больше подводить вас я не хочу… Пришло время уносить ноги…
— Брось, — махнул на него рукою мастер. — Никуда не смей уходить. Во-первых, никто больше не явится, а во-вторых, если кто и явится, так я тебя в лаборатории у себя спрячу. И не пущу в нее никого… Ни под каким видом. Скажу — опыт сложный, важнейший…
«Перелогин» остался на питомнике. Так он и проживал под защитой у садовода.
Немало злобных слушков ходило про Ивана Владимировича среди городских купцов, чиновников, черной сотни.
— Опеку бы над ним, над садоводом этим учинить… Узнал бы тогда, как с крамолой заигрывать!
Но разговоры оставались разговорами. Город шушукался, а Иван Владимирович не обращал на это никакого внимания: работал себе и работал. И «Перелогин» с ним тоже. Так состоялось первое знакомство Мичурина с большевиками. Он тепло вспоминал впоследствии об этом случае.