XV. ПРИЗЫВ К МОЛОДЫМ
XV. ПРИЗЫВ К МОЛОДЫМ
Советская власть всемерно оберегала и поддерживала Мичуринский питомник. Несмотря на трудности, стоявшие перед молодой советской республикой в первый год ее существования, в Козловском питомнике шла кропотливая деловая работа.
Специально созданная комиссия из ученых и агрономов всесторонне изучала богатства зеленой лаборатории Мичурина. Составлена была подробная опись всех выведенных им сортов.
«Признать питомник неприкосновенным… Просить Ивана Владимировича Мичурина продолжать полезную для государства работу по своему усмотрению», — так гласил составленный акт.
Мичурину была предоставлена государственная денежная помощь в несколько тысяч рублей единовременно и установлена постоянная смета на содержание питомника и дальнейшее ведение научной работы.
18 ноября 1918 года Народный комиссариат земледелия официально принял питомник в свое ведение и объявил его государственным достоянием. И. В. Мичурин был утвержден директором питомника пожизненно, с правом подбора себе помощников и штатов по своему усмотрению.
Один из немногих дореволюционных ученых, вполне понимавших все значение трудов Мичурина, — профессор Кичунов, дружески навещавший Ивана Владимировича и до Октябрьской революции, прислал ему поздравительное письмо.
Велики были трудности того времени. Разруха, порожденная первой империалистической войной, усугублялась начавшейся контрреволюционной интервенцией, восстаниями белогвардейцев и эсеров. Возрастала угроза голода… Но впервые на сорок пятом году своей новаторской работы Мичурин почувствовал, что с плеч его снята, наконец, тяжесть забот о самом насущном.
Молодое социалистическое государство протянуло ему руку помощи, и вот 64-летний Мичурин сам как бы помолодел от этого бодрого, обнадеживающего рукопожатия.
С огромным подъемом взялся он снова за давно заброшенное перо, с которого на протяжении многих лет стекала частенько желчь обид. Теперь из-под пера зазвучали призывные, пламенные слова, обращенные к агрономам и садоводам страны:
«Я встретил Октябрьскую революцию как должное, исторически необходимое по своей справедливости и неизбежности, и немедленно обратился ко всем честным специалистам сельского хозяйства с призывом перейти на сторону советской власти, безоговорочно итти по пути рабочего класса и его партии»[46].
Он звал всех работников земли к смелой борьбе со стихийными силами природы, доказывал, что в этой борьбе — залог человеческого благополучия.
Но в те грозовые дни, в боевое лето 1919 года, не только стихийные силы природы противосгояли советским людям.
Весной 1919 года ставленник Антанты Колчак, собравший большую армию, дошел почти до Волги, мечтая прорваться к Москве и свергнуть советскую власть. Почти одновременно с ним другой наемник империалистов, генерал Юденич, возглавив контрреволюционные силы в Прибалтике, напал на Ленинград, называвшийся тогда Петроградом.
Вслед за этим, в то же напряженное лето начал поход на Москву с юга еще один контрреволюционный генерал — Деникин.
Друг и соратник Ленина, Иосиф Виссарионович Сталин, опираясь на закаленных большевиков — Фрунзе, Кирова, Ворошилова, Орджоникидзе, Куйбышева — организовал успешный отпор всем этим нападениям, остановил и разгромил сначала Колчака, затем Юденича и, наконец, Деникина.
Однако, был в ходе борьбы момент, когда войска Деникина, в частности особо выделенный им конный корпус генерала Мамонтова, прорвался через Воронеж на Тамбовщину и вел наступательные бои в непосредственной близости к Козлову.
Вот когда пришел час большого, тяжелого страха для Ивана Владимировича Мичурина, никогда никого и ничего не боявшегося…
Оказаться в полосе военных действий, под артиллерийским обстрелом, в зоне штурма и обороны — это было еще невиданной угрозой для питомника. В несколько часов могло погибнуть все, созданное многолетними трудами…
С понятным волнением прислушивался Мичурин к отдаленным раскатам пушечных выстрелов, доносившихся откуда-то со стороны Тамбова.
Еще одно испытание предстояло ему пережить, может быть роковое и для деревьев его и для него самого. Он мог уйти, спастись заблаговременно. Но мог ли он в этот грозный час бросить свой питомник, все созданное его трудом?
Пальба приближалась. Белые конники Мамонтова примчались из-за Турмасовского бугра. Они вброд перешли реку повыше железнодорожного моста, громоздкого и старомодного. Это была одна из групп мамонтовского корпуса, который прорвался в тыл Красной Армии. Их конная скорострелка дала несколько выстрелов по южной стороне города и затихла. Снарядов было у белых, как видно, в обрез.
Растекшись по городу, конники начали вылавливать коммунистов. Пойманных спешно приводили в летучий штаб и расстреливали.
Перелогин еще накануне был вызван в город, в отряд самообороны. Иван Владимирович один оставался в саду на своем полуострове. Минувший год прошел тихо. Перелогин продолжал работать у него так, как будто ничего не случилось. Это немало удивляло и волновало мастера.
— Подумать только… — размышлял он. — Коммунист, член правящей партии, а нос не задирает, исполняет, что скажу.
Уходя, Николай Петрович всегда спрашивал:
— Можно ли?
Но на этот раз он только сообщил Ивану Владимировичу о вызове в город, предупредив и Мичурина об опасности.
— Может быть, вам, Иван Владимирович, следует подумать о более безопасном месте…
Мичурин не захотел даже и слышать об этом, а сейчас, когда пушечные выстрелы уже возвестили о налетевшей угрозе, уходить вообще было поздно.
Донесся конский топот. Через несколько секунд топот сменился шумом воды, вспарываемой конскими ногами.
— Э-эй! — донеслось вдруг от главной калитки, с отмели. — Открыть ворота!
Когда Иван Владимирович подошел к калитке, один из конников, видимо старший, спросил:
— Вы хозяин питомника?
— Ну, я… А что вам здесь надо?
— Мы — представители Добровольческой армии. Мы ликвидируем большевиков, красных. У вас, по имеющимся сведениям, живет коммунист. Потрудитесь нам его выдать.
Старый ученый закрыл калитку перед носом у приехавшего.
— Уезжайте, откуда приехали! Мне болтовней с вами некогда заниматься, — сказал он и зашагал было прочь.
— Стой, стрелять будем! — завопил конник уже без всякого деликатничанья.
Конники сами сквозь решетку подняли крючок и въехали в сад, похлестывая нагайками по ветвям яблонь. Поравнявшись с хозяином, старший конник опять остановился и грозно сказал:
— Нам известно, что у вас живет коммунист. Запирательство не приведет ни к чему. Ваш возраст и положение не спасут вас от шомполов.
— Никакого коммуниста здесь нет, — сказал Иван Владимирович. — И разговаривать с вами я не имею ни времени, ни желания… Пугать же меня, милостивый государь, поостерегитесь, — заключил он сам довольно-таки грозно, хотя и совсем не знал, чем мог бы подкрепить свою угрозу.
Обступив хозяина, конники начали подталкивать его к дому. Одна из лошадей опрокинула его, и всадники, друг за другом, перепрыгнув через упавшего, поскакали к дому.
Они перерыли весь дом, объехали кругом всего сада и, ничего не найдя, поехали прочь.
— За все ответите! — крикнул Мичурин вдогонку верховым.
Весь дрожа от возмущения, он пошел к своим сеянцам. Конников он больше не видал. Но не явился из города и Николай Петрович — ни в этот день, ни в следующие.
Вскоре мамонтовцы покинули город. Вернулась Красная Армия, и снова на питомнике потекли мирные дни. Однако дела ухудшались. Некому было работать. Мужчины почти все были отвлечены беспрерывной войной, а те, что оставались в городе, предпочитали итти на работу на паровозный завод, в депо, на железную дорогу. Кропотливая, трудная работа в питомнике мало кого прельщала.
Питомнику угрожала нехватка рабочих рук. Николай Петрович так и не вернулся. Старый ученый лишился еще одного друга.
С трудом поспевал теперь следить за деревьями, за всеми сеянцами Иван Владимирович. Их было много — тысячи, десятки тысяч. Каждое деревцо, каждый сеянец имели свою собственную судьбу. Свои, только ему присущие требования к условиям жизни были у каждого деревца. Неженок в питомнике Иван Владимирович не терпел, но ни один гибрид не забрасывал без призора, с каждым работал до конца, до тех пор, пока не получит положительного результата.
Надвигалась настоящая старость — шестьдесят пять лет жизни было уже за плечами. Впереди каждый год мог оказаться последним.
Сад, однако, продолжал жить своей жизнью, продолжал требовать внимания и труда.
Чтобы окончательно закрепить устойчивость молодой яблони Бельфлер-китайки, Мичурин нарезал с нее черенков и привил их в крону двадцатилетней Антоновки полуторафунтовой. Опыт был ответственный, с важным замыслом. Богатая листва дерева-хозяина могла оказать на жильца-нахлебника влияние более сильное, чем нужно. Но Ивану Владимировичу было интересно узнать, не увеличатся ли еще более плоды Бельфлер-китайки в сожительстве с огромными яблоками полуторафунтовки. Результат не заставил долго себя ждать.
Через два года на привитой ветке Бельфлера повисли огромные, светлопалевые шары с яркокрасной штриховкой и крапинками. Но белоснежная мелкозернистая мякоть с легкой пряностью вкуса осталась без всякого изменения. Антоновка полуторафунтовая успешно выполнила роль «ментора» в заданном направлении.
Кандиль-китайка тоже из года в год увеличивала свои плоды. Они доходили уже весом до полуфунта, а по форме приближались все больше и больше к Кандиль-синапу. Желтые, с разлитым румянцем, они были обтянуты плотной гладкой кожицей, не боящейся грибных паразитов. «Ментор» опять выручил, помог и в этом случае.
Лето 1919 года было буревое. Словно с цепи сорвались ветры равнины. Они бесновались над городом, сталкивались, сшибались в садовых куртинах и нагромождали горами облака…
Но гордо стоял в саду любимец мастера — молодой Пепин шафранный. Он тоже был потомок Китайки. Двенадцать лет подряд следил Иван Владимирович, как выравнивается в стройное кудрявое деревцо этот замечательный сеянец. Еще в девятьсот седьмом году был опылен тепличный барич Ренет орлеанский пыльцой гибридного сеянца между Китайкой и Пепином английским.
Теперь, через двенадцать лет, плоды его гроздьями висели на ветках, и бешеные ветры равнины были бессильны что-нибудь сделать с этими яблочками, разрисованными густой шарлаховой росписью по желто-шафранному заревому фону. Ни одно яблочко не было сбито неистовыми ветрами.
Наконец, в этом же девятнадцатом голодном, трудном году старый ученый начал свои самые дерзкие опыты с выведением Церападуса — гибрида между вишней (по-латыни — «церазус») и черемухой (по-латыни — «падус»). Мичурин оплодотворил степную вишню пыльцой японской черемухи. Это было уже не межвидовое, а межродовое скрещивание.
Скрещивание удалось: завязи появились и хорошо наливались. Однако работы предстояло еще тут много. Это был только первый шаг на долгом и сложном пути.
Справедливо досадовал Мичурин, что руки не доходят до всего. Нужен был дельный, толковый помощник, человек, которому можно было бы передать драгоценное наследство.
Однажды по приглашению Козловского земельного отдела Мичурин выступил в роли докладчика на большой конференции агрономов и других земельных работников. Мичурин сделал большой, обстоятельный доклад о своих трудах и задачах советского плодоводства.
Он сказал так, между прочим, в этом докладе:
— Старое не вернется никогда. Надо глядеть вперед и работать для будущего, для нового… Я вот работаю и впредь намерен работать для нового, ничего, что стар. А молодежь боится, что ли, ко мне итти над новым работать? Стыдно, господа! — обмолвился он по долголетней привычке и поправился не спеша, строго: — Нехорошо так, товарищи!