XII. ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ ПОДАРКИ
XII. ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЕ ПОДАРКИ
Тенистым, густым становился сад, совсем еще недавно посаженный Мичуриным на бросовой супеси Рулевского полуострова. Уже высоко поднялся и грецкий орех, и стройное с тяжелой сочной листвой тутовое дерево, давние спутники всех переездов Ивана Владимировича. Буйно цвела каждую весну и первая питомица Мичурина — вишня-черешня Краса севера, и гордость его — вишня Плодородная. В весенние солнечные дни весь сад, словно белой сверкающей пеной, покрывался цветением.
Когда-то хиленькое, угрожавшее погибнуть гибридное деревцо Кандиль-китайки превратилось в мощное раскидистое дерево, каждую осень гнувшееся под тяжестью огромного груза крупных яблок. Готовилось к плодоношению и деревцо нового гибрида Бельфлер-китайки.
Высокими плотными шпалерами тянулись вдоль дорожек сада узорчатые зеленые кружева винограда. Роскошествовали розы всех оттенков — от белоснежной до золотой, от нежно алой, до пурпуровой, почти черной…
В особо отведенном месте уже освоились с новой, козловской землей присланные дальневосточными друзьями — почитателями Мичурина несмелые пока что гостьи — актинидии. Все три интересовавших его вида — Аргута, Коломикта, Полигама — удалось ему получить от дальневосточных корреспондентов.
Эти дальневосточные друзья, внимательные и отзывчивые, прислали Ивану Владимировичу даже гораздо больше того, что он просил. Все, что казалось им самим интересным, заслуживающим внимания, они немедленно направляли в Козлов, зная, чувствуя, что всякое новое растение будет там принято с благодарностью.
Именно с благодарностью и отмечает Мичурин в своем дневнике за 1912 год:
«Получено из Благовещенска на Амуре от Ивана Антоновича Ефремова 5 штук трехлетних, уже плодоносящих экземпляров вишни; по наружному виду — войлочная вишня. Эта вишня, выведенная Иваном Антоновичем из семян, вывезенных из Маньчжурии, отличается изумительной плодородностью, и плоды ее очень недурны».
Эту вишню Аньдо Иван Владимирович ценил и предназначал ее для создания снегозащитных насаждений вдоль железнодорожных линий.
— Одно, впрочем, опасение, — шутил он, когда заходила речь об этом. — Вылезут все пассажиры во главе с обером и машинистом ягоды обирать с этой изгороди и нарушат график движения поездов…
Другой дальневосточный корреспондент, Ершов, прислал Мичурину в том же 1912 году три корня жень-шеня, которым тоже немедленно нашлось почетное место в зеленой лаборатории на берегу реки Лесной Воронеж.
Вес совершенствовалось в саду Мичурина: слаще и тяжелее становились яблоки, груши, сливы, вишни. Выносливее и крупноплоднее делался виноград. Все пышнее и удивительнее по расцветкам распускались гибридные розы и лилии.
Но совершенствовалось все это не само по себе. Каждое улучшение гибридов имело своей причиной планомерное, глубоко продуманное и непрерывное вмешательство в их природу великого мастера. В саду Мичурина возникал, год за годом, изо дня в день расширяясь, совершенно новый раздел науки о растениях — учение об управлении вновь созданными растительными формами.
Мичурин неустанно повторял всем своим ученикам:
— Половая гибридизация, скрещивание — это лишь первый шаг на пути к созданию нового ценного растения. Главная работа начинается после того, как появятся всходы… Эта главная работа есть направленное воспитание гибридов… Определение будущей жизнеспособности гибридных сеянцев, отбор из них наиболее обещающих, подбор для них менторов, то-есть воспитателей, ускорителей цветения и плодоношения, усилителей выносливости, морозостойкости.
В нужных случаях Мичурин применял подкормку сеянцев удобрениями, почвенную электризацию, регулирование светового режима и множество других приемов, как уже открытых наукой, так и собственных, новаторских.
С помощью разработанного им метода Иван Владимирович создал много превосходных сортов яблони, груши, сливы, вишни. Не удовлетворяли его лишь результаты работы с персиком и абрикосом.
Создание морозоустойчивого персика оставалось еще нерешенной проблемой.
С абрикосом дело обстояло несколько лучше. По всему было видно, что абрикос менее прихотлив, более морозоустойчив. Нащупать пусть и не высшую по качеству, но морозостойкую форму абрикоса было делом, повидимому, возможным.
Мичурин снова перебирал в памяти всех, кто мог бы помочь ему в этом. Он вспомнил про капитана пограничной стражи Н. Куроша, с которым когда-то, довольно уже давно, его познакомил сосед и приятель по Козлову — Александр Горбунов. В беседе Курош показал тогда довольно основательное знакомство с флорой Восточной Азии.
Запомнилась Мичурину и легенда, рассказанная ему тогда же Курошем, бывшая, по его словам, в большом ходу у жителей Уссурийского края.
«После того как творец мира рассадил по земле все растения, которые — на севере, которые — под тропиками, которые — на экваторе, осталось у него еще с горсть семян. Взял он и высыпал их на первое попавшееся место, уже без всякого разбора, с климатом не сообразуясь. И вот получилась картина на удивление… На березе — лоза вьется виноградная, груши в лесу растут рядом с кедрами, елка и граб, актинидия и морошка, орхидеи и лютики, жень-шень и богульник, крыжовник и акация… Вот так и получился, будто бы, край Уссурийский — тайга Приморская…»
Попутно вспомнилось Мичурину и смутное указание, отмеченное им в одной из прочитанных книг о том, что в буддийском монастыре Ква-Цо-Тенцзы, близ селения Уцзими, в пределах китайской Монголии, имеются свободно растущие абрикосовые деревья, составляющие для обитателей монастыря предмет особой гордости и тайны и именуемые «священными».
Узнав адрес Куроша — станция Эхо Китайско-Восточной железной дороги, — Иван Владимирович послал ему письмо с просьбой поразузнать обо всем этом подробнее и, если окажется возможным, раздобыть хотя бы косточек от этого «священного» абрикоса.
Место, где находился Курош со своей частью, когда к нему пришло письмо Мичурина, отстояло довольно далеко от селения Уцзими и еще дальше от стен монастыря Ква-Цо-Тенцзы. Но по монгольским масштабам такое расстояние считалось ничтожным. Вызвав из своего пограничного отряда с десяток охотников, Курош отправился в экспедицию к ламаитскому монастырю.
Среди выжженных солнцем степей Восточной Монголии, на плоских, как столы, холмах, одиноко стоят такие, обнесенные высокими стенами, буддийские ламаитские обители. Они почти совершенно недоступны для европейцев. Только хитростью можно попасть внутрь их ограды.
Поздно вечером отряд Куроша стал на бивак возле монастыря Ква-Цо-Тенцзы, а утром встревоженные лимоннолицые монахи-ламы увидели в степи необычайное зрелище.
Трое оборванных монголов на конях мчались к монастырю, отстреливаясь от казаков, которые скакали за ними по пятам…
Старший лама-игумен растерялся:
— Не дать убежища — своих обидеть. А дать убежище — русское начальство рассердится…
Совет подал один из младших лам:
— Для вида беглецов не пускать, но ворота оставить незапертыми… Пускай наши прорвутся в ворота как будто силой. Тогда русскому начальству нечего будет сказать…
Обошлось все благополучно. Вслед за беглецами, которые, как и предполагалось, опрокинули сторожей, в ворота монастыря влетели казаки и рассыпались по дворам. Ловлей беглецов, однако, занимались только казаки, а командир, не слезая с коня, рвал и ел без передышки в это время абрикосы. А косточки совал целыми горстями себе в карман. Он спрыгнул с коня, лишь проезжая возле цветника. С клубнем вырвал одну понравившуюся ему лилию, а заодно и еще какое-то ползучее растение, похожее на ломонос. Служители Будды, перепуганные до смерти, на все эти загадочные действия не обратили никакого внимания.
Схватка кончилась тем, что двое беглецов были пойманы и скручены, а третий умчался в степь. Немедля казаки кинулись за ним, продолжая палить из ружей.
Никто из лам и не догадывался, что километрах в семи от монастыря беглецы вместе с преследователями расселись на степной траве и принялись весело смеяться.
Курош похвалил пограничников за лихую операцию и начал считать, сколько успел он съесть абрикосов, пока его подчиненные играли «в разбойники». До сотни косточек насчитал капитан в своих карманах, да примерно столько же вручили ему его охотники.
24 сентября 1913 года Иван Владимирович получил от Куроша тщательно упакованную посылку. В ней были косточки «священного» абрикоса, клубни какого-то лилейного растения и еще вдобавок семена актинидии.
Мичурин был очень рад этой посылке и даже отметил ее получение в своем садовом журнале.
Весной почти все присланные косточки дали всходы. Они были аккуратно пронумерованы от первого до последнего. Самым лучшим, многообещающим всходам Мичурин дал названия: Сацер (по-латыни «священный»), Монгол, Курош, а остальные остались с номерами.
Пошли, разумеется, в дело и присланные Курошем семена актинидии.
В том же 1913 году Мичурин был порадован письмом от вице-президента Всероссийского общества садоводства, известного фитомиколога А. А. Ячевского.
Это письмо гласило:
«Многоуважаемый Иван Владимирович!
Считаю приятным долгом известить Вас, что на состоявшемся чрезвычайном собрании Общества Садоводства Вы избраны Почетным Членом этого Общества. Примите это как скромное свидетельство нашего уважения к Вашей многолетней деятельности. Ваши работы настолько ценны для России, что заслуживают всяческой поддержки. У нас любят восхищаться американцами, а своих не признают, или, по крайней мере, не желают замечать. Может быть, Вы согласитесь прислать описание Вашего сада, которое было бы напечатано в органе Общества — «Вестнике Садоводства, Плодоводства и Огородничества». С совершенным почтением
А. Ячевский».
Но так называемые «ученые круги», представители академической науки попрежнему игнорировали Мичурина, замалчивали его достижения и успехи, старались, как писал Ячевский, «не замечать» своего гениального соотечественника — новатора биологической науки.
Лишь немногие тогдашние ученые — Николай Иванович Кичунов и Василий Васильевич Пашкевич, внимательно следили за творчеством Мичурина, ездили к нему, знакомились на месте с его достижениями, ободряли Ивана Владимировича своими теплыми, благожелательными оценками.
Мичурин не оставался в долгу. Одной из лучших выведенных им роз он присвоил имя Кичунова, а Пашкевича он отблагодарил за его внимание к своим трудам тем, что посвятил ему одну из своих книжек.