Иван-Дуглас
Иван-Дуглас
Приехав в середине апреля 1942 года в опустевшую, промерзшую и, несмотря на весну, еще не отогревшуюся Москву, я сразу отправился на завод.
Первым мне встретился Леон Шехтер, который так и не уезжал из столицы. Зашли в опустевший зал КБ.
— Представляешь, — рассказывал Шехтер, — как только вы все уехали, здесь началась паника. 16 октября нигде не было видно ни одного человека в форме. Ни милиции, ни военных. Множество машин устремилось на дороги, ведущие из города на восток. Заговорили репродукторы: «Сейчас будет выступать председатель Моссовета Пронин». Проходит полчаса, час, а Пронина все нет. На улицах появились мародеры, стали грабить магазины. С ближайшей кондитерской фабрики потащили муку, сахар. Из подвалов выносили ящиками вино, водку. Одиночные легковые машины переворачивали, чемоданы растаскивали. Затем на подступах к Москве командование войсками принял Жуков. На улицах появились военные патрули. Паника поутихла.
Не зная, чем заняться, оставшиеся на заводе люди по собственной инициативе привезли с Центрального аэродрома неисправный истребитель И-16 и явочным порядком взялись за ремонт. Откуда-то об этом узнали технари стройчастей, и на завод стали прибывать еще и еще И-16, И-15, «Чайки» и другие истребители. Рабочие стихийно стекались на завод, причем не только те, которые здесь работали раньше, но и люди с соседних эвакуированных заводов.
Откуда-то на заводе появился Котов, стал налаживать какой-то учет; его все признали директором, когда впервые выдали зарплату. Когда привезли на завод «Харрикейны» для замены их неэффективного пулеметного вооружения на пушечное, на заводе появился Абакумов, заместитель Берии. Он стал расспрашивать, похвалил за порядок на сборке, где в линейку выстроились ремонтируемые истребители, и особенно интересовался перевооружением английских «Харрикейнов». Когда он спросил, не нужна ли помощь, я попросил подбросить станков, хотя бы три токарных и пару фрезерных. Он тотчас на бланке написал записку и, вручив мне, объяснил, куда с ней обратиться. Да еще, вдобавок, дал свой телефон и просил звонить, если еще что-нибудь понадобится.
— Ну, ладно, — говорю я Леве, — это ремонт. А что новенького?
— Тут на днях, откуда ни возьмись, появился АэС, попросил меня набросать легкий пассажирский самолетик с двумя моторчиками М-11. Я прикинул, а он больше не появлялся.
Шехтер достал свернутый в трубку ватман и показал чертеж.
— Интересно. А как же он разбирается?
— Нос фюзеляжа крепится на шурупах к средней части, которая намертво присоединяется к сквозному неразъемному крылу на клею и гвоздях, а хвост деревянной ферменной конструкции крепится к той же средней части на четырех болтах.
— Сколько человек вмещается?
— Спереди — пилот и механик, сзади, на диванчике — трое, да на откидных сидениях еще двое, всего семеро.
— А груз?
— Без пассажиров можно будет грузить 500 кг. Пассажиры, если все места используются, смогут взять на всех только 60 кг.
Вернувшись на сборку, сталкиваюсь лицом к лицу с Яковлевым. Ни тебе «здрассте», ни «как поживаете»!
— Пошли, пошли.
Поднявшись быстрым шагом на третий этаж, заходим в бывший кабинет Яковлева, а там восседает Владимир Котов.
Мы скромно усаживаемся в низкие мягкие кожаные кресла перед столом, а Котов, вставший поначалу, вновь усаживается за стол, величественно возвышаясь над нами на своем более высоком стуле.
— Владимир Семенович, — начал АэС елейным тоном, — а ведь вас директором никто не назначал…
Володя заерзал на стуле так, как будто с каждым словом Яковлева стул все более накалялся, и, не выдержав до конца фразы, встал, невнятно пробормотав:
— Садитесь сюда, Александр Сергеевич.
— Нет, нет, — перебил его АэС, — сидите, сидите. — И прежним тоном продолжал. — Да и меня, как будто, никто от должности директора не освобождал.
Лицо Котова стало покрываться красными пятнами, он вскочил со стула, ставшего будто нестерпимо горячим, и нервно заходил по кабинету из угла в угол.
Выдержав паузу, словно наслаждаясь смятением собеседника, АэС продолжал уже обычным тоном:
— Впрочем, вы со своей миссией справились успешно, завод сумели удержать в руках. Теперь здесь будем решать другие задачи, а вы, — продолжал он дальше уже начальственным тоном, — отдохнув денек, другой дома, заходите в Наркомат, там и поговорим о вашей дальнейшей работе.[11]
Дождавшись ухода Котова, который проворно выдвигал ящики стола и, открыв сейф, собирал свои вещи, не проронив больше ни слова, АэС не спеша, с нескрываемой брезгливой миной на лице, смахнул со стола и стула своим носовым платком невидимые следы пребывания Котова, уселся, наконец, на своем стуле и, обратившись ко мне, произнес:
— Возьмите, пожалуйста, у Шехтера чертеж Як-6 и срочно возвращайтесь.
Принесенный мной чертеж он развернул на своей стороне стола, рассматривая его совершенно отсутствующим взглядом. Затем, словно возвратившись издалека, снова внимательно прошелся глазами по всем трем проекциям, прочитал в нижнем правом углу сводку основных характеристик самолета, повертел каким-то чудом оказавшийся у него в руках красный карандаш и размашисто крупно начертал: А. Яковлев.
Обратившись, наконец, ко мне так, как будто он только сейчас меня увидел, сказал, глядя прямо в глаза:
— Завтра же поезжайте в Чкалов, там сейчас завод № 47, вам хорошо знакомый. Синицын вас там ждет. Вместе с ним организуйте проектирование и постройку этого самолета. Это личное задание Сталина. На все про все дано два месяца. Желаю удачи.
Свернув чертеж трубочкой, он левой рукой протянул его мне, слегка приподняв правую руку для нелюбимого им рукопожатия. Я слегка пожал вялую руку, так контрастирующую с его волевым характером, и отправился хлопотать об отъезде.
Прилетев в Чкалов попутным военно-транспортным самолетом, я, первым делом, разыскал на заводе Синицына.
— Саша, как я понял АэСа, ты теперь здесь Главный, а я на подхвате. Меня это устраивает. Вот тебе от шефа и привет, и задание.
Я развернул чертеж.
— И это все?
— Все. А ты чего от него ждал? Объяснения в любви?
— Нет, но нужно постановление правительства или хотя бы приказ по наркомату.
— Обойдешься. Утешься, что, по словам АэСа, это личное задание Сталина. Да к тому же он дал немыслимый срок: два месяца. И на проектирование, и на постройку, и на летные испытания, словом, через два месяца самолет должен быть в Москве. Бумаги там в конце- то концов напишут, но пока мы их здесь дождемся — срок пройдет.
— Ладно, что ж тут поделаешь. Попробуем. Пошли сразу в дирекцию. А то конструкторы тут совсем зачахли без дела.
В дирекции мнения разошлись. Главный инженер Г. П. Медников категорически возражал против разворачивания работы до подхода официальных бумаг. Директор Я. Е. Шаройко, сменивший П. П. Скарандаева еще в Ленинграде, осторожный до слабохарактерности, склонялся к мысли все-таки начинать, но не спеша, исподволь.
Пока Синицын поддерживал дискуссию в дирекции, я отправился в КБ, захватив с собой свой единственный чертеж. Там меня ожидал совершенно иной прием. Мое появление с упомянутым чертежом, сразу же приколотом на доске, вызвало неподдельный интерес.
Начав с общих фраз, я сам стал постепенно воодушевляться предстоящей работой. Внимание, с которым воспринимали технические подробности мои бывшие подчиненные, уже к этому моменту созревший в моем воображении творческий азарт, разжигаемый этой квалифицированной аудиторией, постепенно овладевал мной и, непостижимым путем, овладевал всеми. По осунувшимся лицам моих старых товарищей можно было понять, что здесь, после Ленинграда, им живется нелегко. Долгожданное творческое задание сулило интересную работу и сносное существование.
Окончив, я попросил задавать вопросы. Меня ими забросали. Ответив на некоторые из них, я пообещал позднее разобраться и с другими, а сейчас призвал немедленно приступать к работе, назвав, напоследок, срок рабочего проектирования чертежей.
Уговаривать никого не пришлось. Оставалось только следить за тем, чтобы все первоочередные задания были закреплены за исполнителями и чтобы они не дублировали друг друга, да еще за тем, чтобы установить полный объем работы и ее последовательность.
Закипела работа. В первый же день многие засиделись до десяти вечера. Я не уходил до тех пор, пока хоть один человек корпел над своей работой.
Подошедший Синицын спросил:
— Ну как?
— Встретили с энтузиазмом. А ты как, уломал начальство?
— А чего его уламывать? Собака лает, а караван идет.
— Это, конечно, так. Но неплохо было бы вырвать какие-нибудь льготы, хотя бы эти талоны УДП, да сверхурочные часы.
— Сверхурочные попробую. А что за УДП?
— В Новосибирске их расшифровывали так: «умрешь днем позже». Ну, это усиленное дополнительное питание. На деле же это капуста с водой — суп, капуста без воды — второе. Да и та ржавого цвета. Ко всему кусок хлеба и стакан водянистого компота.
— Ты так расписал, что и хлопотать не хочется.
— Нет, ты все же похлопочи. Это лучше, чем ничего.
— Ладно, поднажму и на талоны.
Через пару дней на одном дыхании все КБ погрузилось в сотворение самолета. Великолепный аэродинамик, вдохновенный мастер своего дела, Леонид Вильдгрубе, впоследствии ставший, после Миля, начальником вертолетного отдела ЦАГИ, предложил спроектировать для Як-6 специальные пропеллеры, а не заимствовать готовые с У-2 или УТ-2. Его смелое и оригинальное предложение основывалось на анализе характеристик мотора М-11. В самом деле, кривая мощности в зависимости от оборотов коленчатого вала энергично растет, а тяжелые винты не позволяют использовать эту роскошь. Между тем, мотор находится в производстве более пятнадцати лет и за время эксплуатации был он настолько хорошо отлажен, что эту перегрузку мог выдержать без каких-либо доработок. Я принял это предложение на свой страх и риск, понимая, что раскрутив моторы на взлете до 1800–1900 оборотов в минуту вместо официально допустимых 1580, а также разрешив пользоваться дополнительной мощностью при снятии летных характеристик самолета, можно снять с каждого мотора по 140 л.с. вместо заявленных 110 л.с.
Я тем более охотно благословил это дело, потому что Леонид Сергеевич заверил меня в том, что спроектировать винты ему ничего не стоит, а завод этот вполне справится с изготовлением новых винтов, не срывая сроков.
Еще одним заманчивым предложением, исходящим от другого толкового специалиста, Ореста Сидорова, я тоже решил воспользоваться. На Як-6, как впрочем и на всех Яках, крыло было установлено, по проекту Шехтера, под нулевым углом по отношению к фюзеляжу. Если же его установить под углом, скажем, 3 градуса, то получался двойной выигрыш. На малых скоростях полета самолет держал бы свой хвост повыше, а не «волочил» бы его, рискуя затенить стабилизатор струей от своего же крыла, а вертикальное оперение — угловатыми обводами довольно широкого фюзеляжа. Соединение вертикально расположенных шпангоутов средней части фюзеляжа, выклеиваемых из толстой фанеры, с лонжеронами крыла, повернутыми на эти три градуса, становится простым делом, если концы шпангоутов срезать «на ус» под этими же тремя градусами. Шпангоуты склеиваются с лонжеронами крыла сверху спереди. Другие силовые шпангоуты, тоже срезанные на три градуса, предназначенные для крепления шасси и моторам, но только подходящие снизу сзади, великолепно прикрепляются на тех же клее и шурупах по обеим сторонам крыла.
Первый вариант Як-6
Ясноглазый Жарныльский предложил до смешного простую схему бензопитания моторов, когда левый крыльевой бак питает напрямую левый мотор, а правый, также напрямую — правый. На всякий случай после подкачивающих электропомп была предусмотрена соединительная трубка с нормально перекрытым краном. Открывая в полете этот кран, можно было надеяться избавиться от возможных по каким-либо причинам неравномерностей выработки топлива из правого и левого баков.
К достопримечательностям этого самолета можно еще было бы отнести ферменную конструкцию хвостовой части фюзеляжа, собранную из сосновых брусков на фанерных кницах, тоже соединенную клеем и шурупами.
Вообще весь самолет был склеен и сколочен из фанеры и сосны, исключая трубчатые моторамы, да силовые элементы управления и шасси.
Дней через десять первые чертежи стали поступать на производство, рабочие которого тоже охотно, с энтузиазмом восприняли этот заказ. Директор занимал сдержанно-благожелательную позицию, а главный инженер — невмешательства.
Як-6 в варианте ночного ближнего бомбардировщика (НББ)
Через месяц, в начале мая 1942 года, первые агрегаты были собраны и переданы на статиспытания, конструкторы убирали недоделки и недоработки, а в цехах кипела работа по постройке двух летных экземпляров самолета: первого, упрощенного — с не убирающимся шасси, и второго, чистового — с убирающимся, в варианте ночного ближнего бомбардировщика (НББ), с вооружением.
Уже в конце мая первый экземпляр выкатили на аэродром для летных испытаний. Меня до сих пор удивляют динамизм и простота, связанные с созданием этого самолета. То ли здесь сыграла свою роль обстановка военного времени, когда каждый участник этой эпопеи смелее брал на себя риск при решении возникавших вопросов, зная, что этот риск несравненно меньше того, с которым имеют дело солдаты, ушедшие на фронт. То ли незримая сплоченность возникает у людей, оказавшихся перед лицом общей беды. Работа шла неправдоподобно быстро. Особенно выделялся быстротой реакции и оперативным решением возникавших вопросов Михаил Леонов, ведущий конструктор и душа этой машины.
Наконец, в начале июня, начались полеты. Летал седовласый черноглазый летчик-испытатель Ф. Е. Болотов, известный еще по дальнему перелету из Москвы в Нью-Йорк, совершенному им вместе с С. А. Шестаковым, В. В. Стерлиговым и Д. В. Фуфаевым в 1929 году на самолете АНТ-4 конструкции А. Н. Туполева. Тогда на Дальнем Востоке самолет переставлялся на поплавки для преодоления Тихого океана, а за штурвал воздушного корабля садился наш Болотов в качестве морского летчика. Этот славный ветеран был скромен и доброжелателен, он быстро и деловито облетал миниатюрный Як-6.
По замечаниям летчика составили перечень работ, по которому в том же темпе провели необходимые доводочные работы.
Наступил торжественный день 18 июня. Самолет полностью подготовили к перелету в Москву, намеченному нами на завтра. Но перед самым вылетом из Чкалова утром была обнаружена течь гидросмеси на одной из стоек шасси. Убедившись, что течь довольно существенная, я отложил вылет, организовал снятие незадачливой стойки и принял необходимые меры к тому, чтобы за сутки дефект был устранен. Когда во второй половине дня стало ясно, что наутро самолет будет подготовлен к перелету, я говорю Синицыну:
— Теперь, когда все работы уже позади, не тряхнуть ли нам с тобой стариной, не сходить ли на прощание в ленинградскую оперетту?
— Хорошая мысль. Сегодня там как раз дают любимую мною «Периколу».
— Тогда пошли сейчас. Прогуляемся словно по Невскому. Времени достаточно, чтобы пешком можно было не спеша дойти.
…Только мы расслабились, как услышали идущий по рядам странный шепот «Синицына, Синицына…».
— Саша, кажется тебя.
Осторожно выбравшись из зрительного зала, Синицын узнал от администратора, что за ним прислана из обкома партии автомашина. В обкоме выяснилось, что туда звонил Сталин и спрашивал о нашем самолете. Первый секретарь, будучи не в курсе дела, пообещал через полчаса узнать, что с самолетом.
Когда звонок повторился, первый секретарь бойко доложил, что вылет не состоялся ввиду технической неисправности, но что завтра Як-6 обязательно вылетит в Москву. Если нужны подробности, их сможет доложить находящийся рядом представитель Яковлева Синицын.
Взяв трубку, Синицын узнал голос Яковлева, которому он и доложил все конкретно. Сделав замечание Синицыну, что, отменив вылет, надо было отменить и заявку на этот вылет, Яковлев поблагодарил его за работу и пожелал успешного перелета Як-6 в Москву.
Наутро, в хороший летний день, мы с Болотовым стартовали с заводского аэродрома и взяли курс на Москву. Добравшись до столицы с одной посадкой для заправки горючим, сели на Центральном аэродроме и спокойно отруливаем к нашему ангару. Возле него черным-черно от столпившихся людей. Что бы это значило?
Становясь на стоянку и выключая моторы, начинаем понимать — собрался весь цвет авиапромышленности. Первым вылез представительный Федор Болотов и по-военному отрапортовал наркому Шахурину о завершении перелета.
Яковлев, впервые увидевший свой новый самолет, жестом подозвал меня и тихо спросил:
— Самолет исправен?
— Надо осмотреть и заправить, — также тихо получил он мой ответ.
— Давайте, организуем полеты.
Подобрав механика, быстро осмотрев и заправив самолет, я доложил АэСу:
— Самолет к полету готов.
На левом кресле уселся известный летчик-испытатель ЛИИ Юрий Шиянов, справа — снова Болотов. Погоняв поочередно моторы, они быстренько взлетели почти от ангара.
Только теперь я стал приходить понемногу в себя и присматриваться к окружающим. Кого тут только не было! Вот Сергей Ильюшин — известный авиаконструктор. Вот Николай Строев — начальник ЛИИ. Вот группа летчиков-испытателей. А вот и другие знакомые, рангом пониже.
Налетавшись досыта, летчики сели вблизи ангара с небольшим пробегом. Вылезший первым Шиянов подошел к собравшимся и с широкой улыбкой поведал о своих впечатлениях: самолет проще У-2, доступен летчикам и средней, и начальной квалификации, взлет и посадка просты, устойчивость и управляемость — в пределах нормы, обзор хороший, расположение приборов удобное, их комплект достаточен, нагрузки от органов управления невелики, пилотирование приятно и не утомительно.
Вслед за Шияновым, который задал тон, слетало еще несколько летчиков, которые в один голос пели хвалебные песни самолету.
Между тем, среди руководителей проходили такие сцены:
— Поздравляю с созданием такого нужного сейчас самолета. Их, наверное, потребуется… тысяч десять, — сказал Сергей Ильюшин довольно громко, демонстративно пожимая руку Александру Яковлеву.
Алексей Шахурин, обращаясь к Яковлеву и Строеву:
— Вам придется сегодня потрудиться и подготовить отчет о совместных испытаниях. Вечерком с ним подъедете в Наркомат.
— Да, да, Алексей Иванович, сейчас подъедет фотограф, поснимает. А вас, Николай Сергеевич, — сказал Яковлев, обратившись к Строеву, — прошу заехать на наш завод с летчиками, включим их отзывы в отчет, все просмотрим, подпишем и в НКАП…
И, не дождавшись последней посадки, присутствующие стали понемногу разъезжаться.
Стоит ли говорить, что вскоре было принято решение о запуске Як-6 в серийное производство в Чкалове на заводе № 47 и еще на двух небольших заводах.
После звонка Сталина и разговора Синицына с Яковлевым, оказавшимся рядом со Сталиным в его кабинете, даже Главный инженер угомонился и прекратил выпады против работы по Як-6. Второй экземпляр был достроен без помех и, уже с убирающимся шасси, перелетел в Москву.
Чкаловскому заводу Як-6 включили в основной план с тем, чтобы уже в этом, 1942 году, изготовить первую серию.
Забегая вперед, можно сказать, что конструкция оказалась практичной. Склеенный простым казеиновым клеем самолет не раскисал и не загнивал на открытых стоянках благодаря следующим обстоятельствам:
— все ответственные соединения кроме приклеивания дополнительно подстраховывались шурупами, болтами и гвоздиками;
— во всех возможных местах скопления влажного конденсата щедро размещались дренажные отверстия;
— в условиях военного времени, когда страна испытывала огромную нужду в транспортных средствах, самолеты Як-6 не застаивались, чему способствовали почти безотказные моторы М-11. Частые полеты хорошо проветривали все закоулки деревянной авиаконструкции.
За свою простоту, даже примитивность, Як-6 заслужил шуточное прозвище Иван-Дуглас, сочетавшее неприхотливость русского Ивана с неутомимостью американского «Дугласа». Кстати, строившийся с довоенного времени по лицензии американский Дуглас ДС-3 имел несколько официальных наименований: Ли-2, ПС-84 и С-47 (вариант, появившийся уже в ходе войны), но в обиходе все они продолжали стойко именоваться «Дугласами».
Самолеты Як-6 поначалу шли нарасхват, но произошедшие вскоре несколько катастроф поубавили его популярность. Скомканная, скороспелая оценка его летных характеристик плохо обернулась для его репутации.
Негармоничность его исключительно вялой путевой устойчивости с избыточной поперечной для всех стала очевидной. В болтанку, завалившись в крен, самолет крайне неохотно реагировал на действие элеронами, но энергично изменял кренение даже при незначительном отклонении руля поворота.
Недостаточный запас продольной устойчивости, особенно при наборе высоты при полной нагрузке, которую на практике обычно безбожно превышали, был чреват срывом в штопор, что и происходило при невнимательном или неумелом пилотировании. Поведение самолета после срыва в штопор профессионально никем и никогда не исследовалось. Никаких рекомендаций на этот случай не существовало.
Особенно вредной оказалась крылатая фраза Шиянова, что «самолет проще У-2».
При расследовании обстоятельств катастроф картина получалась такой. Обычно за штурвалом оказывался желторотый младший лейтенант, неспособный отстоять правила загрузки самолета от наседавших на него полковников и генералов, которые битком набивались в кабину, еще загромождая ее личными вещами. Стараясь побыстрее отойти от земли, пилот не замечал потери скорости и неожиданно оказывался в штопоре, из которого, не имея навыков управления двумя моторами в такой ситуации, не мог правильно выбраться.
В этот критический момент для судьбы Як-6 появился еще один двухмоторный деревянный самолет с такими же моторами, конструкции новоиспеченного главного конструктора А. Я. Щербакова. Он рекламировал большую грузоподъемность своего Ще-2, который был тихоходнее и тяжелее, но за ним еще не тянулся, как за Як-6, хвост катастроф. Оценив ситуацию, Яковлев сам открыл Ще-2 зеленую улицу, согласившись тихо снять с производства Як-6 в Чкалове и запустить там Ще-2. Правда, сделал это скрепя сердце, предварительно отозвав Синицына и весь состав ленинградского КБ в Москву, дабы не оказывать Щербакову квалифицированной помощи.
Про Ще-2 было сложено шуточное стихотворение:
Нос Ли-2,
Хвост Пе-2,
Моторы У-2,
Летит едва!
Разрекламированная Щербаковым большая, чем у Як-6, грузоподъемность оказалась дутой, поскольку конструкция Ще-2 была очень перетяжелена и с заявленной нагрузкой самолет взлетал очень тяжело. Мне лично уже после окончания войны довелось быть невольным свидетелем одной катастрофы. Заслышав визгливый шум авиамотора, работавшего на предельных оборотах, я вышел на балкон своего дома как раз в тот момент, когда с Центрального аэродрома взлетал Ще-2. Один из его моторов отказал на взлете, зато другой работал на пределе своих возможностей, стараясь перетянуть самолет через высоковольтную ЛЭП, тогда еще пересекавшую Ленинградское шоссе. Хотя это и удалось, но ценой потери скорости. Самолет, скрывшись за углом нашего дома, рухнул, погубив не только свой экипаж, но и выходившего из парикмахерской боевого полковника, уцелевшего на войне.
Смирившись с известием о снятии Як-6 с производства, я все же недоумевал, как мог такой высококвалифицированный летчик, как Шиянов, пусть всего за один полет, не заметить грубых промахов, заложенных в конструкцию самолета изначально.
При случае я спросил его:
— Юра, как ты мог так серьезно ошибиться в летной оценке Як-6. Еще Болотов мог бы не обратить внимание на его серьезные недостатки, но ты… просто уму непостижимо, как ты мог пропустить такое.
— Понимаешь, я, конечно, заметил несуразности, но тогда, в той обстановке, о них говорить было просто неуместно, попросту нельзя. Я и поддержал тогда вашу фирму.
— Ну, в то время ты, пожалуй, поступил правильно, но потом-то можно было вернуться к этим вопросам.
— Я и возвращался. При встрече я потом говорил Александру Сергеевичу, что нужно было бы поподробнее исследовать Як-6 в нашем Институте, но он не придал моим словам должного значения.
По окончании войны в стране продолжала ощущаться острая нужда в простом и дешевом воздушном транспорте местного значения. Откликаясь на это, Яковлев вспомнил о Як-6 и при активном участии неизменного Шехтера, спроектировал пассажирский самолет Як-8 как его логическое развитие. Крыло, шасси и оперение почти целиком пошли с Як-6, а фюзеляж и винтомоторная группа обновились.
Постройку первого экземпляра поручили Синицыну, второго — мне.
Як-8
Угловатые формы фюзеляжей в духе военного времени уступили место округлым, салон был расширен и удлинен, в нем установили восемь мягких удобных кресел, вместо верхнего лаза фонаря для экипажа и пассажиров была прорублена нормальная боковая дверь и устроены возле каждого пассажирского кресла иллюминаторы округленной формы. Форсированные моторы 140 л.с. М-11Ф, модифицированные из М-11 (110 л.с.), снабдили индивидуальными обтекателями каждого цилиндра и металлическими винтами с изменяемым в полете шагом лопастей. Приятная внутренняя и внешняя отделка придавали самолету привлекательный вид. Вертикальное оперение несколько изменили, увеличив его площадь и слегка изменив форму обводов.
Добротность основательного Синицына передалась его детищу, но тяжеловесность некоторых элементов конструкции которого бросалась в глаза. Заспорив по этому поводу с фанатичным поклонником Синицына Стасевичем, его старым знакомым, я похвалился, что смогу дублер облегчить на четверть тонны без ущерба для прочности конструкции.
Пари, всего три бутылки пива, я выиграл, когда Як-8-II был поставлен на весы.
Второй курьезный случай произошел в ГК НИИ ВВС в конце госиспытаний. На обычный вопрос Яковлева: «Как дела?», я ответил:
— Нормально. Уже пишут отчет с заключением «самолет прошел госиспытания удовлетворительно и может быть рекомендован для серийного производства».
— А много ли замечаний?
— Всего одиннадцать пунктов, да и те пустяковые, их, при желании, можно было бы за сутки устранить.
— Вот вы и устраните. Чтобы акт был чистым.
— Вам ничего сказать нельзя, вы сразу ловите на слове.
— А вы не бросайтесь словами.
— Я бы взялся устранить за сутки, но нужны некоторые предварительные подготовительные проработки на заводе.
— Даю вам два дня на подготовку. Затем едете в НИИ и за сутки устраните замечания. Идите сейчас к Машею и Ястребову и от моего имени передайте им, чтобы вам было оказано необходимое содействие. Все.
Когда на третий день мы ехали мимо Беговой улицы ранним-ранним холодным осенним утром, по крыше кабины шофера, в которой сидел и я, сильно застучали.
— Вы чего? — спрашиваю я, когда мы остановились.
— Здесь рядом живет Ильин. Он плохо оделся. Хочет сбегать домой, захватить куртку, а то что-то свежо.
— Давай, только побыстрей.
Илья Ильин, в накинутой на плечи куртке, вскоре взобрался в кузов крытого грузовика, где сидело человек двадцать рабочих — бригада нашего завода.
В Чкаловской, в ГК НИИ ВВС, нас ждали и, вопреки правилам, пропустили на территорию Института без пропусков. Я сразу поднялся на третий этаж к своему старому знакомому Василию Холопову, бывшему ведущим инженером еще по ББ-22. Поговорив о том о сем, я с удивлением заметил, глядя в окно, что из машины никто не выходит и не идет в ангар, где стоит Як-8.
«Что за черт, думаю, они что, дороги, что ли, не знают?».
— Я сейчас, — говорю Холопову, — сбегаю к машине.
Заглянув внутрь, я опешил… Она была полна вдрызг пьяными рабочими.
Оказывается, бутыль со спиртом, выпрошенная мной у Ястребова для «обмывания» окончания работы, уже опустошена по дороге. Ильин, бегавший домой якобы за курткой, под ее прикрытием принес бидон воды, смешав которую с пятью литрами спирта, получили примерно по пол-литра водки на брата.
Работа, как мне сразу представилось, сорвана начисто. Что же делать?
А тут еще этот Ильин, низкорослый крепыш, с пьяным нахальством лезет ко мне с задиристым видом и бессвязным бормотанием.
— Ах, ты еще и дебоширить? На…
Моя досада сорвалась с плеча в скулу, справа. Ильин молча упал и не шевелился.
Как ни была пьяна команда, а рукоприкладство произвело отрезвляющее действие, по крайней мере, на многих. Ильина подняли и положили в грузовик на лавку. Некоторые, пошатываясь, побрели в ангар. Другие стали укладываться на пол, где уже спали несколько человек.
Часа через два половина проспавшихся принялась за работу, через пять — заработали почти все.
О, великий, могучий русский народ! К утру следующего дня вся работа была полностью выполнена, акт подписан без замечаний.
И, что интересно, никто никогда не заикнулся об этом инциденте, все осталось шито-крыто, и только теперь, спустя 60 лет, я сам со стыдом признаюсь во всем.
Во время заводских испытаний я с замиранием сердца, сидя справа от летчика-испытателя Федрови, следил за его лихими боевыми разворотами, которые он вытворял на Як-8, будто он управляет не пассажирским самолетом, а одноместным истребителем. На мои предостережения он не обращал ровно никакого внимания, а только покрикивал: «Крути штурвальчики винтов веселей, опять винты у тебя раскрутились до безобразия».
Шасси самолета убиралось в полете. Несмотря на увеличенную грузоподъемность, самолет мог развивать скорость 250 км/ч (вместо 220 км/ч у Як-6).
В сентябре 1944 года второй Як-8 успешно прошел госиспытания и был рекомендован в серию, но фактически не строился — в авиастроении уже переходили на металлические пассажирские самолеты.
…Между тем, в ОКБ продолжались работы по совершенствованию истребителей. На них начали ставить синхронизированные пушки и крупнокалиберные (12,7 мм) пулеметы, которые вели огонь сквозь диск, ометаемый лопастями винта. Некоторые серии вооружались неуправляемыми реактивными снарядами, но вскоре, правда, от них отказались.
Помимо бронеспинки — неотъемлемой принадлежности всех модификаций, ставились передние и задние бронестекла, затем появились еще небольшие бронещитки над головой летчика и левый бронеподлокотник.
С целью понижения пожарной опасности топливные баки стали оклеивать губкой «Аназот», да еще были внедрены в серию, взамен обычного воздушного дренажа, системы заполнения нейтральным газом топливных баков, были разработаны топливные системы с четырьмя и шестью крыльевыми баками, к которым иногда добавлялся еще и фюзеляжный расходный бак.
Кроме деревянных крыльев, оперения и фанерно-полотняной обшивки стального сварного трубчатого фюзеляжа, в серии строились смешанные варианты, а под конец войны — цельнометаллические.
Электрорадиооборудование тоже совершенствовалось. Все это отражалось на облике самолетов и их эффективности.
Как-то раз, 26 февраля 1944 года, мы случайно встретились с глазу на глаз с Яковлевым поздней ночью в сборочном цехе завода, когда он, по обыкновению, заехал на завод, возвращаясь из Наркомата. В этот день, день моего рождения, мне что-то не сиделось с гостями, и я пошел на завод, зная, что там ведутся какие-то срочные работы.
Поначалу я держался от АэСа подальше, стараясь не выдать себя запахом алкоголя, но потом осмелел, посчитав, что придраться к этому он не сможет: мой день рождения, да к тому же поздний час. Разговор от частностей перешел к общему:
— Александр Сергеевич, ну что мы здесь крохоборствуем? Фактически переделываем, в который раз, один и тот же истребитель и так и этак. На вашем месте, я бы шире развернул работу.
— Что вы предлагаете?
— Разбить ОКБ на четыре бригады: истребительную, учебно-тренировочных самолетов, транспортно-пассажирских и экзотических (вертолетов, планеров). Пусть каждый занимается своим делом, специализируется на чем-нибудь одном и идет в ногу со временем.
— Зачем? Чтобы каждый тянул к себе? Вот, Туполев разделил ОКБ на шестнадцать бригад, а как только его посадили, все наследство его растащили, как будто его и не было вовсе.
— Вы что же, нас боитесь? По вашему выходит, лучше топтаться на месте, как сейчас? Посмотрите на Мессершмитта: кроме основного истребителя Ме-109, он построил еще двухмоторный Ме-110, шестимоторный транспортный Ме-323, маленький пассажирский Ме-108. А фирма Фокке-Вульф? Кроме массового истребителя FW-190 построила еще большой пассажирский четырехмоторный самолет «Кондор», да еще геликоптер. Я уж не говорю о том, что немцы начали строить реактивные самолеты…
— Нет, я с вами не согласен. Только за то, что мы такими скромными средствами поддерживаем наши истребители на современном техническом уровне, нам нужно при жизни ставить золотые памятники.
Спустя несколько месяцев после этого разговора в газете «Правда» появилась статья Александра Яковлева «Конструктор и война». Как мне показалось, она была навеяна нашим разговором и была развернутым ответом на критику этого рода. В несколько преувеличенном виде, с оттенком пропаганды, Яковлев расписывал успехи нашей авиации, авиапромышленности и особенно советских авиаконструкторов в борьбе с фашистской Германией за господство в воздухе.
В статье обращала на себя внимание одна фраза, смысл которой сводился к тому, что, потерпев сокрушительное поражение в открытом противоборстве с советскими конструкторами, немецкие авиаконструкторы, как утопающий хватается за соломинку, пустились в авантюры, уповая на реактивные летательные аппараты.[12]
Это утверждение не прошло незамеченным в кругах специалистов, особенно среди тех, которые занимались реактивной тематикой. В результате закулисной ожесточенной борьбы в НКАПе был создан особый Десятый Главк, независимый от Первого, находившегося под контролем Яковлева. Новому Главку и была подчинена работа, проводившаяся НКАП в этих областях авиатехники и ракетостроения.
Что касается успехов, то главный заключался в том, что, утратив в начале войны превосходство в воздухе над Люфтваффе, советские военно-воздушные силы в тяжелых боях, шаг за шагом сумели отвоевать его: сначала частичное — в боях под Сталинградом и на Кубани в 1943 году и, наконец, полное, в результате сражения на Курской дуге и последующих наступательных боев, завершившихся Победой.