Глава двенадцатая «Дуглас», «Даккота», Ли-2

Глава двенадцатая

«Дуглас», «Даккота», Ли-2

Впервые изображение будущего Ли-2 я увидел на обложке замечательной книги «Ваши крылья». Эта книга ворвалась в мальчишескую довоенную жизнь как подарок судьбы. Никому не известный американец Ассен Джорданов улыбчиво, доступно, обстоятельно рассказывал, как пешеход, возмечтавший о небе, приобретает крылья. В принципе книга была чисто популяризаторской, но мое поколение читало «Ваши крылья» как увлекательнейший авантюрный роман.

С годами я узнал много неожиданного, связанного с этой книгой. Так, например, Ассен Джорданов оказывается изначально — Асен Йорданов, болгарин. В юные годы он построил самолет, признанный первым действующим летательным аппаратом его страны и принятым к эксплуатации. Он стал учлетом во Франции. В шестнадцать лет сделался боевым летчиком, кавалером военных орденов. После первой мировой войны судьба приведет его в США, он поработает там летчиком-испытателем, закончит несколько технических колледжей, получит признание конструктора, позже возглавит собственную фирму, он напишет и проиллюстрирует много книг. Среди бесчисленных заслуг Асена Йорданова — работа над самолетом «Даккота».

Для меня и сегодня загадка, как случилось, что в нашей чванливой стране, где людям с детства вбивали в головы: «Россия — родина белых слонов!», где все сколько-нибудь технически значительное норовили объявить нашим приоритетом, нашлась умная голова, оценившая американский самолет «Си-37» по заслугам, отважившаяся купить лицензию на его производство в СССР. Потом машину переименовали, но не в этом суть, важнее, что Ли-2 стал не просто популярнейшим и нужнейшим самолетом, а составил, можно сказать, эпоху. Наверное, в мире не найдется ни одной страны, где бы ни летала эта машина, побившая, кстати сказать, все рекорды самолетного долголетия.

Решение на постройку ДС-3 — еще одно «предназвание» Ли — было принято в 1938 году. Машину пересчитали на метрические меры, что оказалось не так просто, оснастили двигателями АШ-62-ИР и выпустили на пассажирские авиалинии под маркой ПС-84. Позже этот самолет широко использовали для грузовых перевозок, для нужд метеорологов, полярников. Отвечал за строительство лицензионной машины инженер Б. П. Лисунов. В сентябре 1942 года ПС-84 получил название Ли-2. Странное совпадение — можно считать «Ли» образованным от фамилии Лисунова, а можно от слова «лицензия», но как бы там ни было, Ли-2 долгие годы называли по-всякому, а мыслили всегда «Дугласом»… В военное время и вплоть до появления Ил-12, следом — Ил-14 парк Ли-2 был основой Аэрофлота, а позже и многих авиакомпаний стран советского блока.

Почему, не знаю, но при упоминании о Ли-2 мне непременно вспоминается какая-нибудь забавная история из нашего с ним общения.

Прилетаю в Ленинград на Як-11, сдаю самолет адресату и, сломя голову, несусь на Невский — в кассы Аэрофлота: хочу хоть на часок заскочить в Москву, повидать маму, а командировка «посадки» в столице не предусматривает. Билетов, разумеется, нет. Стелюсь перед барышнями, стараюсь обратить их внимание на мою хорошо потрепанную летную куртку, на чехол с парашютом, что у меня в руках. Мы же коллеги, девочки! Но — ноль внимания, не желают они меня признавать за своего. Еду с отчаяния в аэропорт, прямым ходом к старшему диспетчеру по перевозкам.

— Ребята, выручайте!

— А тебе куда?

— В Москву.

— В Москву, в Москву… Всем почему-то надо только в Москву… Левка, на чартерном есть места? — кричит старший диспетчер кому-то за стенку.

— Мест нет, одно место есть, — отзывается невидимый, но тут же делающийся мне милее родного брата Левушка.

Чартерный рейс — полет вне расписания, чаще всего такой полет выполняется по заказу какой-нибудь организации. Мне достался билет на рейс, заказанный профсоюзной конторой, которая отправляла в столицу представительную делегацию. Лететь предстояло ночью. Опознать профсоюзников не составило труда. Кучка маловыразительных людей гуртовалась вокруг типичного номенклатурного начальника — двойной зыбкий подбородок, шляпа, опирающаяся на уши, поросячьи полузакрытые глазки и руководящий голос. К начальникам у меня идиосинкразия почти с младенчества. К любым — от школьного завхоза до нелетающего генерала, включая начальника отделения милиции и завмага. А когда я еще услыхал, как эта профсоюзная шишка басовито вещает: «Главное занять место поближе к кабине пилота, впереди центра тяжести, уж тогда никакая болтанка не возьмет…», разом завелся: «Ишь ты, «во всех вопросах знаете вы толк» и про центр тяжести слыхали…» Ну, ладно.

Приближалось время вылета, в зале ожидания появился седоватый мужик в синей с шевронами форме, огляделся, подумал и спросил, на Москву ли мы, и, убедившись, что угадал, предложил следовать за ним. «Радист» — почему-то подумал я. С такой сединой мог быть и командир корабля…

На краю летного поля, напоминая большую рыбину, темнел Ли-2. Трапа не было. Радист проворно вытащил металлическую стремянку из фюзеляжа, и шеф делегации первым ринулся на борт. Следом, толкаясь и только что не хрюкая, пошел на приступ весь профактив. Я стоял в сторонке, бороться за место не было никакого желания, а главное — никакого смысла.

Публика уже разместилась в самолете, когда появился командир корабля. Он оказался молод, ладен, пожалуй, даже и красив. Из породы мужчин, про которых говорят: «Смерть бабам!». Командир корабля смерил профессиональным взглядом парашютный чехол у моих ног, оценил обтрепанность кожаной куртки — его была куда новей — улыбнулся и приветливо спросил:

— С нами?

— Если позволите.

Жестом гостеприимного хозяина он указал мне на стремянку. Пока экипаж прогревал моторы, я успел расположиться на откидном сидении у самой двери, положить чехол с парашютом у ног, расстегнуть его блестящие замочки, при этом стали видны парашютные лямки. Ли-2 еще покачивался, выруливая на взлетную полосу, когда я поинтересовался у члена делегации, скромно сидевшей в последнем ряду девушки, вполне заслуживающей внимания, понравился ли ей командир корабля?

— Седой, в возрасте? — спросила она.

— Не-ет! Что вы, молодой красавец! Он сегодня первый раз командует парадом!..

Тут как раз взревели двигатели, разговаривать стало трудно, и я сел на свое место, совершенно уверенный — сейчас она обернется. И не ошибся. Чуть позже, когда мы уже летели и начало побалтывать, я объяснил милой попутчице, ее звали Сонечкой, что в чудном защитного цвета мешке у меня лежит парашют. Она удивилась — зачем? Как зачем? В случае чего — раз и пошел своим ходом. Мне было интересно узнать, сколько потребуется времени, чтобы эта информация достигла мордатого начальника и какую она вызовет реакцию. По штурманским часам вышло — через две минуты сорок секунд он завертелся, стараясь со своего самого «выгодного» места разглядеть, здесь ли еще я или нет? А болтало в ту ночь прилично, должно быть мы летели вдоль грозового фронта. Впрочем, всерьез нам ничто не помешало и сели вовремя и вполне благополучно. Был ранний замшевый рассвет, с холодным небом, с первым чуть ощутимым ветерком. Начальник еле выполз из кресел, выглядел он словно его пожевали. Он поспешил загрузиться в поданный к трапу черный ЗИМ и отбыл из Внуково в гордом одиночестве, даже не кивнув на прощанье своей команде.

Сонечку я довез до Пушкинской площади на такси. По дороге она все расспрашивала — а хорошая ли машина Ли-2, надежная ли?

— Раз самолет благоприятствовал нашей встрече, Сонечка, — галантно ответил я, — можно ли сомневаться?..

А вот другая история. Летел я из Кушки в Ашхабад. С командиром корабля толком познакомиться не успел: мы спешили на вылет. Когда я попросил его выручить, взять на борт, он только скользнул взглядом по голубым петличкам и сразу согласился:

— Какой разговор… Бэжим! — И мы бегом понеслись к самолету. Ли-2 оказался исполненным в десантном варианте: кресел не было, пассажиры сидели вдоль бортов на откидных дюралевых лавочках, а еще — на полу. Командир корабля этому многолюдству не удивился.

— Дайте пройти! — крикнул с сильным грузинским акцентом. — И прэдупреждаю: эсли кто закурит в полете, выброшу к чертовой матери, не доходя Ашхабада. А ты чего стоишь? — это он у меня спросил. — Пошли из этого обезьянника в кабину. В тэсноте, да не в обиде.

Даю слово, я не суеверный, но, пока мы дотащились до Ашхабада, я готов был сто раз перекреститься: Господи, спаси и помилуй. Мы летели на высоте метров сто, местами горы подступали так близко, что хотелось зажмуриться. Было очень жарко. И я все время помнил — нагретый воздух слаб, он плохо держит. Но самое интересное ждало меня впереди. Мы сели безукоризненно, неслышно, зарулили на стоянку, и тут из машины, как зубная паста из тюбика, полезли восточные халаты вперемежку с европейскими костюмами. Я стал считать: четырнадцать… шестнадцать… двадцать один… двадцать семь… Да что же это за наваждение — публика все перла и перла! Уже тридцать два и тридцать три опустились на выжженную ашхабадскую землю. На сорок первом пассажире я перестал считать и поглядел на командира корабля.

— Служебная необходимость, дорогой! — сказал он и беззлобно обматерил своих пассажиров.

Как такая орава поместилась в стареньком Ли-2, удивляюсь. Почему мы не упали по пути, понять не могу. Впрочем, можно ли придумать более убедительное подтверждение надежности Ли-2? Едва ли.

А еще я добирался как-то из Харькова домой. И тоже — с оказией. Всю дорогу тащились в облаках. По остеклению ползли косые струйки дождя, в машине неприятно пахло сыростью, напоминая о заброшенном подполье, пыточном подвале, могильной щели… В районе Москвы земля заставила изрядно покружить: столица почему-то не принимала. Наконец дали посадку на центральном аэродроме, прямо в городе. Сели, рулим. Ставят нас точно против главного входа в аэровокзал, но трап не подкатывают и никого из самолета не выпускают. Наконец на перрон вываливается запыхавшийся оркестр и с ходу оглушает авиамаршем. Теперь подкатывают трап, да не какой попало — под красной ковровой дорожкой! На борт поднимаются нарядные дети — девочка и мальчик, с цветами.

Оказывается, командир корабля Леонтьев завершил этим полетом свой второй миллион безаварийно налетанных километров. И, пожалуйста: не упустите из виду — это случилось ранней весной сорок четвертого года. Мы еще воевали, и все-таки цветы нашлись: тогда любили и всерьез уважали летчиков. Однако, кажется, уже и самому пора положить руки на штурвал Ли-2.

Не успел войти в дом, требует к себе генерал Котельников и объявляет:

— Аллюр три креста! Давай на аэродром. Полетишь с Шумейко, кажется, в Казань. Вторым.

Мчусь! Иван Иванович Шунейко числился среди самых уважаемых пилотов не только нашего аэродрома — страны. Куда и зачем полетим, ему, ясное дело, известно, а задача второго пилота, сформулирована давно и мудро: «Дело правого — не мешать левому!»

Ли-2 оказывается изрядно загруженным какими-то ящиками. Пассажиров, протискиваясь бочком в пилотскую кабину, я не заметил, скорее всего их и не было. Только успел поздороваться с экипажем, обежать приборную доску взглядом, усаживаясь в кресло, как Иван Иванович запустил двигатели. И все пошло под аккомпанемент — давай-давай! Бодро вырулили на взлетную полосу, запросили добро на взлет, командир говорит:

— Идем на Казань, эшелон получим в воздухе, взлетать будешь ты, — он назвал загрузку, чтобы я понимал — машина в предельно допустимом весе, — действуй!

Интересно, на Ту-2 я сидел слева от продольной оси и меня это тревожило, теперь я оказался справа, но даже, что называется, и бровью не повел. Удивительное все-таки существо человек — приспособляемость необыкновенная. Взлетел, вероятно, нормально, потому что еще в наборе высоты Шунейко покинул свое место и удалился в салон. Скорее всего, это был жест, имевший, как я теперь понимаю, чисто воспитательное значение. А тогда я малость струхнул. Но ничего не поделаешь — эшелон передала земля, курс продиктовал штурман, какую держать скорость, подсказал старик-бортач, и я пошел на Казань. С тех пор минуло много лет, почему же из тысяч выполненных на разных машинах полетов, в обстоятельствах всякой сложности, мне так отчетливо запомнился рядовой полет на обычном Ли-2? Наверное, потому что никогда прежде я так предметно не ощущал оказанного доверия. Ведь крупным планом Шунейко видел меня впервые. Знал, что я из мальчиков генерала Котельникова и только. Но что значит — фирма!

Полет до Казани показался мне ужас каким долгим, включить автопилот я не догадался. Скорее всего позабыл на радостях! А кучевка набирала силу и нас побалтывало весьма заметно, так руками и ногами шевелить приходилось беспрестанно. Я уже вышел на посадочный курс, когда Иван Иванович деликатно спросил:

— Подстраховать?

Я благодарно кивнул командиру, руки у меня одеревенели по самые локти.

Пока из Ли-2 выгружали ящики и заталкивали на их место новые, мы успели пообедать, переговорить о том, о сем, не касаясь полете. Словом, перевели время «в дугу» и под вечер вылетели обратно.

Шунейко предложил мне свое командирское место:

— Садись и действуй.

Откровенно говоря, я бы с удовольствием поспал, в крайнем случае понаблюдал за командиром, но ведь не признаешься в своих тайных желаниях, когда тебя дарят доверием. И я сел «действовать» на левое сиденье. На середине пути мы влетели в полосу сплошного дождя. Сквозь астролюк, расположенный на потолке пилотской кабины, сочилась холодная вода, попадала за воротник, прибавляя мне бодрости. Бортмеханик притащил из хвостового отсека брезентовый чехол и, как смог, накрыл меня. Я пилотировал Ли-2 со странным чувством: гордился — вот преодолеваю усталость, перешагиваю через трудности… ощущая приближение темноты, до рези в глазах всматриваюсь в затянутый дымкой горизонт… ну, и так далее. Наверное, это очень литературно получилось, но именно так в годы моего мальчишества писали о героях, спасавших челюскинцев, или об отважном женском экипаже самолета «Родина». Те интонации из далеких лет, те фальшивые слова, видно, крепко осели где-то в подсознании и теперь незаметно вылезли наружу. Стереотипы ужасно стойки! К тому же, человеку очень хочется выглядеть значительнее, чем он есть на самом деле.

Когда в потемневшем небе включились первые звезды, Шунейко деликатно ссадил меня с командирского кресла и взялся за штурвал сам. Мы садились с включенной фарой, скудно освещавшей убегающий под колеса бетон. Счастливая усталость — тоже примелькавшийся стереотип. Проще сказать — я устал до дрожи в коленках, до окаменевших век. Короче, я заснул, сидя в электричке, и меня разбудили на Казанском вокзале а Москве. В опустевшем вагоне пахло керосином и селедкой, я никак не мог взять в толк, внюхиваясь в это гадостное амбре, а чему, собственно, я радуюсь?

Полеты на Ли-2 не давали слишком много материала, заслуживающего описания. Впрочем, однажды мне довелось слетать на этой машине в совершенно немыслимой роли консультанта. В гарнизоне начался повальный коклюш. Болели, мне кажется, все детишки — от грудничков, включая школьников. Когда-то я прочитал в популярном, типа «Знание — сила», журнале, что коклюш можно лечить подъемом на высоту в три тысячи метров. Такие опыты были, и результаты оказались превосходными. Вспомнил и поделился с полковым врачом. Очень уж ребятишек было жалко. Доктор сразу засуетился и помчался к командиру дивизии. Тот спросил, откуда такие сведения? Доктор, по простоте душевной, назвал меня, упомянув, что я из учеников генерала Котельникова, а этим ребятам вообще много чего известно…

При этом разговоре я не присутствовал, но могу предположить, какая последовала реакция:

— Если Вы, доктор, настаиваете и берете ответственность на себя, пусть этот Ваш больно умный летит с Казаряном за кон-суль-тан-та…

Впрочем, не все ли равно, кто, что и каким тоном мог сказать. Ребятишки-то поправились!

Ну, а последняя моя встреча с Ли-2 случилась вдали от родного дома — в Братиславе. Потускневший, посеченный дождями, протравленный воздухом большого города, он стоял памятником у входа в музей Боевой славы. Давным-давно в тревожные дни словацкого восстания на этих крыльях летело к партизанам оружие, продовольствие, медикаменты, а обратными рейсами вывозили раненых. Много воды утекло с той поры, наступили по-новому беспокойные времена. Все в политике. Кипят страсти, выясняются отношения, идет жестокая война с памятью и памятниками. И я давно уже не был в Словакии, не могу поэтому сказать, уцелел братиславский Ли-2 на своем пьедестале или порушен. Он мне помнится задумчиво грустным, у левой стойки шасси лежали тогда гвоздики. Чуть приувядшие, очень красные, такие, знаете, махровые.

Если Ли-2 в Братиславе еще цел, я бы сказал людям: не обижайте машину, стыдно и недостойно сражаться с такими надежными, такими добрыми, такими бескорыстными крыльями. Будьте милосердны.