Глава 3. Еврейский центр в Тайпее

Глава 3. Еврейский центр в Тайпее

НА ЭТОТ РАЗ мы с Барбарой вписались в китайское общество гораздо быстрее. Двора тоже приспособилась к нему легко и быстро. Каждое утро, в сопровождении двух подружек, живших в том же поселке, она отправлялась за два километра (по грунтовой дороге и через деревянный мост) в местный детский сад.

Чтобы родителям было легче издали их опознать, все дети в нашем поселке носили яркие желтые шляпы с вышитыми на полях именами. На шляпе Дворы было вышито «Хсин-Мей».

Каждое утро мы с Барбарой, стоя в дверях, смотрели, как эти трое малышек спускаются по извилистой дорожке, и провожали их взглядом до тех пор, пока они не превращались в крохотные желтые пятнышки на фоне горного склона. Четыре года назад мы созерцали ту же картину с завистью в душе. Теперь мы радостно улыбались, зная, что одна пара этих подпрыгивающих на спине косичек принадлежит нашей собственной дочери.

Само собой разумеется, что мы стремились продолжать наше возвращение к еврейской жизни. Потому нас очень обрадовало известие о том, что во время нашего отсутствия в Тайпее был создан Еврейский центр.

Когда нам сообщили, что в праздники в Центре состоится Б-гослужение, мы заранее договорились, что на протяжении всего праздничного периода будем ночевать в маленькой гостинице, расположенной неподалеку от Центра.

Центр размещался в перестроенном жилом доме в северной части города. Место для Б-гослужения было, конечно, странноватое, но, с другой стороны, этот дом вполне вписывался в пеструю группу зданий, которые его окружали.

В нескольких шагах ниже по улице размещались казармы китайской Национальной армии. Отполированные солдатские штыки багрово отсвечивали в пламени светильников, дымившихся у алтаря таоистского храма, находившегося тут же, совсем рядом с казармами.

Вплотную к Еврейскому центру примыкало посольство Саудовской Аравии, а сзади, высоко над всеми этими сооружениями, поднимались к небу зеленые склоны Я Минь Шан («Заросшей горы»), господствующей над Тайпеем.

К тому времени (это было в 1977 году) американское военное присутствие на Тайване сократилось до чисто символического уровня, так что Центр унаследовал от армии много религиозной утвари, в том числе свиток Торы, принадлежавший бывшей армейской синагоге.

Однако в Центре не было ни раввина, ни кантора. Почти все обязанности по организации Б-гослужения легли на плечи молодого, крепкого израильтянина по имени Нахум — одного из немногих евреев Тайпея, имевших за плечами несколько лет учебы в ешиве.

На службе в Рош-а-Шана присутствовало почти шестьдесят пять человек. Это были евреи из самых разных кругов общества, по-разному относившиеся к вере. К тому же они представляли самые разные виды занятий — среди них были бизнесмены, студенты, учителя, журналисты… В Б-гослужении участвовали и обычные туристы.

Некоторые из них пришли на службу в одиночку, другие — вместе с семьями. Кроме израильтян, здесь были евреи из Соединенных Штатов, Германии, Канады, Голландии, Южной Африки, Франции, Греции, Великобритании, Австралии, Новой Зеландии и Ирака — словом, из самых разных стран, собравшиеся для молитвы в экзотическом Тайнее.

Многоязыкий говор, наполнявший зал, почти сразу стих, когда началась симфония религиозной службы, слившая бесчисленные языки рассеяния в единый язык еврейской литургии — иврит.

В этой пестрой, в общем-то, западной толпе выделялись несколько восточных лиц, принадлежавших китайским женам и детям укоренившихся на Тайване евреев.

Глядя на них, я вдруг испытал странное и даже неприятное чувство. Я словно новыми глазами посмотрел на эту западно-восточную смесь. Поначалу она мне показалась просто занятной и курьезной. Но затем я с удивлением осознал, что смотрю как бы на свое собственное отражение в зеркале: ведь именно такими должны были казаться окружающим мы с Барбарой вместе с нашей Хсин-Мей. Я-то давно перестал воспринимать Двору как китаянку — для меня она была просто моей дочерью.

Я почти никогда, даже в мыслях, не возвращался к загадочным обстоятельствам ее рождения, и тем более не задавался вопросом о ее происхождении. Но сейчас я с внезапной пронзительностью осознал, что все, что казалось таким обычным и естественным нам с Барбарой, должно было вызывать постоянное любопытство окружающих.

НА ЙОМ КИПУР все было куда интимнее, словно бы под сурдинку. Стоял туманный и тихий день. «Заросшая гора» казалась далеким серым контуром на фоне тусклого пасмурного неба.

Странно, но именно в это утро нам представилась возможность ближе познакомиться с Нахумом, который вполне успешно играл роль нашего кантора. Оказалось, что за его несколько грубоватыми манерами скрывается тонкая и уязвимая душа. Нахум рассказал нам, что родился как раз в Йом Кипур;

в этот же день родился и его младший сын. В тот самый день, вернувшись из госпиталя и узнав о рождении сына, он получил извещение о гибели своего брата, павшего на полях сражений войны Судного дня.

Его рассказ глубоко тронул нас и понятным образом на-ложился на молитву Кол Нидрей, сделав ее в тот день еще более значительной и волнующей.

На следующий вечер службу вел бывший раввин, весьма красноречивый оратор. Рассказывали, что он учился в ешиве в Венгрии и оставил большую и процветающую лос-анжелесскую общину, чтобы занять пост на Тайване.

Его речь меня взволновала.

«Первый шаг на пути раскаяния, возвращения к религии, тшувы, — сказал он, цитируя одно из высказываний рабби Шимшона Рафаэля Гирша, — самый серьезный и трудный шаг для каждого из нас. Он особенно труден еще и потому, что в каждом из нас притаился невидимый адвокат, который в любую минуту готов доказать, что мы вообще никогда не грешили, и уж, во всяком случае, сильно преуменьшить и затушевать наши прегрешения.»

Речь раввина была убедительной и напористой, и его слова, как мне показалось, нашли сочувственный отклик в сердцах многих из присутствующих.

Позже в тот же вечер, когда служба уже приближалась к концу, молящиеся сидели, собравшись тесным кругом. Волна глубокого чувства, поднимавшаяся в наших сердцах, когда мы слышали звуки шофара, казалось, наполняла маленькую комнатку.

Поднявшись, чтобы присоединиться к общей трапезе после окончания поста Йом Кипур, я оглянулся. Рука раввина покоилась на широких плечах Нахума. В глазах Нахума стояли слезы.