Осень 1940-го

Осень 1940-го

3 октября 1940 г.

В газетах:

Указ о призыве молодежи в ремесленные училища.

Об установлении платного обучения в старших классах средней школы и ВУЗах (с учащихся 8, 9, 10 классов — 200 руб. в год, в ВУЗах — 400 руб. В художественно-театральных — 500 руб. Платить надо уже сейчас не позднее 1 ноября, иначе отчислят).

Война в Англии и Франции продолжается (потери французов в войне с Германией — 100 тысяч убитых и 2 миллиона в плену).

Сентябрь пролетел так, что и не заметила. И записывать совсем отвыкла. Сегодня в школе только и разговору, что о плате за обучение. Некоторые ребята уже точно знают, что придется из школы уходить. Не все родители могут платить, особенно у кого большие семьи. А в ремесленных училищах и питание, и форма, вот и получается, что им прямая дорога туда…

Как-то стыдно перед теми, кто из школы уйдет. Чем мы лучше их?.. Только тем, что наши родители могут заплатить.

Поразили меня сегодня несколько строчек о войне Германии против Англии и Франции. Ведь пол-Европы уже захватили, бомбят Лондон, пал Париж… Одних французов убито сто тысяч! А у нас с Германией «договор о дружбе»… Да как же мы можем дружить с ними?! Хорошо бы с Алькой Бернштамом поговорить об этом, да мы с ним не встречаемся. Узнавала в Эрмитаже, он больше туда на занятия не ходит. А Костю спрашивать о нем не хочу.

С Костей у нас все по-прежнему: то ссоримся, то миримся. Недавно он катал меня на настоящем мотоцикле (настоящем — в смысле что не его изготовления, а просто у приятеля брал на время ремонта). Ездили в Пулково, на большой скорости. Мне было страшно, но все равно очень здорово. Когда возвращались обратно, то при въезде на Международный проспект справа, в глубине, в здании старого монастыря (Костя показал мне его) находится Авиационный институт, а с левой стороны проспекта — Институт автодорожного транспорта. И Костя сказал, что это единственный институт, в котором он, пожалуй, все же хотел бы учиться (в Автодорожном). И я тогда шутя сказала, что в таком случае я пойду учиться в институт напротив, в Авиационный: там студентам красивую форму дают — черные шинели и береты с «крылышками» серебряными.

7 октября 1940 г.

Вчера была общегородская воздушная тревога, и у нас в школе сорвались все занятия. На втором уроке объявили по радио: «Тревога!». Раздались удары по рельсу (это у нас сигнал «химического заражения»), и мы все понеслись по своим постам. Я — в санитарках, возле носилок. Пришлось напялить противогаз и таскать в «Пункт первой помощи» тех, кто «заражен». А в это время на улицах остановилось движение, гудели над головой «самолеты противника» и даже слышались залпы зениток. Наш медпункт очень скоро переполнен был «ранеными», и дали команду переносить «наиболее тяжелых» в пункт, который находился в помещении аптеки на другой стороне улицы. Наши мальчишки быстро сообразили, что так удобнее всего сбежать домой. А мы-то не понимаем, почему от нас только что все удирали, а тут вдруг сами набиваются со всякими «травмами». Потом разобрались, выбрали в качестве «пострадавшего» Женьку Левина и сторговались на решении задачек к контрольной по физике. Быстренько, рысью отнесли его на носилках через улицу (вчетвером тащили, не тяжело), серьезно прошествовали мимо милиционера, а в подворотне опрокинули носилки, вытряхнули нашего «пострадавшего» и убежали. С хохотом неслись мимо того же милиционера, и он похвалил нас за «оперативность»! Много смешного было в этот день. К вечеру «угрожающее положение» отменили и по радио рассказывали, в каких районах МПВО[13] проявили себя хорошо, а в каких — слабо. Кое-где все было очень серьезно организовано: настоящие пожары тушили, а на площади Лассаля даже будто прорвало водопроводные трубы и часть площади залило водой, но и с этим быстро сумели управиться. Вот вроде и серьезно проходят такие учения, но все равно кажется, что это просто игра. И не верится, что когда-нибудь может случиться настоящий налет противника или химическое заражение. То есть иногда мелькнет мысль — «а вдруг!..» — но тут же отгоняю ее от себя и не хочу, боюсь додумывать до конца.

За лето соскучилась по кино и теперь за месяц умудрилась посмотреть три фильма: «Дети капитана Гранта» и «Большой вальс» — это с Костей. (Всем почему-то нравится главная героиня в «Большом вальсе», а мне — невеста Штрауса, Поли). И еще неожиданно позвонил Генка Соболев и позвал на Чаплина («Огни большого города»). Генка уже на втором курсе медицинского, но остался таким же несерьезным и дурашливым. Ехали в трамвае до «Титана», и у женщины, сидящей рядом, хвост чернобурки лег на плечо Генки. Он взял его двумя пальцами, осторожно переложил на грудь женщины и спрашивает очень галантно: «Простите, а в ней блохи не водятся?»… Дама так и вспыхнула, а я фыркнула и бегом на площадку. Генка с невозмутимым видом вышел вслед за мною. Я, конечно, выругала его, но не могла не смеяться. Он серьезно выслушал и обещал «исправиться». Никак не могу относиться к нему как к старшему, а ведь ему уже девятнадцать лет.

Об этом походе в кино Косте не говорила. Тем более, что встречаемся мы с Генкой раз в год, не чаще. А фильм с Чаплиным отличный, насмеялись так, что потом скулы болели.

12 октября 1940 г.

В газетах Указ Верховного Совета о том, что теперь инженеров, техников и квалифицированных служащих могут перевести с одного предприятия на другое, «независимо от территориального расположения». Это значит, что могут перевести куда угодно, хоть в Среднюю Азию! Правда, при этом выплачивают подъемные на всех членов семьи и оплачивают дорогу. Но все же если, к примеру, отца переведут куда-то, то все члены семьи — и жена его, и дети — должны бросить свою работу, школу и ехать с ним? И это на всю жизнь? А если кто не согласится и не поедет, то его будут считать «самовольно ушедшим с предприятия» и «предадут суду, согласно Указу от 26 июня 1940 г.». Вот так… «Предадут суду»… И еще: отменяются все трудовые договоры. Кто, к примеру, приехал в Сибирь на 2–3 года, их теперь имеют право оставить на столько, «на сколько надо для производства»… (Первая мысль, которая у меня мелькнула во время чтения этого указа: и даже Юрьева дня не будет? А ведь когда-то был «Юрьев день»…). Что-то меня так стали угнетать газеты… Каждый день беру в руки «Правду» и с опасением просматриваю сначала все заголовки, что еще нового ожидает всех нас?..

30 октября 1940 г.

В газетах:

По большевистски руководить переселением колхозников.

М.И. Калинин «О коммунистическом воспитании» (доклад).

Вчера собиралась на политинформации читать отрывки из доклада Калинина. Очень хорошо он говорит о доходчивости речи агитатора, о том, как надо уметь просто и ясно все объяснить, о чистоте русского языка. Но вышло так, что разговор застрял на первом вопросе — о переселении колхозников на Дальний Восток, в Сибирь и Казахстан. Оказывается, это очень волнует работниц, так как у многих есть родственники в деревне. А в газете пишут, что «сотни тысяч колхозников уже переехали и успешно осваивают земли Дальнего Востока». Сотни тысяч!.. Я считала до сих пор, что, если в Европейской части страны земель пахотных мало, а на Востоке — много, то правильно, что переселяются и осваивают их. Но не задумывалась, что едут не только по желанию, а по плану, по разнарядке, должны покинуть родные деревни, свои края… Женщина одна рассказала, как их из Вологодской области переселяли в Сибирь, и как старик сказал: «Умру здесь, а не поеду», и тогда его милиционеры подняли с кровати и перенесли на телегу (он был больной), а в дороге он и правда умер. Рассказывала и слезы вытирала. И другие всхлипывать начали и рассказывать о своем. Но мастер тетя Дуся на них прикрикнула, чтоб они не мешали мне читать, и я еле довела политинформацию до конца. Пришлось прочитать и о том, что в Тамбовской, Воронежской и Курской областях план по переселению выполнен только на 50 %, и в этом виноваты местные партийные руководители, и план этот необходимо выполнить в ближайшее время… А про доклад Калинина только упомянула. Видела, что все молчат, но не слушают и думают каждый о своем.

Дома рассказала маме о том, как прошла моя политинформация. Она говорит, что ей тоже приходилось слышать, сколько горя причинило это переселение. Но обсуждать постановление правительства нельзя, наверняка имеются серьезные государственные причины для таких мер, может быть, военная угроза со стороны Японии, а у нас Дальний Восток слабо заселен. Поговорили и об июньском постановлении: о дисциплине и запрете перехода с одного места работы на другое. Мама очень довольна, что успела до этого постановления перейти на другую работу — в библиотеку Театрального института (там всего три человека и работа интереснее), а то так и пришлось бы навечно оставаться в этой огромной библиотеке, где маме не нравится. Маме тоже было непонятно июньское постановление, но папа объяснил ей, что причина вся в том, чтобы усилить государство, так как военная обстановка очень неспокойная. Неужели будет война?

13 ноября 1940 г.

В газетах:

Государственная дисциплина и борьба за план.

Прибытие в Берлин тов. В.М. Молотова и беседа его с г. фон Риббентропом и г. Гитлером (о чем — не сказано, но беседа продолжалась более двух часов).

Письмо И.В. Сталину от трудящихся Крымской АССР (письмо в стихах, огромное — на двух страницах. Подписали его 200000 человек).

Так странно — Гитлер же фашист, а с ним переговоры. На семинаре политинформаторов спрашивали об этом, и нам ответили, что взаимоотношения с Германией — это сложная политика, направленная на предотвращение войны.

Уже не впервые печатают в газетах письма Сталину в стихах. И я их, честно говоря, не читала. А этот раз прочла — очень уж большое, две газетные страницы полностью. И удивилась: во-первых, почему именно трудящиеся Крыма решили послать такое большое письмо — они что, любят его больше, чем другие? А во-вторых, даже неловко говорить… Стихи эти хоть и очень торжественные и, может быть, и от чистого сердца написаны, но очень уж слабые (в смысле поэзии). Но зачем же тогда такие длинные печатают? Сократили бы, оставили самое приемлемое, и тогда бы они приличнее выглядели… Может, еще переводчик дело ухудшил? (Авторы — группа крымских поэтов, а перевел В. Луговской).

Вот к примеру:

«Сталин, мы прославляем мудрую силу твою.

Ты дал нам свободу и счастье, цветущие дни весны.

Все нации, все народы в нашей стране равны.

Поют мастерицы над шелком, твой, Сталин, портрет вышивая,

Любовью ложатся узоры, сверкает игла, как живая».

Ну какие же это «стихи»?

Или еще:

«О, Сталин, твои пятилетки сокровище нам принесли,

Наш Сталин, могучие крылья ты дал Черноморскому флоту,

И грозные штормы не страшны для наших отважных пилотов».

Ну зачем Черноморскому флоту «крылья», а пилотам «грозные штормы»?

А вот дальше, на мой взгляд, даже что-то против Сталина получается: там есть такая фаза (часть ее) — «Со Сталиным вместе борясь» — это ведь по-разному можно понять… А в контексте это выглядит понятнее, но просто неграмотно:

«Века за веками пройдут — будет вечен наш век золотой.

Потомки умножат страницы истории пережитой.

Со Сталиным вместе борясь, небывалое общество строя,

Со Сталиным вместе счастливую жизнь начинали герои».

Ну вот, начала и не могу остановиться: дальше тоже очень косноязычно переведено:

«В словах наших радостных смех и приветствия женщин счастливых.

Шелка, что расшиты узорами, девушек наших красивых,

Подобно орлу, распростершему крылья над кручею горной,

Поднялись народы, творящие счастье в стране нашей гордой!

Взгляни на весеннюю радость зеленых лугов и полей!

Взгляни на улыбки лежащих в своих колыбелях детей!

Родимый отец наш, прими благодарность от Родины славной,

Прими наш дестан (поэму) как подарок народов великих и равных!»

Понимаю, что это подарок, а как говорится, «дареному коню в зубы не смотрят»… Но ведь все же, те, кто печатал эти стихи, их читал… Интересно, а Сталин их читает?

И еще интересно: подписали это письмо 200 тысяч человек, так неужели все они прочитали эти длинные стихи, прежде чем их подписать? И как проводили читку и сбор подписей — по всем поселкам, по всем предприятиям и колхозам?

19 ноября» 1940 г.

На прошлой неделе поссорилась с Костей, и он до сих пор не звонил мне. Мы тогда договорились, что в воскресенье встретимся с ним в Детском селе, возле Лицея. Он приедет на мотороллере (закончил еще одну модель, и это был испытательный маршрут). Дело в том, что я теперь по воскресеньям езжу с родителями на базу отдыха. Раньше мы ездили в Сосновый домик в Петергоф (это когда папа работал в Райкоме), а после того, как папу перевели в Обком партии, мы ездим в Детское село, где обкомовская дача помещается в прекрасном особняке кого-то из великих князей. Это двухэтажный замок, с башенками и амбразурами, с небольшим парком. Весь участок дачи огорожен высоким каменным забором, у ворот вахтер, и когда я еще летом ездила с девчонками в Детское и проходила по этой уличке, то даже и не подозревала, что за скучным забором скрывается такая красота. Прекрасно и внутри здания — большой холл, зимний садик с фонтанчиком, гостиная с камином, бильярдная. Каждой семье определяют по спальне (приезжают с субботы), там полированная мебель и ковры на полу. Но особенно хороши ванные. Одна на 1-ом этаже, другая — на 2-ом, большущие, облицованные голубым мрамором, с бассейном посередине. В общем, все в несколько раз лучше, чем в Сосновом домике. Но зато и публика здесь собирается еще более важная, чем там, и папа явно чувствует себя среди них неловко, а мы с мамой — и подавно. Папа играет на бильярде или в шахматы, а мы с мамой ни с кем из «дам» не знакомы (они как-то сами по себе, в своей компании), и стараемся весь день, между завтраком и обедом, гулять вокруг дачи, а если плохая погода — читаем.

Я говорила Косте, что езжу с родителями на базу отдыха, и он смирился с тем, что воскресные дни я занята. А в этот раз мы с ним сначала погуляли по Детскому (роллер вел за руль, или ехал почти рядом со мной на самой тихой скорости, или разгонялся и потом возвращался ко мне — на его машину все оборачивались и один дядька даже привязался, где такую достал, да неужели 90 км/час выжимает?). И Костя демонстрировал возможности своей машины. Но потом в моторе что-то испортилось, и мы направились к вокзалу, чтобы ему ехать на электричке. По дороге к вокзалу Костя довел меня до ворот дачи этой, и вдруг впервые до него дошло, что дача эта не простая. Особенно возмутил его вахтер у ворот и количество легковых машин в переулке (на поезде, с простым людом ездить, значит, гнушаются!). Да и весь замок с башенками и флюгерами, видневшимися над глухой каменной стеной, конечно, тоже не был похож на обычную «базу отдыха». А я еще имела глупость рассказать о зимнем садике и похвалилась ваннами, что мол, теперь, вместо того, чтобы в субботу стоять по часу в нашу баню на 1-ой Красноармейской, мы приезжаем сюда пораньше и успеваем выкупаться до того, как приедет основное «начальство». И тут все возмущение Кости «советскими барами» (?) обрушилось на меня!.. Я слушала его и возразить мне было нечего. В общем, он прав. Чувство неловкости за то, что я вместе с папой и мамой действительно стала вхожа (как пишут в романах) в «высшее общество», у меня было еще и в прошлом году, когда мы ездили на Петергофскую базу. Но постепенно это чувство притупилось, и я просто радовалась каждый раз поездке, где можно так хорошо отдохнуть. А теперь, когда все еще шикарнее, а люди, приезжающие туда (и мы тоже), обслуживаются горничными, официантами, банщицами, — все это действительно похоже на «барскую жизнь». Отповедь Кости испортила мне настроение, и я пыталась как-то по-глупому оправдаться, мол, «ну а я-то в чем виновата…». Костя оборвал меня, резко повернулся и ушел.

А в это воскресенье я снова ездила с родителями в Детское и невольно замечала и то, как подобострастно здоровается с «гостями» мойщица ванной, и как многие за ужином были навеселе (подавали и вино), и какой у папы непривычно извиняющийся тон, когда он говорит со своим начальником отдела, и как мама стесняется своего платья… И было мне тоскливо и стыдно. В следующий раз под предлогом подготовки к контрольной в Детское не поеду.

28 ноября 1940 г.

В газетах:

Призыв в ремесленные училища закончен (в РУ за 15 дней призвано 601378 человек).

В числе этих призванных несколько десятков старшеклассников из нашей школы. Из нашего класса ушло шестеро. Вроде все правильно, нужно пополнять ряды рабочих, но почему-то грустно. Между прочим и Костя чуть не попал в училище, да мать уговорила отца дать закончить Косте школу, а тогда уж пойдет работать, так как институт теперь платный, и на это их зарплаты не хватит. (С Костей мы уже помирились — он мне позвонил и сказал, что пришел к выводу, что я, пожалуй, не виновата, так как дети за родителей не отвечают. Но он будет меня перевоспитывать. На том и порешили).

Ходила с Адкой на концерт в Филармонию. В программе были: 6-я симфония и 1-й концерт Бетховена. Впечатление какого-то ошеломления, так это прекрасно. Публика в Филармонии какая-то особенная: скромно одеты, сдержанны, многие знакомы друг с другом. Но зато как слушают музыку! Будто забывают все вокруг. Очень интересно было наблюдать за лицами, но скоро я сама целиком окунулась в музыку и тоже забыла обо всем. Молодец Ада — у нее абонемент, и она регулярно посещает эти концерты. Знания музыки пригодятся ей на кино-режиссерском факультете, куда она твердо решила идти. И не только решила, но и готовится. А я — и не решила ничего, и не готовлюсь. А учусь даже хуже, чем в прошлый год… Что-то уж очень мне хочется плюнуть на все, Бросить школу и начать работать… Но где? И что я умею? Если б приобрести специальность какую-нибудь, лишь бы побыстрее. Главное, чтоб стать самостоятельной и чтоб папа не мог больше попрекать, что я еще «и копейки не заработала», а теперь, когда за учебный год на меня потратят сразу 400 рублей, и совсем тошно…

У меня все ухудшаются отношения с папой. Недавно у нас был скандал, и он теперь со мной не разговаривает. И оттого в доме гнетущая атмосфера и хочется уйти куда глаза глядят. А все из-за того, что он решил еженедельно контролировать меня, но когда увидел в дневнике две тройки — раскричался. Я огрызнулась, сказала, что это текущие отметки и к концу четверти, «можешь быть спокоен», исправлю. Вот эти слова его особенно рассердили, и он начал кричать, что я «на вечеринки и на Эрмитаж нахожу время, а на уроки — нет». Ну, «вечеринки» — это на счет того, что мы с Костей теперь ходим по субботам в Дом пионеров на танцевальные вечера старшеклассников и поэтому (и не только поэтому) я перестала ездить с родителями в Детское село на базу отдыха. Один раз они уехали туда без меня, но зато к нам приехала бабушка из Лигова, с ночевкой (явно по их просьбе). И это очень меня оскорбило — будто я нуждаюсь в «охране», Костя ко мне и так никогда не приходит. Да и домой я возвращаюсь всегда не позднее одиннадцати. Так пришла и на этот раз и подчеркнула бабушке, что, мол, тревоги о моей нравственности напрасны. Ну, тут бабушка выдала мне несколько «житейских истин» (услышала бы мама, возмутилась бы — бабушка все называет своими словами); я молча забаррикадировалась своей ширмой и легла спать, а бабушка еще долго ворчала на счет «современной молодежи». Когда вернулись родители, бабушка, видно, им во всем отчиталась и отказалась впредь караулить меня. А на следующее воскресенье получилось так, что уже папа по какой-то причине не мог ехать в Детское, а мне надо было в Эрмитаж (мы проводили зачетные экскурсии со школьниками). Папа тут сразу ко мне прицепился: «За уроки еще не садилась, а уже из дому! Никуда не пойдешь!». Я сказала, что вечером сделаю. Он: «Нет, сначала уроки, а потом всякие твои Эрмитажи!». Ну, и дошло до того, что он схватил мое пальто с вешалки, а я хлопнула дверью и ушла раздетой. День, как на зло, был дождливый и ветреный, пришлось зайти к Люське в нашем подъезде и одолжить у нее куртку. Но я была довольна, что настояла на своем. А когда вернулась, дома гробовая тишина, у мамы заплаканы глаза (ее жалко), папа уткнулся в газеты и даже за обедом не отрывался от них. Я в такой же тишине уселась за уроки, сделала их «на отлично», положила тетради перед ним и, буркнув: «Я иду к Галке, вернусь в 10», — ушла.

5 декабря 1940 г.

День Сталинской конституции. Все газеты только об этом. Между прочим, вчера у меня были неприятности в связи с этой датой. Готовя стенгазету, я переписывала чертежным шрифтом передовицу, художественно оформлял газету Шурик Королев — получилось красиво. Прежде чем вывесить ее, понесли для проверки парторгу Вере Николаевне. Она прочитала и вернула, чтобы переписала все, да еще выругала меня. Оказалось, что имя Сталина нельзя переносить со строки на строку (разбивать на слоги) и, кроме того, нельзя писать сокращенно «тов.», а надо полностью — «товарищ И.В. Сталин». Так до ночи и просидела над переписыванием.

Вера Николаевна сказала, что «давно надо было об этом знать», а я, действительно, только теперь обратила внимание на то, что его имя печатают в газетах всегда крупно, жирным шрифтом, а если в списке, то не по алфавиту, а сначала его, а потом всех остальных. (Впрочем, членов Политбюро тоже печатают не по алфавиту, а в каком-то особом порядке, и папа замечает всегда, если одни фамилии начали печатать ближе к началу, а другие — дальше. Говорит, что это «неспроста»). Впервые задумалась я и о том, что на сегодняшнем торжественном собрании избирали не только обычный президиум, в который входят директор школы, учителя, комсорг и парторг, но и Почетный президиум — Политбюро ВКП(б) во главе с генсекретарем товарищем И.В. Сталиным. Так бывает и на всех праздничных вечерах — ноябрьских, первомайских. И всегда после объявления Почетного президиума все встают и долго аплодируют, пока не кончит аплодировать директор школы или представитель Райкома. И ведь то же самое в эти дни происходит на всех собраниях, во всех городах, на всех заводах и колхозах всей страны! И так из года в год… Так принято. А зачем?

Или вот еще, что смущает меня: почему И.В. не возражает, когда видит, как его портреты, скульптуры размещают везде, где только можно, вплоть до маленьких магазинчиков (такой портрет, украшенный кумачовыми бантами и бумажными цветами, выставлен сегодня даже в окне нашей керосиновой лавочки).

А на барельефах, на монетах, где четыре профиля классиков марксизма, он тоже на первом месте… Мне кажется, что Ленин не согласился бы на подобное. Вспомнила сейчас — у мамы в библиотеке время от времени по распоряжению Глав. ЛИТО (не знаю как это учреждение расшифровывается) проводится проверка книжного фонда и изымается по спискам ряд книг, иногда несколько десятков названий. И так по всем библиотекам. Эти книги мешками отвозят в Коллектор. Все это делается вечерами, и мама тогда задерживается допоздна. Однажды мама сказала, чтоб я пришла после закрытия библиотеки помочь ей, где она с помощницей должна была по акту оформить много книг. Хотя эта работа секретная, но мама решила, что раз я комсомолка, то мне можно. И вот меня удивило, что среди многих книг незнакомых мне авторов, подлежащих списанию, была названа и книжечка писателя-антифашиста Леона Фейхтвангера, которая недавно была у нас дома — «Москва. 1937 год». Там он очень хорошо пишет о нашей стране и обо всем, что видел во время поездки по Союзу. За что же списывают эту книгу? Мама сказала, что она тоже удивилась сначала, но потом решила, что видимо из-за того, что в одном месте писатель говорит о скульптурах вождей, которые почему-то в нашей стране ставят в большом количестве и не всегда уместно. Так он видел бюст Сталина при входе на выставку картин Левитана в Русском музее, и ему непонятно, почему бы там не поставить портрет художника. (А ведь мы с мамой тоже были на этой выставке, и этот бюст мраморный я помню, и то, что он тогда нас ничуть не удивил — тоже помню). Тогда в библиотеке меня больше всего поразил не тот факт, по какой причине списывают те или иные книги, а просто само уничтожение книг, когда их привозят в Коллектор и принимают по списку, после этого сами библиотекари должны рвать эти книги (в присутствии комиссии), паковать в мешки (чтоб ни один листок не пропал), опечатывать и сносить в подвал, где мешки эти сжигают в кочегарке… Только после этого будет подписан акт сдачи. А если библиотекарь какую-нибудь книгу не сдаст, или нечаянно пропустит, то его уволят, а может быть, и еще хуже будет. Все это я выспросила у мамы, когда шли поздно вечером после работы в библиотеке. На все мои возмущения и недоумения мама сказала — так надо. И взяла с меня слово, что я никогда никому не буду говорить об этом. Я обещала. И никому не говорила, понимая, что могу подвести маму. А вот теперь вдруг все вспомнила и записала… Наверно, лучше бы вырвать эту страничку, но я лучше теперь буду и эту тетрадь хранить в своем тайничке (удивительно удобный получился — легко в него и положить, и достать). Но каким все же грузом лежит на душе сознание того, что надо что-то скрывать, прятать в тайник…

12 декабря 1940 г.

В газетах:

Депутаты Советского народа.

Великий вклад в марксистскую теорию (о выступлении тов. Сталина о государстве).

Наступление англичан в Ливии.

Итальянское отступление в Албании.

Десять лет Академии им. Сталина.

Револьвер Чапаева.

Сегодня идти с политинформацией к моим работницам, и что-то никаких мыслей у меня по поводу того, что в газетах: у англичан «наступление», у итальянцев «отступление», а что им нужно в Ливии и Албании, и кто прав, а кто виноват — ничего не знаю.

Хорошо, что хоть вопросы теперь не задают, молча все выслушивают, благодарят и расходятся. А если что читаю им дополнительно, то готовы часами слушать, хотя у всех дети, семьи. Говорят, что с Нового года десятиклассников освободят от всех общественных нагрузок, чтоб готовились к гос. экзаменам. Это, конечно, правильно, но расставаться с моей группой даже жалко — привыкла к ним.

26 декабря 1940 г.

В газетах:

Неуклонно осуществлять Указ от 26 июня.

Об ошибках при рекомендации комсомольцев в партию.

На англо-германском фронте.

В газетах снова об Указе от 26 июня, насчет закрепления всех на своих рабочих местах, и о том, что за опоздание на 5 минут — под суд. И многих осудили. Об этом шепчутся в очередях, рассказывают соседи на кухне… Но и говорить об этом как-то боятся. Я заметила, если двое говорят о чем-то государственном и подходит кто третий, то замолкают или переводят разговор на другое. Только Галкин отец, как выпьет, так говорит обо всем и ругается, а мать плачет и уговаривает его замолчать: «Погубишь ты нас, погубишь…». А он начинает тогда кричать: «Да что я, даже дома не имею права высказаться?!» — и мы с Галкой тогда скорее одеваемся и уходим. Я сначала думала, что Галка с матерью просто стесняются передо мной за отца, а теперь поняла, что даже боятся… То, что мой папа партийный работник и в Смольном работает, как-то и меня делает для них (по их мнению) чужой и опасной, и теперь я стараюсь реже бывать у них. Между прочим, я от отца Галки впервые узнала, что в колхозах давно уже все закреплены и не имеют права никуда уезжать без согласия председателя («А председатель — черта с два отпустит», — сказал Иван Трофимыч и выругался). А если самовольно уедешь из деревни, то и не пропишут нигде, и на работу не возьмут, так как у них, оказывается, даже паспортов нет. (А как же Маяковский писал: «Я достаю из широких штанин…»? Но ведь крестьян больше, чем рабочих, а паспорта, значит, только у меньшинства?..). Так многие колхозники всю жизнь и сидят в своей деревне и даже в городе ни разу не были. Ну, старики, может, и привыкли, а молодые как же? Некоторых, правда, в ВУЗы направляют. Ну, а если нет среднего образования?..

Не знаю, почему-то очень затронул меня этот июньский Указ. Ведь мне тоже через полгода, может быть, работать придется, если в ВУЗ не поступлю. И так мне мечталось поездить, страну посмотреть. Я так и думала, что непременно поеду куда-нибудь — я ведь ни в Москве, ни в каком другом городе еще не была. И так бы хорошо, если в одном месте поработать, потом переехать, куда хочется, — и в другом месте начать работать. А получается, что никуда ехать нельзя, только разве если в отпуск? И всю жизнь жить на одном месте, на одной работе сидеть? А если работа не понравится?.. Ох, напрасно я, пожалуй, привыкла читать газеты — мысли теперь в голову лезут такие, о каких я раньше и не задумывалась. Вон Костя газет не читает и кроме как о своей новой модели мотороллера ни о чем не волнуется.

Дома у меня сравнительно тихо, так как я исправила почти все тройки к концу четверти и никаких «нарушений» не допускаю. Но отношения натянутые, папа со мной ни о чем не разговаривает, и, когда мама выходит из комнаты, всегда наступает гнетущая тишина. Я все же, видимо, после каникул брошу школу и перейду учиться в техникум — любой, лишь бы дали место в общежитии. Костя одобряет такой план: чем скорее я приобрету специальность, тем скорее стану независимой от родителей. В каникулы начну поиски места, куда мне податься.