1940

1940

41 Оказывается… у акмеистов есть заслуги… Какая любезность, не правда ли? – Из уст критика-лапповца Валерия Павловича Друзина (1903–1980) такой отзыв об акмеистах в самом деле звучал снисходительно, даже любезно. В 1929 году в книге «Стиль современной литературы» Друзин писал: «Враждебный революции [акмеизм] лишен был питательных соков». В 1936 году в газете «Литературный Ленинград»: «Крупнейшие мастера советской поэзии… должны были каждый по-своему в своем творческом росте, в своей борьбе за реализм «разделываться» с наследием акмеизма и футуризма-Традиции символистского пренебрежения реальными очертаниями действительности и традиции акмеистической бутафории по-разному мешают видеть мир… Как беден пейзаж Бальмонта или Ахматовой рядом с богатством красок Пушкина и Некрасова» (курсив всюду мой. – 71. Ч.).

Мир Ахматовой казался Друзину бедным; зато в будущем случалось ему высоко оценивать богатство зрительного мира в произведениях не только Пушкина и Некрасова, но и Вс. Кочетова (1955, 1961, 1962), Фирсова (1966, 1972) и Грибачева (1971).

Поносил же Друзин всегда тех, кого в данную минуту требовало поносить начальство: недаром после постановления 1946 года им, Друзиным, «укрепили» разгромленную редакцию журнала «Звезда». Во время антисемитской кампании 1948–1953 годов Друзин выступал со статьями под такими выразительными заголовками: «Разоблачать последышей буржуазного космополитизма и эстетства» («Звезда», 1948, № 2) и «Прихвостни антипатриотической группы…» («Сов. искусство», 12 февраля 1949).

Конечно, в 1940 году Ахматова еще не знала статей Друзина конца сороковых и всех последующих, но его антилитературная и, в частности, антиакмеистическая деятельность была ей уже хорошо известна.

42 Александра Осиповна, в девичестве Россет, в замужестве Смирнова (1809–1882) – одно время, в молодости, фрейлина императорского двора, известная красавица, хозяйка салона; позднее – хозяйка салона в Калуге, где муж ее, Н. М. Смирнов, в середине 40-х годов стал губернатором. В историю русской литературы Россет-Смирнова вошла главным образом не как мемуаристка, а как собеседница и корреспондентка знаменитых писателей. Чуть ли не все поэты ее времени посвящали ей стихи. «Никто из них не прошел мимо, не отдав ей поэтического приношения», – пишет Л. В. Крестова, имея в виду посвященные Россет-Смирновой стихотворения Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Вяземского, Хомякова, Туманского. А. О. Россет-Смирнова была дружна с семьей Карамзиных, а позднее с Гоголем и Аксаковыми. К Смирновой – калужской губернаторше – обращены многие письма из книги Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями».

Мемуары, о которых говорит А. А., см.: А. О. Смирнова. Записки, дневник, воспоминания, письма / Со статьями и примеч. Л. В. Крестовой. Под ред. М. А. Цявловского. М., 1929.

43 Мы заговорили о воспоминаниях Крандиевской… – Наталья Васильевна Крандиевская (1888–1963), вторая жена Алексея Николаевича Толстого, поэтесса, автор сборников «Стихотворения» (книга 1–2, 1913–1919), «От лукавого» (1922), а также сборников, вышедших посмертно: «Дорога» (1985), «Лирика» (1989) и «Грозовой венок» (1992).

Перу Н. В. Крандиевской, кроме уже упомянутых мною на с. 50 воспоминаний, принадлежат также воспоминания о Куприне, Есенине, М. Горьком и об Алексее Толстом.

44 «Девы нет меня благоуханней» – последняя строка из стихотворения Мариэтты Шагинян «Полнолуние». Начинается оно так: «Кто б ты ни был – заходи, прохожий», а кончается строчками:

В эту ночь – от Каспия до Нила —

Девы нет меня благоуханней!

Это стихотворение впервые напечатано в книге М. Шагинян «Orientalia» (М.: Альциона, 1913).

45 Отрывок из «Опавших листьев» пересказан мною не вполне точно. См.: В. Розанов. Опавшие листья, короб первый. СПб., 1913, с. 499.

46 Анатолий Андреевич Волков (1909–1981) – критик, историк литературы, о котором в КЛЭ сообщается, что работы его «носят по преимуществу компилятивный характер». Однако работы Волкова об акмеистах точнее было бы охарактеризовать как погромные. Вот название статьи 1933 года – «Акмеизм и империалистическая война» («Знамя», № 7), название книги 1935 года: «Поэзия русского империализма».

Привожу несколько цитат из этих сочинений: «акмеизм не только хронологически связан с империалистической войной, но в полном смысле слова является ее кровным идейным детищем….Столыпинский блок черносотенных помещиков с буржуазией усилил полицейско-бюрократический режим, обусловил агрессивность русского империализма. Именно в творчестве Гумилева нашли наиболее полное свое выражение агрессивные устремления этого блока….Ахматова прочувствовала и выразила в своей поэзии идеологический «скрип», которым сопровождалась столыпинско-буржуазная ломка дворянских феодальных усадьб».

Окрыленный постановлением 1946 года, А. Волков опубликовал статью о «теории и поэзии акмеизма» под заглавием «Знаменосцы безыдейности» («Звезда», 1947, № 1), а в пятидесятых годах в «Истории русской литературы» назвал Ахматову мещанской поэтессой (см. «Записки», т. 2).

«Волков, в весьма смягченном виде, – писала Ахматова, – в каком-то там IV-ом издании продолжает витийствовать о связи акмеистов с крупной буржуазией…» (См.: Анна Ахматова. Автобиографическая проза // АО, 1989, № 5, с. 7.)

47 Александр Николаевич Болдырев (1909–1993) – специалист по иранской филологии. С 1936 по 1942 год А. Н. Болдырев работал в Эрмитаже, в Отделе Востока. Когда во время войны значительная часть экспонатов Эрмитажа была эвакуирована в Свердловск, Болдырева назначили хранителем восточных рукописей, оставшихся в Ленинграде.

Начиная с пятидесятых годов А. Н. Болдырев – профессор Ленинградского университета, заведующий кафедрой иранской филологии.

48 Моя повесть «Софья Петровна» попала в Самиздат через семнадцать лет, за границу – через двадцать пять. Напечатана она под правильным названием в Нью-Йорке в 1966 году в «Новом журнале» (в номерах 83 и 84) и под неправильным – отдельной книжкой – в 1965-м в Париже («Опустелый дом», изд-во «Пять континентов»). Из предисловия парижского издателя явствует, что повесть понята им совершенно ошибочно: он принимает внутренний монолог героини за голос автора, отождествляя сознание героини с авторским сознанием. Между тем, автор хоть и соболезнует Софье Петровне, но, в отличие от нее, понимает происходящее и пытается окружающую действительность изобличать; Софья же Петровна слепа.

О слепоте общества и написана повесть.

Повесть переведена (к сожалению, не по тексту «Нового журнала», а по искаженному тексту «Пяти континентов») на французский, английский, немецкий, голландский, шведский и датский языки. История борьбы за напечатание «Софьи Петровны» на родине изложена мною во втором томе «Записок», а также в книге «Процесс исключения» (Paris, 1979; Москва, 1990).

Наконец, почти через полстолетия, повесть вышла в свет на родине и притом не единожды: в журнале «Нева», 1988, № 2; в моей книге «Повести» (1988) и в нескольких сборниках («Последний этаж», 1989; в книге, где собраны почти все мои вещи: «Процесс исключения» 1990; в сборнике «Трудные повести», 1992 и др.)

49 А. А. говорит о шестом томе Полного собрания сочинений Н.А.Добролюбова, появившемся в 1939 году: именно в шестом томе опубликованы стихи, рассказы и дневник. Вступительная статья и комментарии к этому тому принадлежат Б. Я. Бухштабу.

50 А. Любарская, Л. Чуковская. О классиках и их комментаторах // Лит. критик, 1940, № 2.

51 Речь несомненно идет о балладе Пастернака, начинающейся словами: «Бывает, курьером на ббрзом» – см.: ББП-П, с. 96.

52 Александр Александрович Осмёркин (1892–1953) – художник-живописец, автор пейзажей, натюрмортов, портретов, театральных декораций. Осмёркин до революции – участник художественных выставок «Бубнового валета» (1913, 1915) и «Мира искусства» (1916, 1917); после революции работал бок о бок с Кончаловским, Лентуловым, Машковым; участник многих выставок, в том числе международных. Илья Эренбург, характеризуя живопись художника уже после его кончины, писал: «Осмёркин видел связь человеческого лица с окружающими предметами, натюрморта с пейзажем». (См. вступительную статью к каталогу «Выставки произведений…» М., 1959.)

Занимался Осмёркин и преподаванием. В тридцатые годы его преподавательская деятельность «снискала ему славу одного из наиболее талантливых и любимых молодежью педагогов советской художественной школы» (см. сб.: Сто памятных дат. М.: Сов. художник, 1967, с. 246). Осмёркин преподавал в Государственном художественном институте имени Сурикова в Москве и во Всероссийской академии художеств имени Репина в Ленинграде.

Как упоминается у меня в «Записках» несколькими строками ниже, «скоро пришел И.». Это – Иогансон; в те годы Осмёркин и Иогансон были приятелями и часто появлялись вместе.

Борис Владимирович Иогансон (1893–1973) – художник-живописец (автор многочисленных картин «о советской действительности»), в те годы преподавал там же, где и Осмёркин. Со временем пути их, художнические и человеческие, круто разошлись: Осмёркин остался мастером, творцом, педагогом, подлинным человеком искусства, а Иогансон преуспел как администратор: с 1953 по 58-й – он вице-президент Академии художеств СССР, с 1958 по 62-й – президент, а с 1965 года по 67-й – первый секретарь правления Союза художников СССР. Когда в 1948 году разгром литературы, а затем музыки перекинулся на изобразительное искусство и Осмёркина начали преследовать за «формализм» и за «низкопоклонство перед буржуазным Западом», а потом уволили из Академии, – Иогансон, по преданию, оказался в числе его гонителей, и Осмёркин называл его «мой друг Ягонсон».

На сессии Академии художеств, состоявшейся в мае 1948 года, было объявлено, что «воспитанием молодежи занимались малоопытные, недостаточно квалифицированные педагоги, люди ярко выраженного формалистического направления… модернисты, апологеты безыдейного, упадочнического западного искусства» («Правда», 29 мая 1948). Эти обвинения были предъявлены двум наиболее сильным и любимым педагогам художественных вузов – живописцу А. Осмёркину и скульптору А. Матвееву. Осмёркин был затравлен, лишен возможности преподавать, что и послужило началом его смертельной болезни.

Ахматова и Осмёркин познакомились, по-видимому, в конце двадцатых или в начале тридцатых годов. 28 марта 1937 года А. А. побывала в Большом драматическом театре им. Горького на юбилейном пушкинском спектакле («Маленькие трагедии», режиссер А. Д. Дикий, художник А. А. Осмёркин). Декорации пришлись ей по душе, и она поздравила художника с большой удачей. (Александр Александрович был любителем поэзии; внимательно изучал Пушкина, ценил Ахматову).

Портрет Анны Андреевны, который Осмёркин писал белыми ночами в Ленинграде, был окончен в основном в 1939 году и находится ныне в Государственном литературном музее в Москве. Озаглавлен он «Белая ночь». Это заглавие могло быть, конечно, дано и просто потому, что Осмёркина привлекало особое освещение, свойственное северной ночи, а быть может, в этом названии звучит перекличка с пастернаковскими строками:

Бывает глаз по-разному остер,

По-разному бывает образ точен.

Но самой страшной крепости раствор

Ночная даль под взглядом белой ночи.

Таким я вижу облик ваш и взгляд.

(«Анне Ахматовой» – ББП-П, с. 200)

53 Лотта – Рахиль Моисеевна Хай (1906–1949) – специалистка по голландской живописи XVII века, сотрудница Отдела западноевропейского искусства в Эрмитаже. Во время войны Р. М. Хай – ответственный хранитель фондов Эрмитажа, эвакуированных в Свердловск. Ее научные работы публиковались главным образом в «Трудах Отдела западноевропейского искусства Государственного Эрмитажа» за 1940, 1941 и 1949 годы.

54 «…он восхищался тем, что она сама моет полы», говорит А. А. о романе Бориса Леонидовича с Зинаидой Николаевной. О том же самостоятельном мытье полов упоминает Зинаида Николаевна в своих мемуарах:

«Первая наша встреча на даче [в Ирпени] была смешная. Босая и неприбранная, я мыла веранду, и вдруг подошел Борис Леонидович. Я была удивлена, когда он сказал: «Как жаль, что я не могу вас снять и послать карточку родителям за границу. Как бы мой отец – художник – был восхищен вашей наружностью!»» (Сб.: Воспоминания о Борисе Пастернаке. М.: Слово, 1993, с. 177.)

55 Нина – Нина Антоновна Ольшевская (1908–1991) – актриса, режиссер, близкий друг Анны Андреевны, жена писателя В. Е. Ардова. Познакомились они в 1934 году в Москве, у Мандельштамов. Об Н. А. Ольшевской см.: Э. Г. Герштейн. «Беседы с Н. А. Ольшевской-Ардовой» – «Воспоминания», а также «Записки», т. 2.

Приезжая в Москву, А. А. чаще всего останавливалась – иногда на недели, а иногда и на месяцы – «у Ардовых на Ордынке» (Ордынка, 17, кв. 13), то есть в семье Нины Антоновны.

56 А. А. имеет в виду следующие слова Мандельштама из статьи «Заметки о поэзии»: «Воистину русские символисты были столпниками стиля: на всех вместе не больше пятисот слов… Но это по крайней мере были аскеты, подвижники. Они стояли на колодах. Ахматова же стоит на паркетине – это уже паркетное столпничество» (Русское искусство. Кн. 2/3, 1923, с. 69).

«Столпничество» – религиозное подвижничество, которому положил начало христианский аскет Симеон (356–459) – Симеон Столпник. Около сорока лет Симеон прожил, не сходя на землю, на вершине высокого столба, где устроена была площадка для стояния и сидения. Подробнее см. «Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона», т. 58.

57 Стихов моих он не любил. – А. А. совершенно заблуждалась. Впоследствии, в разговоре со мною 11 мая 1957 года (см. т. 2 моих «Записок»), она с гордостью прочитала мне строки Мандельштама, обнаруженные Надеждой Яковлевной Мандельштам у него в архиве. Анализируя поэзию Ахматовой, Мандельштам оканчивал свою рецензию так: «В настоящее время ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России». Рецензия эта (на «Альманах Муз», 1916) в свое время не была напечатана и увидела свет лишь в 1968 году в «Вопросах литературы», № 4.

58 …нашей милой Тане – то есть Татьяне Евсеевне Гуревич (ок. 1905–1941), которая несколько лет работала в редакции журнала «Костер». Во время разгрома Ленинградской редакции она заявила на собрании, что не верит во вредительство арестованных редакторов, и за это была уволена. Татьяна Евсеевна долго мыкалась без работы; затем ее приняли в редакцию «Издательства писателей». Она погибла осенью 1941 года: прямое попадание фугасной бомбы в Гостиный двор, где помещалось тогда это издательство. Анна Андреевна в это время, спасаясь от бомбежек, жила в дворницкой писательского дома на канале Грибоедова, куда отвел и устроил ее, как в более безопасное место, Б. В. Томашевский. (Подробнее см. «Записки», т. 2, «За сценой»: ¹⁸⁰.) Ахматова, рассказано в «Блокадном дневнике» Ольги Берггольц (в записи от 24 сентября 1941 года), «сидит в кромешной тьме, даже читать не может, сидит, как в камере смертников. Плакала о Тане Гуревич (Таню все сегодня вспоминают и жалеют) и так хорошо сказала: «Я ненавижу, я ненавижу Гитлера, я ненавижу Сталина, я ненавижу тех, кто кидает бомбы на Ленинград и на Берлин, всех, кто ведет эту войну, позорную, страшную…»» (альманах «Апрель», 1991, вып. 4, с. 139).

59 Тамара Григорьевна Габбе (1903–1960) – член «маршаковской редакции», разгромленной в 1937 году; драматург и фольклористка. Наибольшую известность приобрели ее детские пьесы, выходившие отдельными книжками; их не раз и с большим успехом ставили в московских и других театрах страны: «Город мастеров, или Сказка о двух горбунах», «Хрустальный башмачок», «Авдотья Рязаночка».

Из ее фольклористских трудов самый значительный – книга «Быль и небыль. Русские народные сказки, легенды, притчи». Книга вышла посмертно в 1966 году, в Новосибирске, с двумя послесловиями – С. Маршака и В. Смирновой; до нее, но тоже посмертно – вышел сборник «По дорогам сказки» (в соавторстве с А. Любарской, М., 1962). При жизни Тамары Григорьевны не раз издавались в ее переводах и пересказах французские народные сказки, сказки Перро, сказки Андерсена, братьев Гримм и др.

Всю жизнь, уже и после ухода из Государственного издательства, она оставалась редактором – наставником писателей. Моя книга «В лаборатории редактора» недаром открывается посвящением ей.

В литературе, к сожалению, не проявился ее главный талант: она была одним из самых тонких знатоков русской поэзии, какого мне случилось встретить за всю мою жизнь.

О Т. Г. Габбе см. также «Записки», т. 2.

60 Речь идет о Данииле Хармсе (1905–1942) – поэте и прозаике, принадлежавшем к группе «ОБЭРИУ». «Нашим» я его называю потому, что в конце двадцатых годов С. Маршак привлек «обэриутов», в частности Хармса, к работе над созданием книг для детей. За несколько лет Хармс стал одним из крупнейших детских поэтов. Несмотря на постоянные нападки со стороны казенной педагогической критики, ленинградскому отделению Госиздата удалось выпустить немало поэм и рассказов Хармса: «О том, как папа застрелил мне хорька», «Иван Иваныч Самовар», «Игра», «О том, как Колька Панкин летал в Бразилию…» и др. Был он и постоянным сотрудником журналов «Ёж» и «Чиж».

Впервые Даниил Хармс арестован в декабре 1931 года и сослан в Курск, но ссылка длилась недолго, и в ноябре 1932 года Хармса уже вернули в Ленинград.

В 1937—38 годах, в пору разгрома ленинградской редакции, Хармс уцелел, но во время войны, в осажденном Ленинграде, его все-таки «добрали», и он погиб в заключении. После реабилитации Хармса московское издательство «Детский мир» поручило мне составить сборник его стихов; сборник вышел в свет в 1962 году под названием «Игра». На титульном листе в качестве составителя должно было быть обозначено мое имя, но, по рассеянности, издательство опустило его.

На книгу долго не публиковавшегося поэта сразу набросилась та же казенная педагогическая критика и, кроме того, журнал «Крокодил» (1963, № 4). В защиту книги С. Маршак, С. Михалков и К. Чуковский выступили с открытым письмом, напечатанным в одном из последующих номеров того же «Крокодила». Я, как составительница этого сборника, принимая на себя всю ответственность за отбор стихотворений, написала тогда же статью о сути и значении поэзии Хармса. Но печатать ее отказались, и не опубликована она до сих пор.

Сборник «детского» Хармса – «Что это было?» – более объемистый, чем мой, вышел в Москве в 1967 году под редакцией Н. Халатова.

…Приблизительно через 30 лет после моего с Анной Андреевной разговора о Хармсе и приблизительно через столько же после гибели поэта, – за границей стали появляться сборники его произведений и посвященные его творчеству статьи. См., например, составленный Дж. Джибиан сборник «Избранное», изданный в Вюрцбурге в 1974 году. Позднее, в Бремене, в 1978–1988 гг. вышло четырехтомное «Собрание произведений Д. Хармса» под редакцией М. Мейлаха и В. Эрля. К нам же на родину книги Хармса стали возвращаться более чем через 40 лет после разговора с Ахматовой: в 1988-м, в Ленинграде, под редакцией А. Александрова – издан сборник стихов, прозы, драм, писем – «Полет в небеса»; в Москве – два сборника, составленные Владимиром Глоцером: «Случаи» (1989) и «Старуха» (1991). В 1992 году в № 2 «Нового Мира» Владимир Глоцер опубликовал записные книжки, письма и дневники Д. Хармса, а в том же году, в альманахе «Минувшее», в № 11 А. Устинов и А. Кобринский – «Дневниковые записи Даниила Хармса». Среди работ по биографии назову: В. И. Глоцер. К истории последнего ареста и гибели Даниила Хармса // Русская литература, 1991, № 1; И. Мальский. Разгром ОБЭРИУ: материалы следственного дела // «Октябрь», 1992, № 11.

61 Шкловский напомнил, что Чуковский до революции был сотрудником кадетской газеты «Речь», что он уважал «только переведенное с английского» и в качестве критика «смял» Маяковского.

Далее Шкловский утверждал, что «Чуковский всю свою талантливую жизнь потратил на то, чтобы набрасывать подушки, заглушать, превращать всё в анекдот». (В. Шкловский. О Маяковском. 1940, с. 62–64).

62 Виталий Маркович Примаков (1897–1937), крупный военный деятель – в годы Гражданской войны он командовал конным корпусом Червонного казачества. С 1935 года – заместитель начальника Ленинградского военного округа. В 1937 году расстрелян.

63 Николай Леонидович Степанов (1902–1972), литературовед; занимался по преимуществу Хлебниковым и Маяковским. См. такие его работы, как: «Творчество В. Хлебникова» (в томе первом «Собрания произведений Велимира Хлебникова», 1928); вступительная статья к изданию стихотворений Хлебникова в Малой серии «Библиотеки поэта» (1940); вступительная статья и примечания к трехтомнику В. Маяковского в Малой серии «Библиотеки поэта» (1941)и др.

64 Женя Лунц (Евгения Натановна, в замужестве Горнштейн, 1908–1971) – моя школьная подруга. Сначала мы сидели с ней на одной парте в гимназии Таганцевой, потом – в Тенишевском училище. Женя – сестра писателя Льва Лунца, члена содружества «Серапионовы братья», критика и драматурга (1901–1924). В 1921 году родители увезли Женю за границу, и более мы с ней никогда не встречались.

65 Таня – дочка 3. М. Задунайской и В. И. Валова, Люшина сверстница; мы часто устраивали девочкам совместные развлечения; кроме того, в летние месяцы мы с Зоей Моисеевной обычно снимали дачу вместе и чередовались возле девочек.

Танин отец, писатель Василий Игнатьевич Валов (р. 1902), умер в 1941 году от голода во время ленинградской блокады.

66 В действительности – «Жеманницы» (см.: «Заветы». СПб., 1914, № 5, с. 47–51).

67 К сожалению, я не знаю, о каком стихотворении идет речь. Я имела возможность ознакомиться только с несколькими номерами альманаха «Сирена» (Пролетарский еженедельник. Воронеж, 1918, № 1–3; 1919, № 4–5) – там стихотворений К. Бальмонта нет.

68 Кате статья нравится… женщины, если у них есть профессия, служба, превращают ее для себя в настоящие шоры. – Мне неизвестно, в редакции какого журнала работала в ту пору Е. Р. Малкина и какой работой она была столь увлечена; знаю, что у нее были близкие друзья в редакции журнала «Литературный критик». Ахматову же Екатерина Романовна могла ознакомить с готовящейся статьей неофициально, просто по просьбе автора. Круг ее литературных знакомств был очень обширен.

Екатерина Романовна Малкина (1899–1945) – по образованию филолог-классик, специалистка по русской литературе, а также переводчица. В юности – на моей памяти – она посещала переводческую студию «Всемирной литературы» и «Дома искусств», где, в частности, преподавал Гумилев; была дружна с Михаилом Леонидовичем Лозинским; перевела для издательства «Всемирная литература» пьесу Грильпарцера «Горе лжецу» и благодаря этому переводу познакомилась с Блоком; с 1924-го по начало 30-х работала в Эрмитаже в эллино-скифском отделе; в Эрмитаже познакомилась с Луниным и через него – с Анной Андреевной. В начале сороковых годов Екатерина Романовна работала в Пушкинском Доме.

Годы войны и блокады она провела в Ленинграде. За неделю до защиты докторской диссертации, в январе 1945 года, она была убита мальчишками-ремесленниками, чинившими электричество у нее в квартире. Ныне архив Е. Р. Малкиной хранится в Рукописном отделе Пушкинского Дома.

О ее судьбе и литературном наследии подробно рассказано в некрологе, появившемся 27 января 1945 года в «Литературной газете». Подписан он многими, в частности, Анной Ахматовой, М. Л. Лозинским, Ольгой Форш и Ольгой Берггольц. Привожу его:

«В Ленинграде трагически погибла Екатерина Романовна Малкина. Ее хорошо знали в литературных и литературоведческих кругах как талантливого ученого и критика, как активного члена Союза писателей и замечательного человека.

Всю блокаду Е. Р. прожила в Ленинграде, и тут вполне раскрылась сила и чистота ее души. Ее поведение было поистине героическим. Самоотверженно и просто, без всякой аффектации, переносила она все лишения, опасности и тяжелые личные утраты. Она непрерывно работала: вела большую литературную и редакторскую работу в Ленинградском радиокомитете, работала в Союзе писателей, читала лекции в лектории и госпиталях. В годы блокады она закончила большую научную работу – книгу «Драматургия А. Блока». В 1938 году она защитила диссертацию на степень кандидата филологических наук: «А. Блок в первые годы реакции». Новую свою книгу она должна была защищать в качестве докторской диссертации.

Мы никогда не забудем светлый образ Е. Р. Малкиной – Кати Малкиной, как все называли ее. И надо позаботиться о том, чтобы была издана ее прекрасная работа о Блоке».

69 Эльга Моисеевна Каминская (1894–1975) – актриса. Она читала с эстрады произведения русской поэзии – классической и современной. Состоялся ли вечер поэзии Блока и Ахматовой, мне неизвестно; полагаю – нет.

Однако Эльга Каминская (во всяком случае в двадцатые годы) не раз требовала у Анны Ахматовой разрешения читать ее стихи с эстрады, и А. А., скрепя сердце, вынуждена была разрешить. Об этом см. «Встречи», с. 149–153.

70 Якубович… всю жизнь обожал Томашевского. – Дмитрий Петрович Якубович (1897–1940), историк литературы, пушкинист, занимавшийся главным образом изучением прозы Пушкина, а также связями пушкинского творчества с античной литературой, с Овидием, с литературой английской – Шекспиром и Вальтером Скоттом. Он работал над составлением словаря античной терминологии у Пушкина, над монографией «Пушкин и Вальтер Скотт» и принимал участие в подготовке к изданию Полного академического собрания сочинений Пушкина (эта работа и сблизила его с Б. В. Томашевским).

В 1933 году Дмитрий Петрович стал ученым секретарем Пушкинской комиссии, а с 1936 года – ее председателем. Комиссия начала издавать «Временник», и Якубович вскоре сделался ответственным редактором этого специального издания.

Когда, 30 мая 1940 года, Якубович скончался – Томашевский на его похоронах выступил с той речью, о которой говорит мне Ахматова, а затем опубликовал во «Временнике» обширную статью, где подробно проанализировал пушкиноведческую деятельность Д. П. Якубовича во всем ее объеме. Этот том «Временника» (шестой) открывается портретом Дмитрия Петровича, и там же помещен полный список его работ.

Напоминаю читателям, что А. А. была членом Пушкинской комиссии и постоянно общалась с Б. В. Томашевским и другими пушкинистами.

Д. П. Якубович – автор двух стихотворений, обращенных к Ахматовой. См. статью Р. Д. Тименчика «Анна Ахматова и Пушкинский Дом» в сборнике «Пушкинский Дом» (А.: Наука, 1982, с. 114–115).

71 …об этом еще Баратынский писал…

Всё мысль да мысль! Художник бедный слова!

О жрец ее! тебе забвенья нет;

Все тут, да тут и человек, и свет,

И смерть, и жизнь, и правда без покрова.

Резец, орган, кисть! счастлив, кто влеком

К ним чувственным, за грань их не ступая!

Есть хмель ему на празднике мирском!

Но пред тобой, как пред нагим мечом,

Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная.

1840

72 …видела его году в 22-м у Блоха – то есть у владельца издательства «Петрополис» Якова Ноевича Блоха (1892–1968). Издательство просуществовало в Петрограде с 1918-го по 1922 год и за это время выпустило немало стихотворных сборников, в том числе в 1922 году и сборник Федора Сологуба «Свирель.

Русские бержереты». Блох успел напечатать также стихотворные сборники Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, Кузмина.

73 Привожу стихотворение Игоря Северянина, осуждающее поэзию Ахматовой. Написано оно было в 1918 году в разгар ахматовской славы, когда читатели знали ее стихи наизусть, когда сборник «Четки» переиздан уже был пять раз, а «Белая Стая» – дважды. Опубликованы были стихи Северянина в его книге «Соловей» (Москва; Берлин: Накануне, 1923).

СТИХИ АХМАТОВОЙ

Стихи Ахматовой считают

Хорошим тоном (comme il faut…)

Позевывая, их читают,

Из них не помня ничего!..

«Не в них ли сердце современной

Запросной женщины?» – твердят

И с миной скуки сокровенной

Приводят несколько цитат.

Я не согласен, – я обижен

За современность: неужель

Настолько женский дух унижен,

Что в нудном плаче – самоцель?

Ведь это ж Надсона повадка,

И не ему ль она близка?

Что за скрипучая «кроватка»!

Что за ползучая тоска!

Когда ж читает на эстраде

Она стихи, я сам не свой:

Как стилен в мертвом Петрограде

Ее высокопарный вой!..

И так же тягостен для слуха

Поэт (как он зовется там?!)

Ах, вспомнил: «мраморная муха»

И он же – Осип Мандельштам.

И если в Лохвицкой – «отсталость»,

«Цыганщина» есть «что-то», то

В Ахматовой ее «усталость»

Есть абсолютное ничто.

Впоследствии, как видно из стихотворения, написанного Северяниным в 1925-м – он оценку свою поэзии Ахматовой круто переменил. См. книгу «Посвящается Ахматовой», с. 35.

74 Мнение Ахматовой о том огромном значении, какое имеет для русской поэзии XX века творчество Анненского, было неколебимо устойчивым. Она повторила его и через четверть столетия, в 1965 году: в Москве, в беседе с критиком Е. Осетровым, и в Париже, в беседе с литературоведом Н. А. Струве. Вот отрывок из беседы с Е. Осетровым:

«– В последнее время (пересказывает Осетров слова Ахматовой. – 71. Ч.) как-то особенно сильно зазвучала поэзия Иннокентия Анненского. Я нахожу это вполне естественным. Вспомним, чтб Александр Блок писал автору «Кипарисового ларца», цитируя строки из «Тихих песен»: «Это навсегда в памяти. Часть души осталась в этом». Убеждена, что Анненский должен занять в нашей поэзии такое же почетное место, как Баратынский, Тютчев и Фет.

– Вы считаете Анненского своим учителем?

– И не только я. Иннокентий Анненский не потому учитель Пастернака, Мандельштама и Гумилева, что они ему подражали, – нет, о подражании не может идти речи. Но названные поэты уже «содержались» в Анненском. Вспомним, например, стихи Анненского из «Трилистника балаганного":

Покупайте, сударики, шарики!

Эй, лисья шуба, коли есть лишни,

Не пожалей пятишни:

Запущу под самое нёбо —

Два часа потом глазей, да в оба!

Сопоставьте «Шарики детские» со стихами молодого Маяковского, с его выступлениями в «Сатириконе», насыщенными подчеркнуто простонародной лексикой…

Если неискушенному человеку прочесть

Колоколы-балаболы

Колокблы-балабблы…

– то он подумает, что это стихи Велимира Хлебникова. Между тем я прочитала «Колокольчики» Анненского. Мы не ошибемся, если скажем, что в «Колокольчиках» брошено зерно, из которого затем выросла хлебниковская поэзия.

Щедрые пастернаковские ливни уже хлещут на страницах «Кипарисового ларца». Истоки поэзии Николая Гумилева не в стихах французских парнасцев, как это принято считать, а в Анненском.

Я веду свое начало от стихов Анненского. Его творчество, на мой взгляд, отмечено трагизмом, искренностью и художественной целостностью…» (Е. Осетров. Грядущее, созревшее в прошедшем // ВА, 1965, № 4, с. 186–187).

Те же мысли о тех же поэтах А. А. высказывала в беседе с Н. А. Струве (см.: Н. Струве. Восемь часов с Анной Ахматовой // Сочинения, т. 2, с. 339; «Звезда», 1989, № б, с. 123).

Примечательно, что еще в 1910 году, в одной из своих рецензий, помещенных в майско-июньском номере журнала «Аполлон», Гумилев называет поэзию Иннокентия Анненского «знаменем» для «искателей новых путей».

В стихотворении памяти Анненского (1945), озаглавленном «Учитель», Ахматова писала:

А тот, кого учителем считаю,

Как тень прошел и тени не оставил,

Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,

И славы ждал, и славы не дождался,

Кто был предвестьем, предзнаменованьем,

Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —

И задохнулся…

БВ, Седьмая книга

Ахматова, по-видимому, считала Анненского явлением пророческим не только в поэзии. Вот строка, опущенная в беловике БВ и ББП:

Кто был предвестьем, предзнаменованьем, —

Всего, что с нами после совершилось…

Это «всего» относится уже не только к поэзии.

«Кипарисовый ларец» Ахматова поминает в «Царскосельской оде» (БВ, Седьмая книга) и, безусловно, имеет в виду Анненского (хоть и не называет его по имени) в строках о Царском Селе: «Здесь столько лир повешено на ветки…» (См. заключительное четверостишие стихотворения «Все души милых на высоких звездах», № 34. – БВ, Седьмая книга.)

75 Всеволод Николаевич Петров (1912–1978) – искусствовед, знаток русского искусства конца XVIII – середины XIX века, автор исследовательских работ, «охватывающих, – по его собственным словам в автобиографической справке, – всю историю русской скульптуры классицизма, с последней четверти XVIII столетия до 1850-х годов – от Козловского до Клодта». (Автобиографию см. в его книге «Очерки и исследования». М.: Сов. художник, 1978, с. 291). Занимался Be. Н. Петров и художниками «Мира искусства», и советскими мастерами: писал об Н. Альтмане, Н. Тырсе, В. Конашевиче, А. Пахомове, В. Курдове, Ю. Васнецове, Т. Шишмаревой.

С 1934-го по 1949-й Всеволод Николаевич был сотрудником Русского музея: сначала Отдела графики, потом скульптуры. В пятидесятые годы Петров принимал участие в работе над «Историей русского искусства» (т. 6, 8 и 10).

Петров считал себя учеником Пунина. (Познакомился он с Анной Андреевной через Николая Николаевича.)

В 1953 году Н.Н.Пунин погиб в лагере, а после XX съезда был реабилитирован, и в 1976-м изд-во «Советский художник» выпустило его книгу, – там была помещена и статья Be. Н. Петрова: «Н. Н. Пунин и его искусствоведческие работы». См.

76 Рыбаковы – Лидия Яковлевна (1885–1953) и дочь ее, Ольга, – давние знакомые Анны Андреевны, семья юриста И. И. Рыбакова, погибшего в 1938 году. В кругу художников и литераторов Иосиф Израилевич Рыбаков (1880–1938) известен был как собиратель произведений искусства: живописи, скульптуры, старинных икон, фарфора, старинного и современного, редких книг и рукописей. Хранились в этой коллекции и дары Анны Ахматовой.

Познакомилась А. А. с Рыбаковым в конце 1922-го или в начале 1923 года, когда была замужем за В. К. Шилейко и жила в Мраморном.

77 Весною 1914 года Ахматова написала стихотворение «Ответ», начинающееся строками: «Какие странные слова / Принес мне тихий день апреля» (БВ, Белая стая). Это был ответ на стихотворение гр. В. А. Комаровского, обращенное к Ахматовой. Кончалось оно так:

Вот славы день. Искусно или больно

Перед людьми разбито на куски,

И что взято рукою богомольно,

И что дано бесчувствием руки.

Василий Алексеевич покончил с собою 21 сентября 1914 года. Оба стихотворения – и Комаровского к Ахматовой, и Ахматовой к Комаровскому – опубликованы уже после его смерти, оба в журнале «Аполлон» в 1916 году – первое в № 8, второе в № 4/5.

Граф Василий Алексеевич Комаровский (1881–1914) – поэт; с конца девяностых годов жил в Царском Селе; печататься начал в 1912 году; в 1913-м вышла в свет книжка его стихов «Первая пристань», оказавшаяся последней. На этот сборник в следующем году с горячей симпатией (и с упреками по адресу критиков) отозвался Н. Гумилев. Он назвал «Первую пристань» книгой «достижений десятилетней творческой работы несомненного поэта». «Под многими стихотворениями, – писал Гумилев, – стоит подпись «Царское Село», под другими она угадывается….Маленький городок… освященный памятью Пушкина, Жуковского и за последнее время Иннокентия Анненского, захватил поэта, и он нам дал не только специально царскосельский пейзаж, но и царскосельский круг идей». Характеризуя поэзию Комаровского, Гумилев сопоставляет ее, с одной стороны, с поэзией Иннокентия Анненского, с другой – Анри де Ренье. (См.: Н. Гумилев. Письма о русской поэзии. Пг.: Мысль, 1923, с. 180–181.)

В. Н. Топоров, автор статьи о Комаровском в КЛЭ (т. 9), находит, что «предакмеистические черты» поэзии Комаровского оказали влияние на Ахматову и Мандельштама: «Сочетание спокойных, «взвешенных» классических форм (культ А. С. Пушкина, александрийский стих) с внутренним трагизмом содержания, исторического – с личным и биографическим…»

78 Хлопоты о персональной пенсии для Анны Ахматовой и о новом жилье для нее велись Президиумом Союза Советских Писателей энергически, настойчиво и «на высоком уровне». В ноябре 1939 года Президиум обращался в Комиссию по назначению персональных пенсий при Совнаркоме – к заместителю председателя, к самому А. Я. Вышинскому. Обращались с просьбой о жилье в Аенгорсовет. Документы хранятся в ЦГААИ.

Из письма Константина Александровича Федина к Михаилу Михайловичу Зощенко от 15 ноября 39 года следует, что Михаилу Михайловичу предложено было передать решение Президиума Советских Писателей председателю Ленгорсовета П. С. Попкову. Передал – но действия оно не оказало. Тогда к Вышинскому снова обратилась уже целая группа писателей: Н. Асеев, В. Лебедев-Кумач, Анна Караваева, К. Федин: «…Заслуги Ахматовой перед русской поэзией, – писали они, – ее литературное значение весьма велики». Когда и это письмо не возымело действия, к Вышинскому обратился член Правления и Президиума ССП и, главное, член ЦК – Александр Александрович Фадеев.

«В Ленинграде в исключительно тяжелых материальных и жилищных условиях, – писал Фадеев, – живет известная поэтесса АХМАТОВА. Вряд ли нужно говорить Вам о том, как несправедливо это по отношению к самой АХМАТОВОЙ, которая при всем несоответствии ее поэтического дарования нашему времени, тем не менее была и остается крупнейшим поэтом предреволюционного времени, и какое неблагоприятное впечатление производит это не только на старую поэтическую интеллигенцию, но и на молодежь, немало учившуюся у АХМАТОВОЙ.

АХМАТОВА до сих пор не имеет ни одного метра собственной жилплощади. Она живет в комнате бывшего своего мужа, с которым она давно разошлась. Не надо доказывать, как это для нее унизительно».

После письма Фадеева уже и сам Вышинский обратился с указанием о жилье к Попкову. (ЦГАЛИ, ф. 631, СП СССР, оп. 15, ед. хр. 508, л. 5–8; а также ед. хр. 431(1), л. 64–65.)

Хлопоты эти, однако, не имели успеха, и теперь я могу огласить документ, свидетельствующий об отказе в пенсии.

«10 февраля 1941

В Ленинградское отделение Союза Советских Писателей

тов. Величкину

На ваше письмо от 4 февраля с.г. № V – б—03 посылаю Вам копию письма Комиссии по назначению персональных пенсий при СНК СССР от 14 апреля 1940 г. об отклонении ходатайства Президиума ССП СССР о назначении тов. Ахматовой А. А. персональной пенсии союзного значения. Зав. юр. бюро Л[итературного] Ф [онда] СССР С. Мафрог [подпись неразборчива. – Л. Ч.]»

(Цитирую по книге: Anna Achmatowa. Briefe, Aufsatze. Fotos. Hamburg, 1991.)

Итак, просьбу о пенсии отклонил Совнарком, а какой именно орган власти отклонил ходатайство о новом жилье – мне неизвестно.

79 Упомянутые в разговоре стихотворные сборники М. Кузмина – это: Форель разбивает лед. Л., 1929; Сети. М., 1908; Вожатый. СПб., 1918. Отдельные стихотворения, о которых речь («Царевич Димитрий» и «Озерный ветер пронзителен»), напечатаны в сборнике «Вожатый» (см. с. 5 и 41).

80 Н. Гумилев. Письма о русской поэзии. Пг.: Мысль, 1923, с. 157.

«Поэзия М. Кузмина «салонная» поэзия по преимуществу, – не то, чтобы она не была поэзией подлинной или прекрасной, наоборот, «салонность» дана ей как некоторое добавление, делающее ее непохожей на других».

«Осенние озера» – вторая книга стихов М. Кузмина, вышла в Москве, в изд-ве «Скорпион», в 1912 году.

81 Меня он терпеть не мог. В его салоне царила Анна Дмитриевна. – Как известно, М. Кузмин написал предисловие к первому сборнику Анны Ахматовой «Вечер» (1912). Однако впоследствии он стал противопоставлять поэзию Ахматовой поэзии Анны Дмитриевны Радловой (1891–1949).

В Петрограде один за другим вышли три ее стихотворных сборника: «Соты» («Фиаметта», 1918), «Корабли» («Алконост», 1920) и «Крылатый гость» («Петрополис», 1922). В своих рецензиях на стихи Радловой Кузмин называл ее «подлинным замечательным поэтом с большим полетом и горизонтами», а ее литературный дебют «поэтическим событием». (Цитирую по сборнику «Лица», с. 275.) Но не литературное соперничество, думаю я, возмущало Ахматову. Сама она ко времени публикации стихотворений Анны Радловой была уже чрезвычайно знаменита, книги ее издавались и переиздавались. Она считала М. Кузмина воплощением зла, а салон его рассадником разврата. Недаром в «Поэме без героя» (в «Решке») к нему относятся суровые строки:

Кто над мертвым со мной не плачет,

Кто не знает, что совесть значит

И зачем существует она.

А в главе первой (первой части) «Поэмы» – Кузмин назван «Владыкой Мрака» и ему посвящена целая строфа:

Маска это, череп, лицо ли —

Выражение злобной боли,

Что лишь Гойя мог передать.

Общий баловень и насмешник,

Перед ним самый смрадньй грешник —

Воплощенная благодать…

На подобную характеристику Кузмина и на слова Ахматовой, порочащие Радлову, с возмущением возражает О. Н. Гильденбрант (Арбенина) в своих воспоминаниях, опубликованных в том же сборнике «Лица».

Судьба А. Д. Радловой сложна, мучительна и запутана. Окончила она свою жизнь в ГУЛаге. А. Д. Радлова была женой Сергея Эрнестовича Радлова (1892–1958), режиссера, ученика Мейерхольда – а в 30-е годы руководителя самостоятельного театра-студии («Радловский театр»), переименованного в 39-м в театр им. Ленсовета.

Литературная деятельность Анны Радловой тесно связана с Кузминым: в 1923 г. в сборнике «Абраксас» появилась их общая декларация нового направления в искусстве – «Декларация эмоционализма». Подписали ее четверо: М. Кузмин, Анна Радлова, Сергей Радлов, Юр. Юркун.

Во время войны, в марте 1942 года, Анна Радлова и Сергей Радлов вместе с театром были из осажденного Ленинграда эвакуированы в Пятигорск. В августе в город вступили немцы. Радловы не пожелали (или не успели) уйти из города, а (волей или неволей?) остались в Пятигорске. Театр продолжал работать. Затем в сентябре 43 года немцы перевели театр в Берлин. Работа продолжалась в Германии и потом, недолго, во Франции. Отсюда – волей или неволей? – в феврале 1945 года Радловы возвратились в Советский Союз. Тут оба они были арестованы. Разлучены они, однако, не были; им предоставлена была возможность разнообразной сценической деятельности, вплоть до поездок на гастроли. Анна Дмитриевна скончалась в лагере в 1949 году, а Сергей Эрнестович, через 5 лет после досрочного освобождения, – в 1958-м.

Подробнее см. статью Валерия Гайдабуры в журнале «Театр», 1992, № 10.

82 В «Литературном современнике» 1940 года, в № 5/6 напечатаны три стихотворения К. Симонова: «Родина», «Москвич», «Дружба» и пять стихотворений Н. Брауна: «Ирпень», «Мать», «Овраг», «Распрощаемся, разойдемся», «Как трудно сердцу не любя!»

83 О мистификации, разыгранной Максимилианом Волошиным и Елизаветой Васильевой (они сочинили стихи от имени несуществующей поэтессы Черубины де Габриак); о переписке по этому поводу между редактором журнала «Аполлон» Сергеем Маковским и Иннокентием Анненским (чьи стихи Маковский отложил, чтобы срочно напечатать стихи Черубины); о стихотворении Анненского «Моя тоска» – см. публикацию А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика в «Ежегоднике рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год» (Л., 1978, с. 240).

Я же приведу из этой публикации лишь начало из письма Анненского, о котором говорит мне Ахматова:

«12 ноября 1909 г.

Дорогой Сергей Константинович,

Я был, конечно, очень огорчен тем, что мои стихи не пойдут в «Аполлоне». Из Вашего письма я понял, что на это были серьезные причины. Жаль только, что Вы хотите видеть в моем желании, чтобы стихи были напечатаны именно во 2[-м] №, – каприз. Не отказываюсь и от этого мотива моих действий и желаний вообще. Но в данном случае были разные другие причины, и мне очень, очень досадно, что печатание расстроилось. Ну, да не будем об этом говорить и постараемся не думать…»

В тот же день Анненским было написано и «страшное стихотворение о тоске» – «Моя тоска». Это стихотворение оказалось последним. (См. сб. «Кипарисовый ларец», вышедший в 1910 году в изд-ве «Гриф» уже после смерти И. Анненского.)

В публикации А. Лаврова и Р. Тименчика говорится, что в тридцатые годы Ахматова написала целую статью об эпизоде, рассказанном выше; статья называлась «Последняя трагедия Анненского».

В 1988 году в № 12 журнала «Новый мир» опубликована капитальная работа Владимира Глоцера «Елис. Васильева…» Тут помещена автобиография поэтессы, ее стихи, ее письма. Читатель найдет здесь много нового о дуэли между Н. Гумилевым и М. Волошиным, а также о редакторе журнала «Аполлон» С. Маковском.

В 1989 году в Москве вышла книга Черубины де Габриак, составленная Е. Я. Архиповым еще в 1927 году: «Автобиография. Избранные стихотворения».

84 «К синей звезде» – цикл стихотворений Гумилева, вписанный им в альбом молодой девушки, Елены Дюбуше, которую он встретил в Париже в 1917 году. Это стихи

О любви несчастной Гумилева

В год четвертый мировой войны.

Многие стихотворения этого цикла опубликованы среди других посмертно, в сборнике «К синей звезде» (Берлин: Petropolis, 1923), ав 1988 году в кн.: Николай Гумилев. Стихотворения и поэмы. А.: Сов. писатель. (Б-ка поэта. Большая серия.)

Стихотворение «Эзбекие» (в действительности не «о лесе», как сказано у меня, а – о саде в Каире) не имеет к «синей звезде» никакого касательства, оно – воспоминание об Ахматовой:

Я женщиною был тогда измучен.

85 А. А. цитирует совершенно точно. См.: Ал. Блок. Собр. соч. в восьми томах. Том 8. М.: Худож. лит., 1963, с. 328.

86 Речь идет о строчках из двух стихотворений Блока: «Черная кровь» (1) и «Своими горькими слезами».

87 Вопреки суровому отзыву о «Снежной маске» А. А. в начале двадцатых годов совместно с композитором А. С. Лурье писала по мотивам этой вещи либретто. Эта работа упомянута Ахматовой в перечне «утраченных». Между тем, судя по записи К. Чуковского от 24 декабря 1921 года, сделано Ахматовой было уже к тому времени немало. Корней Иванович записывает: