1938
1938
10 ноября 38. Вчера я была у Анны Андреевны по делу.
Никогда я не думала, что, с детства зная наизусть ее стихи, собирая ее портреты, когда-нибудь пойду к ней «по делу».
Когда мне было лет тринадцать, Корней Иванович однажды повел меня к ней и она надписала мне «У самого моря». Я не могла поднять на нее глаз, потому что К. И., войдя, сказал: «Лида говорит – по сравнению с журнальным вариантом тут не хватает строки». Это «Лида говорит» меня убило.
Потом – или раньше? – я видела ее в Доме литераторов на вечере памяти Блока. Она прочитала: «А Смоленская нынче именинница»[2] и сразу ушла. Меня поразили осанка, лазурная шаль, поступь, рассеянный взгляд, голос. Невозможно было поверить, что она такой же человек, как мы все. После ее ухода я очень остро испытала «тайную боль разлуки». Но никто не мог бы заставить меня идти знакомиться с ней.
Потом, в Ольгине, я встретила ее на прямой аллее от вокзала к морю. (А может быть, это было на Лахте?) Она шла с какой-то пышноволосой дамой (я только потом догадалась, что это Судейкина[3]). Я поздоровалась с Анной Андреевной, еще более обычного стыдясь себя: своей нескладности, своей сутулости. Аллея была пряма, как струна, и, поглядев им вслед, я подумала, что их стройное явление на этой аллее легче было бы выразить какой-нибудь музыкальной, не словесной, фразой.
Вчера я была у Анны Андреевны по делу[4].
Сквозь Дом Занимательной Науки (какое дурацкое название!) я прошла в сад. Сучья деревьев росли будто из ее стихов или пушкинских. Я поднялась по черной, трудной, не нашего века лестнице, где каждая ступенька за три. Лестница еще имела некоторое касательство к ней, но дальше! На звонок мне открыла женщина, отирая пену с рук. Этой пены и ободранности передней, где обои висели клочьями, я как-то совсем не ждала. Женщина шла впереди. Кухня; на веревках белье, шлепающее мокрым по лицу. Мокрое белье словно завершение какой-то скверной истории, – из Достоевского, может быть. Коридорчик после кухни и дверь налево – к ней.
Она в черном шелковом халате с серебряным драконом на спине.
Я спросила. Я думала, она будет искать черновик или копию. Нет. Ровным голосом, глядя на меня светло и прямо, она прочла мне все наизусть целиком.
Я запомнила одну фразу:
«Все мы живем для будущего, и я не хочу, чтобы на мне осталось такое грязное пятно»[5].
Общий вид комнаты – запустение, развал. У печки кресло без ноги, ободранное, с торчащими пружинами. Пол не метен. Красивые вещи – резной стул, зеркало в гладкой бронзовой раме, лубки на стенах – не красят, наоборот, еще более подчеркивают убожество.
Единственное, что в самом деле красиво, – это окно в сад и дерево, глядящее прямо в окно. Черные ветви.
И она сама, конечно.
Меня поразили ее руки: молодые, нежные, с крошечной, как у Анны Карениной, кистью.
– Думаю: вешать на стену картины или уже не стоит?
– 19 сентября я ушла от Николая Николаевича. Мы шестнадцать лет прожили вместе. Но я даже не заметила на этом фоне.
– Одно хорошо: я так сильно больна, что, наверное, скоро умру.
– Князев умер. Святополк-Мирский собирает корки2.
– Женщина в очереди, стоявшая позади меня, заплакала, услыхав мою фамилию.
Я попросила ее почитать мне стихи. Тем же ровным, словно бы обесцвеченным голосом она прочитала:
Одни глядятся в ласковые взоры,
Другие пьют до солнечных лучей,
А я всю ночь веду переговоры
С неукротимой совестью моей.
«Взоры» – «переговоры» почему-то звучат здесь так же пронзительно, как «странен» – «ранен» у Пушкина.
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь из раны кровь текла.
Мне от этого «странен – ранен» всегда было больнее, чем от струи крови… И вот так же ударяют по сердцу невесть чем «взоры – переговоры»[6].
Потом она рассказала, что Борис Леонидович в ее стихотворении, посвященном ему, был недоволен строкой:
Чтоб не спугнуть лягушки чуткий сон.
Лягушка ему не понравилась[7].
Я ушла от нее поздно. Шла в темноте, вспоминая стихи. Мне необходимо было вспомнить их сейчас же, от начала до конца, потому что я уже не могла с ними ни на секунду расстаться. В ускользнувших от памяти местах я подставляла для сохранения ритма собственные слова – ив ответ откуда-то из глубины памяти эти негодные слова выманивали ее настоящие. Я вспомнила все, от слова до слова. Но зато, умываясь и раздеваясь перед сном, я не могла вспомнить ни одного своего шага на улице. Как я прошла сквозь «Занимательную науку»? Как пересекла Невский? Я шла сомнамбулой, меня, вместо луны, вели стихи, а мир отсутствовал.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОКЧитайте также
1938
1938 25 января — родился в Москве в роддоме на Третьей Мещанской улице, 61/2. Родители — Нина Максимовна Серегина и Семен Вольфович (Владимирович) Высоцкий, адрес: Первая Мещанская, дом
1938 год
1938 год Ночь на 1 января, 3 часа утра Нет слова «никогда». Нет рубежей. Нет времени.Встреча Нового года – как всегда. Шампанское. Старка. Слушаю музыку. Стихов не читаю, вопреки обыкновению прежних лет. Очень плохое самочувствие: Т° 38 гр., боли в боку, задыхания. Руки
1938
1938 Вена, 7 февраляФоудор рассказал мне странную историю. Он говорит, что на днях австрийская полиция устроила налет на штаб-квартиру нацистов на Тайнфальтштрассе и нашла там план нового путча, составленный Рудольфом Гессом, помощником Гитлера. Идея состояла в том,
1938
1938 10 ноября 38. Вчера я была у Анны Андреевны по делу.Никогда я не думала, что, с детства зная наизусть ее стихи, собирая ее портреты, когда-нибудь пойду к ней «по делу».Когда мне было лет тринадцать, Корней Иванович однажды повел меня к ней и она надписала мне «У самого моря».
1938
1938 1 Николай Николаевич Лунин (1888–1953) – искусствовед, художественный критик, автор книг «Японская гравюра» (1915), «Андрей Рублев» (1916), «Татлин» (1921). В 1920 году вышла книга Н. Пунина «Современное искусство» (цикл лекций), в 1927—1928-м «Новейшие течения в русском искусстве», в 1940-м
1938
1938 ‹б. д.›"Труднее этого заработка – чтениями – кажется, ничего нет. Вагоны, отели, встречи, банкеты – и чтения – актерская игра, среди кулис, уходящих к чертовой матери вверх, откуда несет холодным сквозняком. […] После чтения был банкет. Множество речей,- искренно
1938
1938 84.Забаринский П.П.АМПЕР. — 1938. — 176 с.: ил. — (Вып. 121). 50 000 экз.85.Кунин К.И.ВАСКО ДА ГАМА. — 1938. — 268 с.: ил. — (Вып. 122). 50 000 экз.86.Голубов С.Н.БЕСТУЖЕВ (МАРЛИНСКИЙ). — 1938. — 420 с.: ил. — (Вып. 123-124). 50 000 экз.87.Лурье А.Я.ГАРИБАЛЬДИ. — 1938. — 320 с.: ил., к. — (Вып. 125-126). 46 000 экз.ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК
1938
1938 Февраль Страдание оттого, что не все общее, и несчастье оттого, что все общее.Весь революционный дух заключается в протесте человека против условий человеческого существования. В этом смысле он является в той или иной форме единственной вечной темой искусства и
1938
1938 Воскресенье Ветер бушевал в горах и мешал нам идти вперед, не давал говорить, свистел в ушах. Весь лес снизу доверху извивается. От горы к горе над долинами летят красные листья папоротника. И эта прекрасная птица, рыжая, как апельсин.История солдата Иностранного
1938
1938 «б.д.»"Труднее этого заработка – чтениями – кажется, ничего нет.Вагоны, отели, встречи, банкеты – и чтения – актерская игра, среди кулис, уходящих к чертовой матери вверх, откуда несет холодным сквозняком. «…»После чтения был банкет. Множество речей, – искренно
1938
1938 [Записей за начало этого года нет. Весной Бунин ездил в турнэ по Балтийским странам. 30. 4. 38 он писал Вере Николаевне из Риги:«Труднее этого заработка — чтениями — кажется, ничего нет.Вагоны, отели, встречи, банкеты — и чтения — актерская игра, среди кулис, уходящих к
1938
1938 12 января.Шумяцкий Б. З. — в 1937–1938 гг. — заместитель председателя Всесоюзного комитета по делам искусств.20 января.Дмитриев думает, что Мейерхольду дадут ставить оперы. — В 1-й ред. далее: «После ухода Дмитриева, перед сном, М. А. мне говорил и, по-моему, совершенно верно,
1938
1938 Издание в Париже «Распада атома». Фактическое прекращение литературной деятельности: до 1945 г. никаких публикации.28 января. На заседании «Зеленой лампы» обсуждение «Распада атома».17 февраля. На Монпарнасе: Адамович, Алдановы, Бунин, Варшавский, Закович, Зуров, Кнут,
1938
1938 Воскресенье, 9 январяНичего, я заставлю себя начать этот проклятый год. Во-первых, я «закончила» последнюю главу «Трех гиней» и, во-вторых, не знаю, такого никогда не было, в котором часу закончила писать.Пятница, 4 февраляУ меня десять минут. Л. всерьез одобряет «Три
1938 год
1938 год 2 января