Глава 9. Литературное объединение начинающих писателей

Глава 9. Литературное объединение начинающих писателей

Подняв воротник своего плаща, я вышел из трамвая на Литейном проспекте и направился в сторону Невского. Был тоскливый сентябрьский вечер. Шел дождь и сильный ветер бросал в прохожих жухлыми листьями. Как всегда, Невский был запружен машинами и автобусами, черное облако от выхлопных газов которых стлалось по ветру и заставляло меня поминутно плеваться и затаивать дыхание. Водосточные трубы на Невском нигде не доставали до земли и дождевая вода из них лилась на ноги прохожим. На крыше дома, над кинотеатром «Титан», был виден огромный лозунг «Слава КПСС!», а рядом с ним — портрет Хрущева без бородавок на лице. Я вспомнил, что в советских учебниках истории и туристских справочниках указывалось, что «до революции Ленинград не был таким прекрасным городом, как теперь». Однако, на деле все было как раз наоборот. Об этом мне говорили родители, родственники и их знакомые, когда они были еще живы. Позднее я нашел подтверждение их словам во многих книгах. Но с каждым годом становится все труднее находить правдивые сведения о жизни до революции 1917 года. Почти все свидетели дореволюционных лет уже умерли или настолько состарились, что ничего не помнят. Пользуясь этим, коммунисты извратили все факты, переделали книги, а старые газеты и журналы, хранящиеся в библиотеках, запретили выдавать для чтения. Теперь ложь стала называться правдой, а потому многие верят в то, что революция на самом деле принесла какие-то улучшения.

Мне хотелось есть. В сплошном потоке спешащих пешеходов, большинство которых несли в руках сумки или авоськи, я перешел на другую сторону Невского и вошел в угловой магазин «Гастроном». В магазине было много народу и стояли длинные очереди. Я подошел к кондитерскому отделу, где народу было поменьше, и, вынув из кармана все свои деньги, пересчитал их. Оказалось 8 рублей и 25 копеек. «До получки еще 5 дней, — соображал я, — по 1,5 рубля в день, чтобы не протянуть ноги с голоду… А сегодня, если даже 3 копейки за трамвай я платить не буду, а поеду „зайцем“, все равно больше 25 копеек потратить не могу!»

Я подошел к колбасному отделу и увидел на витрине только один сорт колбасы, по 2 рубля 40 копеек за килограмм. Отстояв сперва очередь в кассу за чеком, а потом — к продавцу, который вешал колбасу, я, наконец, получил свои 100 грамм. Я съел колбасу тут же в магазине, без хлеба, а потом опять вышел на улицу.

Дойдя до набережной Фонтанки, я повернул влево. Метрах в 50-ти от Невского возвышалось старинное здание с табличкой при входе «Ленинградская Городская библиотека». Я вошел в дверь и не снимая плаща поднялся по лестнице на второй этаж. Там я прошел по коридору, откуда видны были читальные залы, и вошел в «Конференц-зал». Конференц-зал представлял собой просторную комнату с круглыми столиками и стульями. На стенах комнаты висели портреты русских и зарубежных писателей, а также Хрущева и Брежнева. За столиками сидели или стояли человек 25. Многих из них я знал, но одна группа людей, державшихся поодаль от других, была мне незнакома. Знакомые мне люди были членами Ленинградского Городского Литературного объединения начинающих писателей и среди них — руководитель объединения, писатель Виктор Бакинский, пожилой человек, начавший свою литературную деятельность еще во времена Есенина и даже написавший в то время о Есенине знаменитую критическую статью, которую теперь можно увидеть под стеклом в Пушкинском доме, но нигде нельзя прочитать. Я стал членом этого объединения 5 лет назад, когда у меня появилась и созрела мысль — написать на базе моих дневников правдивую книгу о жизни простых людей в Советском Союзе под названием «Сергей Хлебов». Писателям необходимо общение между собой. Поэтому однажды я взял с собой политически нейтральный очерк «По Есенинским местам», написанный мною после посещения родины Есенина и моих дедов — Рязанской области, и пошел с этим очерком в Ленинградское отделение Союза Советских Писателей, находившееся в шикарном старинном особняке на набережной Невы. Дежурный чиновник, к которому я обратился, прочитал мой очерк, сделал несколько замечаний, а потом заполнил на меня анкету и вложил ее в свою картотеку (очевидно для КГБ, как на потенциального писателя антисоветчика). Затем чиновник дал мне направление для поступления в члены Ленинградского Городского литературного объединения начинающих писателей, сокращенно— ЛИТО. Это ЛИТО работало при городской библиотеке и собиралось на семинары один раз в неделю, по вторникам. Сегодня был вторник.

Как всегда, члены ЛИТО сидели по группам. Каждая группа имела собственные идеи в литературе. Тут были и ортодоксальные последователи социалистического реализма, которых возглавлял украинец-офицер, и «молодые бунтари», ориентирующиеся на Запад, в основном евреи, и группа приверженцев русского классического романа, пользовавшаяся презрением первых двух групп. Я, конечно, не принадлежал к первой группе. Мои литературные интересы были ближе ко 2-ой и 3-ей группам. Общим для всех членов ЛИТО признаком было почти поголовное высшее образование в какой-либо области и любовь к литературе.

Секретарь ЛИТО и мой друг, детский врач Лида Филатова, сидела за отдельным столиком и регистрировала приходящих в специальном журнале.

— Юра-а-а! — закричала она мне в своей обычной экспансивной манере, энергично повернув ко мне голову с крашенными рыжими волосами и с неизменной сигаретой во рту. — Юра-а-а! Иди сюда, пока место свободно: я тебе что-то расскажу!

Рассказ был опять из ее медицинской практики, о смерти ребенка. Хороший сюжет для какого-нибудь другого писателя, но только не для меня. У меня были свои, особенные темы, но о них никто кроме меня не знал.

— А что это за люди, которых я не знаю? — я показал Лиде на группу незнакомых людей.

— Вот не приходил на первое заседание ЛИТО после летних каникул, потому и не знаешь! — с упреком ответила Лида. — Это члены ЛИТО Выборгской стороны. Бакинский пригласил их в порядке обмена. — Кстати, а почему ты не приходил?

— Ой, долго рассказывать, Лида!

— Ничего, время еще есть. — Она посмотрела на часы. — Еще пятнадцать минут, да и сегодняшний докладчик, Игорь Ефимов, еще не появлялся.

— Ну, ладно… С работой у меня были неприятности… Пришлось искать другую работу. Только 9 дней назад я нашел ее…

— А как же институт? Там у тебя было такое положение?! Что случилось?

— Прогулял я.

— Прогулял? Вот чего от тебя никогда не ожидала! — Лида уставилась на меня и рассматривала с минуту. Потом с убеждением она сказала:

— Ну, если уж ты прогулял, значит, нужно было. Но почему ты забыл о том, что у тебя есть друзья? Почему ты не сказал мне об этом? Я бы нашла какой-нибудь выход… справку о болезни задним числом выписала… позвонила бы своим знакомым в Куйбышевскую больницу… все бы устроили!

— Ах, Лида! Это был тот единственный случай, когда никакая липовая справка не поможет!

Лида смотрела на меня и не понимала, какой-такой случай может быть в СССР, когда всесильные липовые справки оказываются бесполезными. Потом она спросила:

— Они уволили тебя?

— Нет, они хотели выпороть меня публично: разбор персонального дела на партсобрании и тому подобное — ты знаешь! Ректор Любавский, который еще недавно говорил мне, что «мы все не только уважаем вас, но и любим!» совершенно переменился. Он прямо пылал злобой ко мне. Но им не удалось. Вместо этого я сам подал заявление об увольнении, а свой партбилет пошел и отдал уборщице райкома партии.

— Что ты говоришь? — ужаснулась Лида.

— Ты не вздумай об этом рассказывать другим, — предупредил я ее. — А то мне пришьют агитацию. Это только между нами. Ясно?

— Ясно-о-о, — растерянно протянула она и зажгла очередную сигарету.

Тем временем подходили новые люди. Член ЛИТО инженер Марамзин привел на заседание свою жену, актрису престижного в СССР Ленинградского театра Комедии, которая была одета по последней моде — в какое-то платье из мешковины и по покрою тоже похожее на мешок. Несколько членов ЛИТО — офицеров, пришли на заседание в военной форме. Были тут и две или три пенсионерки, старые женщины, пишущие мемуары.

Последним пришел Игорь Ефимов, чье произведение было намечено к обсуждению в этот день. Это был красивый молодой человек высокого роста с правильными чертами лица, с длинной черной бородой, по профессии инженер по турбинам. За его спиной болтался рюкзак.

— Прошу прощения за опоздание, — обратился он к Бакинскому. — Я прямо из прачечной, — указал он на рюкзак. — Отстоял двухчасовую очередь. Я бы хотел перед началом заседания ЛИТО сделать одно маленькое объявление. Можно?

— Пожалуйста, — разрешил Бакинский, благоволивший к нему.

— Я хочу сказать насчет поэта Иосифа Бродского, — начал Ефимов, на ходу снимая плащ и бросая на стул. Под плащом у него оказался сверхмодный пиджак со специально обрезанными лацканами.

— Я никому не пытаюсь навязывать своего мнения! Никому! Я хочу только предложить познакомиться с его стихами тех, кто еще не знаком. У меня с собой есть несколько его стихов. Желающие могут взять их прочитать. А о полученном впечатлении я буду просить вас написать в «Ленинградскую Правду». Дело в том, что Бродский арестован и сослан на Крайний Север — возить навоз. Его стихи названы бездарными и безидейными и на этом основании его литературная работа не засчитывается за работу вообще, а он сам объявлен тунеядцем. Я надеюсь, что прочитав его стихи, вы будете иметь другое мнение и это ваше мнение, сообщенное в газету, поможет нашей кампании за возвращение Бродского обратно в Ленинград.

Во время этого объявления Бакинский с видимым страхом смотрел на Ефимова и вздохнул с облегчением, когда тот кончил. Чтобы не дать ему еще что-нибудь добавить о Бродском, Бакинский торопливо открыл очередное заседание ЛИТО.

— Товарищи! На сегодняшнем заседании мы разбираем пьесу Игоря Ефимова «Предки-потомки». Я надеюсь, что все члены ЛИТО уже ознакомились с ней в читальном зале.

По установленному правилу, члены ЛИТО должны были знакомиться с разбираемыми произведениями заранее. С этой целью автор сдавал свое произведение в читальный зал за две недели до обсуждения. На самом заседании автор зачитывал лишь краткий отрывок, после чего приступали к обсуждению. Пьеса Ефимова была в трех действиях, в каждом из которых участвовали одни и те же персонажи: Демагог, Девушка, Чудак, Писатель, Художник и другие, но время действия сильно отличалось. В 1-м действии герои жили в древнем мире, во втором — в средние века, а в третьем — в наше время. В первом действии Демагог высказал вслух свою мечту — возглавить народ, а Чудак неумышленно помог ему в этом, посоветовав сперва изобрести врагов для народа, затем призвать народ на борьбу с этими вымышленными врагами и естественным образом при этом, возглавить народ. Демагог так и сделал, а Чудака убил. Во 2-м действии Демагог — уже диктатор, который велел установить Чудаку памятник, якобы как национальному герою и основателю государства и велел детям целовать у памятника ноги. В 3-м действии показан Советский Союз, только для камуфляжа КГБ названо КБГ, а все имена и названия сделаны американскими.

Откровенность критики коммунизма вызвала у многих членов ЛИТО, несмотря на «хрущевскую оттепель», нечто похожее на шок. Однако, потом они быстро приняли правила игры, предложенные Ефимовым, и стали говорить, что «его произведение — отличный шарж на американский образ жизни». Я тоже выступил на обсуждении и сказал, что ненависть рождает только ненависть. Произведение Ефимова, очень талантливое по форме и содержанию, тем не менее страдает тем недостатком, что в нем нет ничего позитивного и поэтому оно может только усилить уже имеющуюся ненависть и ничего более. Однако, эмоциональный заряд его был так силен, что это произведение осталось в моей памяти навсегда. Заседание продолжалось до позднего вечера. После всех, Бакинский подвел итоги. Он заявил, что не сомневается в том, что Ефимов — настоящий писатель и разобранная пьеса — лишнее доказательство тому.

Мы вышли из здания библиотеки в 12-м часу ночи. Споры продолжались на улице, а на углу Невского и Литейного, где наши пути расходились, мы остановились, чтобы высказаться напоследок. Однако к нам сразу подошел милиционер:

— Граждане! Больше трех не собираться! Разойдитесь!

— Демагог велел больше трех не собираться! — шепотом пошутил кто-то и мы, попрощавшись, разошлись.

— Юра! Пошли ко мне! — взяла меня под руку Лида.

— Да ведь поздно! — возразил я.

— Ничего! Мы никогда не ложимся рано!

Лида жила недалеко от Городской библиотеки в подвальном помещении большого дома. Вместе с ней жили ее больная мать, а также муж и дочь. Пол в ее квартирке из двух крошечных комнат был на два метра ниже уровня земли, а маленькие окна никогда не давали достаточно света и в квартире круглые сутки горел электрический свет. Однако, Лида и ее муж-инженер, изо всех сил старались не только придать хоть какой-нибудь уют своей квартирке, но и зазывали к себе гостей. Я часто бывал у них.

Муж Лиды, Николай, действительно еще не спал, а работал над своей диссертацией. Лида рассказала ему новости, а затем вскипятила чай и мы стали пить втроем, обмениваясь впечатлениями.

— Как ты нашел работу? — спросила меня Лида.

— Иоаннович помог, мой друг. Он раньше работал в институте вместе со мной, а недавно перешел в Бюро Механизации инженерного труда Ленсовнархоза и меня тоже перетащил туда.

— А разве там не нужен допуск? После выхода из партии тебе вряд ли оставят допуск к секретной работе.

— Да, они уже забрали у меня допуск. Успели!

— А как же тебя приняли в Совнархоз?

— Долго рассказывать.

— В нашем распоряжении время до утра, — настаивала Лида.

— Иоаннович рассказал обо мне своему начальнику, Ивану Васильевичу Гурьеву и тот сразу проникся ко мне симпатией и заявил, что примет меня на работу без допуска и пока он жив, никто меня не уволит.

— Что же такое Иоаннович рассказал ему? О твоем выходе из партии?

— И о выходе из партии и еще кое о чем.

— Интересно! — заметил Николай. — Первый раз в жизни слышу такое, чтобы выход из партии кому-нибудь шел на пользу и служил к тому же рекомендацией для поступления на работу.

— Здесь особый случай. Гурьев не похож на других. Он — необыкновенный человек. Он сам рассказал мне все о себе.

— Что же он вам рассказал? — спросил Николай.

— Он рассказал мне, что во время 2-ой мировой войны он был морским офицером, но после потопления его корабля был направлен на украинский сухопутный фронт. Там он попал к немцам в плен. Гурьев оказался в плену, но морально не капитулировал. В лагере для военнопленных он подговорил большую группу солдат предпринять побег. И они бежали. Между прочим, Иван Васильевич признался мне, что для этого нужно было только повыше поднять ногу и перешагнуть забор из колючей проволоки.

— Хорош концлагерь, нечего сказать! — заметил Николай.

— Я уже слышала об этом от других людей, — сказала Лида. — Немецкие лагеря для военнопленных не были такими жестокими, как их политические лагеря. Но что же дальше?

— А дальше вот что: спрятав солдат в лесу, Гурьев пошел к управляющему одного из сахарных заводов и представился ему инженером, бежавшим от большевиков. Немец-управляющий поверил ему и пригласил работать на заводе. Гурьев сделался главным инженером завода, получил квартиру и прислугу, пропуск для поездок в Киев, и главное: право принимать на работу рабочих. Воспользовавшись этим правом, он принял в качестве охранников или грузчиков всех членов своего отряда. Поправившись и отдохнув после плена, отряд по приказу своего командира сжег сахарный завод, забрал имевшееся у немцев оружие, и ушел в лес. Теперь уже Гурьев стал командиром партизанского отряда. Его отряд участвовал во многих боях с немцами. Это был, по его словам, единственный партизанский отряд на Украине, возникший стихийно. Все остальные партизанские отряды были созданы по указанию Москвы и укомплектованы профессиональными специалистами по партизанской борьбе. Там были еще отряды украинских националистов, но они представляли для отряда Гурьева не меньшую опасность, чем немцы.

После возвращения Красной армии, Гурьев сперва был награжден орденом Ленина, а затем — арестован. Ему было предъявлено обвинение в том, что он руководил «анархической бандой». Это обвинение основывалось не на тех фактах, конечно, что он, чтобы прокормить отряд, не брезговал грабежом, а только на одном факте — в отряде Гурьева не было комиссара, а сам командир был беспартийным. Следствие шло долго и хотя, в конце концов, его реабилитировали, но пытки, оскорбления и издевательства в застенках КГБ сделали его совсем другим человеком. Затем его вынудили вступить в партию и он еще некоторое время служил во флоте. Дослужившись до пенсии, Гурьев вышел в отставку и пошел работать в Ленсовнархоз, где главным инженером был его приятель, по фронту. Там он получил должность начальника бюро механизации инженерного труда. Так что Гурьев имеет свои счеты с советской властью. Поэтому он и принял меня к себе на работу, игнорируя запрет из райкома партии и из других мест. Я в его глазах — такая же жертва произвола, как и он сам.

— Тебе, Юра, теперь надо быть очень осторожным в словах! — заметила Лида. — Гурьев не защитит тебя от КГБ, если оно посчитает, что ты занимаешься агитацией.

Спасибо за напоминание, Лида. Я это знаю не хуже тебя.

— Хочешь, я покажу тебе твои рассказы? — вдруг переменила разговор Лида.

— Какие рассказы?

— А те, что обсуждали на последнем перед летними каникулами заседании ЛИТО. Она вынула откуда-то большую папку, открыла ее и я увидел среди других напечатанных на машинке рассказов и свои два: немного сюрреалистический рассказ «Вот», а рядом с ним — «Рыболовный рассказ». Оба они были достаточно невинны и написаны мною специально для обсуждения в ЛИТО: каждый член ЛИТО должен был время от времени представлять свои произведения на обсуждение.

— Зачем они у тебя и почему дома? — спросил я.

— Я же секретарь ЛИТО и должна хранить у себя те экземпляры произведений, которые раньше находились в читальном зале. Но в библиотеке у меня нет для этого никакого шкафа и вот, поэтому, я храню дома. Потом она посмотрела на меня многозначительно и торжественно добавила:

— Когда-нибудь эти мои архивы будут на вес золота! Никто не знает наперед, кто из членов ЛИТО станет великим писателем, но кто-нибудь станет!