Глава XI

Глава XI

Несколькими часами позже Фрэнк, я и наш добрый приятель контрабандист рассекали волны по направлению к Южной Америке. Я и по сей день не могу сказать, как долго длилось наше путешествие — трёхзвёздочный Хеннесси оказался на редкость приятным попутчиком, и мы вовсю наслаждались его компанией, так что до остального мира нам не было никакого дела. Так продолжалось до тех пор, пока капитан не обнаружил, что на его посудине кончилась вода. И вовремя — мне тоже захотелось сменить напиток. Моя глотка была сожжена дотла контрабандной огненной водой.

Капитан приказал матросам взять ялик и привезти воду в бочонках. Я тоже спустился в лодку. Ярдов за двести до берега стало так мелко, что нам пришлось идти вброд.

К этому времени мой фрак потерял одну из своих фалд, белая сорочка украсилась пятнами грязи и потёками виски.[14] От моей шёлковой дымовой трубы остались только поля, и из вентиляционного отверстия торчала рыжая нечёсаная мочалка. Добавьте сюда ещё воду, хлюпающую в моих шикарных лаковых туфлях — и вы получите полный портрет городского сумасшедшего, которому каким-то необъяснимым образом удалось свести знакомство с самыми значительными людьми Трухильо.

Мне позарез требовалось промочить горло: во рту было пекло, а в ногах — ледник. Времени на то, чтобы объяснить туземцам, в каком бедственном положении нахожусь, не было. На глаза мне попался американский флаг. В эти мучительные мгновения неуёмного жара вид родного флага нёс радостное облегчение: свободу налакаться вдосталь и тем положить конец страданиям.

Под этим развивающимся флагом, по моему глубокому убеждению, я обязательно должен был найти какую-нибудь сострадательную душу. И я её нашёл.

На крыльце приземистого деревянного бунгало, в котором помещалось американское консульство, восседал весьма видный мужчина в безупречно белом парусиновом костюме. У него была крупная, благородно посаженная голова, волосы цвета нового шпагата, в больших серых глазах — ни малейшей искры веселья. Прямой, острый взгляд этих глаз подметил каждую деталь моего живописного одеяния.

Он уже хорошо приложился к успокоительному и потому пребывал в безмятежном, благожелательном настроении, причём на всём его облике лежала печать спокойной сдержанности. Наверно, какая-то важная шишка, подумалось мне, потому что вид у него был такой, словно всё вокруг принадлежало ему. Вот это, решил я, человек, по-настоящему достойный носить гордое звание американского консула.

Я почувствовал себя бульварным репортёришкой, пристающим с вопросами к миллионеру.

— А скажите, мистер, — обратился я к нему, — нет ли здесь места, где я мог бы промочить горло? Трёхзвёздочный Хеннесси уже всю глотку сжёг. Имеется тут что-нибудь другое?

— У нас имеется некое пойло, которое гарантирует вам приподнятое состояние духа, — ответил он приглушённым тоном, который, казалось, только придавал его словам ещё большую значимость.

— Вы — американский консул? — Я тоже перешёл на шёпот.

— Нет, всего только бросил здесь якорь, — сообщил он мне тихо, словно великую тайну. Затем его острый взгляд задержался на потрёпанных полах моего фрака.

— Могу ли я спросить, что послужило причиной вашего столь спешного отъезда? — поинтересовался он.

— Возможно, то же самое, что и вашего, — парировал я.

Его губ коснулась едва заметная усмешка. Он поднялся, подхватил меня под руку, и, поддерживая друг друга, мы отправившись вниз по улице, узкой, как кроличья нора, к ближайшей забегаловке.

Вот так произошла моя первая встреча с Уильямом Сидни Портером. Вместе мы отправились в долгий путь, заведший нас на многие годы в тёмный туннель. Когда же тропа вновь вышла на свет, она превратилась в широкий тракт, ведущий к мировой славе. И мой спутник тогда уже не был больше Биллом Портером, беглецом от закона, бывшим каторжником. Он стал О. Генри, самым великим из американских писателей-новеллистов.

Но на каждом повороте жизненного пути для меня он всегда оставался тем же спокойным, чудаковатым Биллом — удивительным, сдержанным, любимым другом, который вёл меня в мексиканскую забегаловку, где я выпил свой первый стакан в этом раю для беглых преступников.

В грязной глинобитной estanca[15] я нашёл то, что мне было обещано — гарантированное лекарство от плохого настроения. Но содержалось оно не в приторной, густой микстуре, о которой толковал мне важный человек на крыльце консульства. Оно было в беседе, полной юмора и произносимых самым серьёзным тоном шуток, беседе, ведущейся на размеренном, неторопливом, исключительно чистом английском языке, в то время как мы, облокотившись о расшатанный деревянный стол, опрокидывали в себя стакан за стаканом, не обращая внимания на количество выпитого.

Несмотря на сдержанность, которая, казалось, была неотъемлемой чертой его личности, я сразу же почувствовал к нему искреннюю симпатию и принялся излагать ему свой план — я намерен был поселиться в этой стране.

— Это совершенно восхитительное место для человека, не желающего особенно утруждаться, — заметил он.

— А в какой области лежат ваши интересы? — спросил я.

— Я как-то не слишком много раздумывал на эту тему, — ответил он. — Развлекаю вот новоприбывших.

— Должно быть, вы чертовски занятой человек, — предположил я.

— Вы мой первый клиент, с тех пор, как я прибыл сюда. Вам, должно быть, интересно, кто я такой и что делаю здесь?

В Гондурасе любой американец вызывает подозрения.

— О Господи, нет! — немедленно возразил я. — В моих краях никто не спрашивает имя человека и не суёт нос в его прошлое. Достаточно и того, что вы — парень что надо.

— Спасибо, полковник. — Он характерным движением закусил верхнюю губу. — Можете называть меня Билл. Думаю, так будет в самый раз.

Мы сидели там несколько часов — бывший грабитель с большой дороги в драном фраке и беглец в незапятнанно белых парусиновых брюках — и вместе мозговали, как бы нам получше инвестировать мои заработанные трудами неправедными денежки. Портер предложил кокосовую плантацию, кампанию по избранию президента и индиговую концессию.

В неожиданных поворотах его мыслей было столько очарования, что я обнаружил, что с нетерпением жду его высказываний. Я позабыл, что «Хелена» остановилась всего лишь, чтобы принять на борт воды, и, возможно, сейчас уже готова отчалить от берегов Гондураса, когда помощник капитана подозвал меня кивком головы. Второпях я чуть не опрокинул стол.

— Одну минутку. — Невозмутимый, тихий голос Портера остановил меня на полном скаку, словно натянулись невидимые поводья. — Вы американец. Как вы смотрите на то, чтобы отпраздновать славное Четвёртое?

— Что за Четвёртое?

— Четвёртое июля, конечно же, полковник, которое наступит этой ночью ровно в двенадцать часов. Давайте отпразднуем его как подобает.

Все, кто читал О. Генри, знают, как три мота-патриота праздновали день рождения американской нации. Он запечатлел эту пирушку в рассказе «Четвёртое июля в Сальвадоре». То, что выпало из его памяти, он домыслил, но многое из описанного, исключая фабрику по производству льда и тысячи долларов от правительства, случилось на самом деле.

Не помню, как это произошло, но Фрэнк сошёл с парохода и присоединился к нам. Далеко за полночь Портер взял нас с собой в консульство, где располагался его домашний очаг: там, в одном из углов большой гостиной стояла узкая койка. Он снял с неё несколько одеял и расстелил на полу, после чего все мы трое растянулись на них.

Наутро, в одиннадцатом часу, началось празднование Четвёртого июля. В нём приняли участие Портер, Фрэнк, два ирландца — владельца индиговой концессии, американский консул, я и один негр, которого мы взяли в свою компанию во имя соблюдения демократии. Для придания чествованию триумфа Америки над метрополией ещё большей торжественности, Портер настоял на том, чтобы к нам присоединился английский консул. Мы изложили своё предложение представителю его величества, и тот с энтузиазмом принял его, заметив, что «это будет чертовски забавная штука».

Среди крошечных хибарок Трухильо было всего четыре дома нормального размера. Мы стояли в тени губернаторской резиденции и с чувством выводили «Звёздно-полосатое знамя». Желая почтить нашего гостя, Портер предложил исполнить «Боже, храни короля», но британец запротестовал: «Не превращайте праздник чёрт знает во что!»

Мы начали торжества пальбой на улицах в лучших традициях Техаса — это был наш способ подготовки к вечернему фейерверку. Задумывалось также устроить барбекю и полакомиться жареной козлятиной в прибрежной лимонной роще. Этого нам было не суждено — помешала большая политика.

Своими выстрелами мы разнесли в дребезги пару estancas. Повсюду валялись битые стаканы, бармены-карибы сбежали. Мы перешли на самообслуживание, честно оставляя плату за каждый употреблённый стакан. Портер, самозабвенно лупивший бутылкой по зеркалу, из-за чего оно превратилось в груду осколков, повернулся к нам со странным, неподражаемым выражением лица — озорным и спокойным одновременно.

— Джентльмены! — возгласил он. — Туземцы пытаются присвоить себе наше законное Четвёртое июля!

Мы высыпали на улицу, разразившись беспорядочной стрельбой в воздух. К нам галопом приближался какой-то верховой — коротышка в ярко-красном кителе. Вслед за ним поднимали тучи пыли десятка три босоногих всадников — тоже в красных кителях, чем их одежда, фактически, и ограничивалась. Они вовсю палили из дедовских ружей, заряжающихся с дула, с таким зверским видом, как будто действительно собирались кого-нибудь прикончить.

В тот момент, когда их заводила на своей невидной серой лошадке поравнялся с нами, Портер ухватил его за пояс и стащил на землю. Я впрыгнул в седло, стреляя и испуская душераздирающие вопли, как умалишённый.

— Подкрепление! Подкрепление! — победной песней гремело сзади. Понятия не имею, куда и зачем я скакал.

Но на следующий день нас в нашей резиденции в консульстве навестил сам губернатор в сопровождении двух маленьких смуглых карибов. Он желал поблагодарить американских патриотов, оказавших неоценимую помощь в подавлении попытки государственного переворота. Их усилиями была спасена республика! Великодушным жестом он предложил нам кокосовую плантацию, одну из тех, что произрастали по собственной воле по всей территории страны. Потрясающий подвиг доблестных американцев спас великую гондурасскую нацию!

Мы даже не подозревали, что, оказывается, имел место переворот, как не знали и того, на чьей, собственно, стороне мы сражались. Портер поднялся на ноги и торжественно произнёс:

— Передайте нашу глубокую благодарность правительству, — ответил он с едва заметной покровительственной ноткой в голосе. — Доблестных патриотов так часто предают забвению!

Похоже, что, опрометью устремившись к дверям разнесённого нами кабака, мы своим вмешательством изменили ход истории. Правительственные войска преследовали повстанцев, а повстанцы не только успешно сопротивлялись, но им даже как будто сопутствовал успех. Правительственная армия сплотилась вокруг нас, и мы привели её к победе — бескровно и мирно.

Но мы не долго наслаждались триумфом. Правительство и вожди повстанцев преодолели свои разногласия. Генерал мятежников потребовал в качестве возмещения ущерба за оскорбление, нанесённое его войскам, выдать ему головы этих посторонних головорезов, задушивших революцию прежде, чем она по-настоящему началась.

Американский консул посоветовал нам уносить ноги, пока не поздно.

— Неужели в этом государстве американскому гражданину не найти защиты? — вопрошал я.

— О да, — ответствовал Портер. — Государственный департамент направит наше дело к Марку Ханне.[16] Он всесторонне изучит наши партийные связи. Затем наше дело будет направлено в иммиграционное бюро. К этому времени нас успеют уже десять раз застрелить.

Итак, нам оставалось только удариться в бега. По пути нашего поспешного отступления к берегу через живую изгородь прорвалась какая-то девчонка-карибка лет пятнадцати и кинулась ко мне. Цепляясь за мою руку, она захлёбывалась слезами и давилась словами. Я ничего не мог понять из того, что она говорила. Портер попробовал применить свои ограниченные познания в испанском.

— Девочка сильно взволнована, — сказал он. — Она лопочет что-то выходящее за грань моих познаний в испанском. Насколько я догадываюсь, она не прочь присоединиться к нашей компании.

Наша милая беседа была неожиданным образом прервана: какой-то здоровяк, не в пример здешним мелким туземцам, прорвался сквозь изгородь и схватил несчастную крошку за волосы. Я приласкал его по голове рукоятью своего сорок пятого.

И тут раздался сигнал — армию поднимали по тревоге. Разумеется, вояки охотились за нами.

Портер, Фрэнк и я с неотступно следующей по пятам юной девицей устремились к берегу. Портер на секунду приостановился, чтобы в самых изысканных английских выражениях извиниться перед маленькой туземкой за свою поспешность. У него, сказал он, срочные неотложные дела примерно в двух тысячах миль отсюда. Его объяснения не удовлетворили барышню, и она ещё долго стояла на берегу, что-то выкрикивая нам вслед, пока мы знай работали вёслами, направляясь к «Хелене».

Портеру это не нравилось. Прошли годы, мы встретились в Нью-Йорке, и он припомнил этот случай.

— Помните ту шоколадку, что плелась за нами по улицам Трухильо? Я всё думаю, о чём это она толковала.

Он не любил «незавершённых рассказов».

Наш новоявленный друг Билл решил разделить нашу судьбу. За душой у него не было ни гроша, да и о том, кто мы такие и куда направляемся, он тоже не имел представления.

— Каково место вашего назначения? — тихо спросил он, пока «Хелена» разводила пары.

— Я удрал из Америки с целью избежать места моего истинного назначения, — ответил я.

— Как далеко вы намерены бежать?

— Насколько хватит тридцати тысяч долларов.

Эти деньги завели нас куда дальше, чем мы рассчитывали.