Глава IV

Глава IV

Отец смотрел на меня с таким выражением, словно это он был виновен в трагедии, а не я. Это меня несколько приободрило. И надо сказать, ни слова упрёка я от него не услышал — ни тогда, ни все последующие годы.

Отец тихо и незаметно добился моего освобождения. Тремя днями позже мы с ним покинули Лас Крусес. Мне даже удалось избежать суда. Как выяснилось, отец начал жизнь сначала: выучился на юриста, добился успеха на этот поприще, воссоединился со своими родственниками и поселился в Чарлстоне, штат Вирджиния. Сыновей он послал в Вирджинскую Военную академию. Через четыре года мы с Фрэнком стали юристами. Тогда мне только-только миновало 18.

Должно быть, в самой нашей натуре таилось нечто неустойчивое и безрассудное, поскольку наша жизнь никогда не шла ровно да гладко: удачи и неудачи, подъёмы и спады сменяли друг друга беспрерывной чередой. Похоже, если удача шла нам в руки, мы всегда сами от неё отворачивались.

Я окончил колледж в один из таких спадов. Вся семья упаковала свой багаж и переехала в Колдуотер, штат Канзас.

Средний Запад был тогда ещё дикой, новой землёй. Из Канзаса мы опять переехали, взяли участок в Колорадо, построили городишко Бостон, продали городские земельные наделы, выручили 75 000 долларов и потеряли всё в борьбе за право считаться центром округа.

Без гроша в кармане в 1889 году мы двинулись в Оклахому. Тамошние поселенцы все до единого погрязли в страшной нищете. Правительство даже помогало им продуктами. Мы с Фрэнком были неплохими спортсменами и зарабатывали на жизнь, участвуя в соревнованиях по кроссу на сверхдлинные дистанции.

Но тут в нашей судьбе снова наметился очередной подъём, и он занёс нашего отца в округ Вудворд, куда губернатор Ренфро назначил его судьёй. Джон и Эд открыли адвокатскую практику в окружном центре, городке с тем же названием. Я был выбран окружным атторнеем в Эль Рено. Фрэнк получил должность заместителя секретаря суда в Денвере.

Теперь мы взлетели на гребень волны. Судья Дженнингс стал весьма видной фигурой в местном обществе. Его переизбрали почти единогласно. Джон и Эд были поверенными во всех значительных судебных делах. Отец построил прекрасный дом и завёл кругленький счёт в банке. Мы на всех парах летели к процветанию, когда вдруг на нашем пути, будто внезапно выросшая из под земли скала, встало дело Гарста.

Как бурная река прокладывает себе путь в твёрдой скале, так, казалось, многие события моей жизни: выстрел в кабаре в Цинциннати, одиночество в прериях, бесшабашная жизнь на пастбищах — вовлекли нас с Фрэнком в свой водоворот, проложили нам дорогу к грабежу и убийству. Дело Гарста стало предтечей падения.

В то же время, когда мой отец был назначен судьёй, шерифом округа стал Джек Лав. Джек был игроком и репутацию имел незавидную. Заняв должность, он завёл себе милую привычку арестовывать людей, а потом вымогать у них деньги, угрожая тюрьмой. В нём также развилась склонность прибирать к рукам земельные наделы. Таким образом он заграбастал 50 000 акров из собственности штата.

Фрэнк Гарст взял у него эту землю в аренду — под выпас 1700 голов скота. Они сошлись на том, что Гарст заплатит Лаву 3000 долларов. Полученный же им счёт намного превосходил означенную сумму. Гарст отказался платить. Лав подал в суд. Интересы Лава защищал Темпл Хьюстон, поверенным Гарста был мой брат Эд.

Лав заявился к Эду и предложил ему 1000 долларов за то, что тот поможет утопить Гарста. Эд отказался и выиграл дело. Основным доводом защиты стало то, что Лав вообще не имел никаких прав на землю и сам был к ней сбоку припёка.

Бедный-несчастный Лав, плакали его три тысячи долларов. Проигрывать он не любил. Судьба Эда была решена в тот момент, когда он выиграл дело. Лав только дожидался подходящего случая.

И дождался несколькими неделями позже. Я поехал в Вудворд навестить отца. Эд защищал группу ребят, обвинённых в краже со взломом. Обвинителем был Темпл Хьюстон, поверенный Лава. Эд попросил меня быть его ассистентом. Дело оборачивалось против Хьюстона. Атмосфера в зале накалялась. Я выступил с заявлением от имени защиты, и прямо посреди моей речи Хьюстон вскочил, рубанул кулаком о стол и проорал:

— Ваша честь, этот джентльмен ничего не смыслит в законах!

— А вы чёртов лжец, — отвечал я без особого запала, просто констатируя факт.

Это было всё равно что отвесить Хьюстону оплеуху. Он потерял над собой всякий контроль.

— Забери свои слова обратно, ты, чёртов маленький… — он прибавил оскорбительный эпитет и бросился на меня.

Его прямо перекосило от бешенства. Он схватился за свой сорок пятый, а мой в это время был уже направлен прямо ему между глаз. Казалось, будто ярость молниями разлеталась от нас по всему залу. Народ бросился к нам, кто-то выбил у меня из руки шестирязрядник. В этот же момент я увидел, что Хьюстона тоже окружили и забрали у него оружие.

На этом слушание в тот день и закончилось, но накал страстей южан-скотоводов так просто не охладишь. Сделать это могла только кровь. Мы знали — город бурлит, как взбудораженный улей.

Это был единственный раз в моей жизни, когда мне не хотелось сводить счёты с помощью кровопролития. Мы с отцом и обоими братьями отправились в контору Эда. Встревоженное лицо отца словно служило упрёком нашему бурному темпераменту. Он был сломлен: ему казалось, что вся его жизнь, полная труда и лишений, — лишь трагическая ошибка.

— Что ты намерен предпринять? — спросил он почти умоляюще.

— До завтра — ничего, — отвечал я, держа свои планы при себе. Я намеревался встретиться с Хьюстоном, извиниться за свои оскорбления, потребовать того же от него и делу конец. Если Хьюстон откажется — тогда и буду думать, что предпринять.

Из моих намерений ничего не вышло. Город разделился на две группировки — наша вдвое превосходила хьюстоновскую. Наши противники, даже пылая жаждой крови, всё же сообразили, что значительно уступают нам в числе. Как будто два тигра стояли, изготовившись к прыжку, и каждый ждал, когда другой окажется загнанным в угол.

Эд с Джоном решили остаться в городе и сторожить контору. Отец и я отправились домой.

У отца был добрый и беспокойный нрав, теперь, когда он страшился за нас, его натура проявилась особенно ярко. Он предался воспоминаниям. Впервые он вспомнил о том дне, когда ударил меня у лавки Шрибера. В глазах его стояли слёзы. Я знаю, его страшно мучила совесть за тот бездумный удар.

В десять мы легли спать. Летняя ночь была жаркой, и мы оставили двери открытыми. Я только-только задремал, когда вдруг на лестнице внизу послышался лихорадочный топот ног. Дверь распахнулась и чей-то сорванный голос прохрипел:

— Судья, вставайте, вставайте, судья, быстро! Обоих ваших сыновей убили!