Одна

Одна

После ухода от Лунёвых Аня дважды виделась с Александром. Первый раз он поджидал её у ФЗО. Она вышла из здания, а он стоит у крыльца — красиво подстриженный, благоухая одеколоном. Видимо, вначале зашёл в парикмахерскую, хотел хорошо выглядеть.

Ходили они по заснеженному скверику, он уговаривал её вернуться. Правда, не особенно напористо уговаривал: уж очень она уязвила его своим уходом. Когда же Аня решительно отказалась, спросил только:

— Потомства не намечается?

Посмотрела на него долгим взглядом, усмехнулась:

— Не переживай, алиментов платить не придётся.

Второй раз она увидела Сашку уже весной. Шла по улице Сталина мимо «Двадцатого» дома и вдруг увидела его. Совсем близко, впереди себя, да не одного: рядом шла молодая женщина, а он нёс чемодан, очевидно её. Аня растерялась, испугалась: вот он сейчас оглянется, увидит её, подумает, что она следит за ним… Она ускорила шаг, обогнала их, чуть приобернулась:

— Здравствуй, Саша.

И быстро ушла вперёд.

Пришла в ФЗО, забежала в пустой красный уголок и долго плакала. От неожиданности, от пережитого смятения, от нахлынувших воспоминаний. А ещё корила себя за то, что не сделала так, как сделал однажды он сам. Эту историю времён войны Александр как-то рассказал Ане. Был у него однополчанин-офицер, большой гуляка. Один раз Александр увидел того на тёмной улице под ручку с девушкой. А он знал, что у того дома остались жена и трое детей. Вот и подошёл Лунёв к однополчанину, взял его под локоть и сказал: «Что это ты гуляешь с девушками, а дома жена, дети…» Девушка в смущении убежала, однополчанин был взбешён. Но Александр считал, что поступил правильно… И теперь Аня представляла, что могла бы точно так же подойти к нему сзади, взять за руку и сказать: «Что это ты разгуливаешь с девушками, дома жена, дети…» Ему бы это наверняка понравилось, и он бы пошёл с ней. Был же и в их недолгой семейной жизни подобный случай…

Тогда они пошли втроём — Сашка, она и Татьяна, — в кинотеатр. До начала сеанса прогуливались в фойе. Играл оркестр, было много людей. У одной колонны стояла интересная, умело напомаженная и напудренная молодая женщина. Она с эдаким скучающим видом крутила на пальце надетый на колечко ключ. Александр кивнул на неё головой, усмехнулся с видом знатока:

— Это знак того, что она приглашает каждого желающего мужчину к себе.

Аня не поверила. Тогда он сказал:

— Вот я подойду, заговорю, увидишь, как она отреагирует. А захочу — и уйду с ней!

— Ну что ж, иди, иди! — подыграла ему Аня.

И он подошёл к женщине, заговорил. Та сразу заулыбалась, стала очень оживлённо отвечать… В это время прозвенел звонок. Аня и Татьяна подошли, Аня взяла Александра под руку, сказала:

— Ну всё, поговорил, и довольно. Пошли, сеанс начинается.

Александр был страшно доволен и горд. Он с милой улыбкой раскланялся со своей собеседницей:

— Извините, извините, нам пора…

Ведь Александр был убеждённый сторонник того, что за счастье надо бороться, а не уступать без боя, что жена должна отстаивать мужа всеми силами…

Но потом Аня успокоилась, вытерла слёзы и сказала сама себе: всё равно уже ничего не вернуть. Да и хочет ли она возвращать былое? Честно говоря, нет. Просто надо жить дальше…

Жила Аня сначала у Рыльковой, но потом та вышла замуж за баяниста, с которым они вместе работали. Ане стало неудобно стеснять молодожёнов. Она пошла к своему директору, объяснила ситуацию. И тот поселил её там же, где она и работала — в женском общежитии. Устроено оно было так: на каждом из шести этажей — длинный коридор от одного торца до другого. По обе стороны коридора — много небольших комнат на несколько человек, один общий умывальник, туалет, большая общая кухня. Вот здесь и Аня получила место, но не в общем коридоре, а в боковой комнате на лестничной клетке. Здесь располагалась как бы коммунальная квартира всего из двух комнат, с отдельным коридором и кухней только на эти две комнаты. Это считалось элитным жильём. В одной из этих комнат Аня жила ещё с двумя воспитательницами.

Полностью отдавалась работе. Тем более, что и работа была тут же, в этом доме, и ученицы с утра до вечера мелькали перед глазами со своими делами, проблемами. Выпускала стенгазету, организовывала концерты самодеятельности, вела хор и сама в нём пела — голос в наследство от отца достался очень хороший. Ну а в свободное время — книги, любимое занятие.

Но часто, словно без причины, охватывала её глубокая задумчивость, грусть. Тогда не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Она уходила куда-нибудь в пустую комнату, в красный уголок, садилась на подоконник и долго молча сидела — ни на что не обращая внимания, ничего не видя. Словно в сомнамбулическом состоянии. Она и сама не замечала, что то улыбка тенью пробегала по губам, то катились по щекам слёзы, с силой переплетались и разжимались пальцы…

Боже мой, как глупа была она! Как могла сказать беспечно: «Кто первый приедет, за того и выйду замуж». Ведь Вася Кочуков тогда ещё был жив! Василий… Добрый, всё понимающий взгляд, мягкая улыбка… «Как ты хорошо учишь детей», — сказал он ей когда-то. И тут же, как контраст, крик Александра «Ты где была!» на её объяснение: «Я учительница…». Как Вася писал ей из училища: «… понимаю, что тебе скучно. Если с кем-то интересно — встречайся. Но прошу тебя, Анечка, головы не теряй…» Такое доверие может идти только от настоящей любви — теперь Аня это понимала! И тут же вспомнила — они вдвоём с Александром стоят у зеркала, тот приложил кончик ножа к её груди: «Если не сохранила себя — вот так!» Словно бы шутил. Ах, Сашка, Сашка! А ведь во время войны ты был весёлым, добрым, как легко, по-хорошему помог незнакомой старушке — моей маме… Куда всё делось теперь, в мирное время? Нет, ты не жаден, как твоя мать или старшие братья, но думаешь о себе в первую очередь, выгоду ищешь! Обожаешь, когда тобой все восхищаются…

Больно кольнула в сердце мысль: а, может, когда посадил он на поезд мать, именно это было главным для него: смотрите, какой я доброжелательный, компанейский, оборотистый! Красовался перед собой и другими… Ведь не бывает так, чтоб человек резко менялся в разных обстоятельствах. Уже тогда в Лунёве было заложено то, что видит она сейчас. Она уверена, она точно знает: Вася Кочуков не стал бы другим. А ведь они с Александром ровесники, оба фронтовики, офицеры. А такие разные…

Беззвучные рыдания сотрясали Аню. От горького понимания того, как бы она сейчас могла любить Василия, и как это невозвратно, недоступно… Невозвратна её детская любовь к Петру Середе. А ведь она обидела этого тоже очень хорошего парня! Наверняка тогда, когда они случайно встретились в железнодорожном парке, в Бутурлиновке, он почувствовал и её разочарование, и её отчуждённость. Может, даже, и пренебрежение — что от себя-то скрывать. Господи, какая дурочка! Что с того, что парень невысок ростом? Ведь Петру рано пришлось идти работать, после седьмого класса. У старших братьев были уже свои семьи, а ему надо было кормить больную мать и себя. Работал грузчиком, таскал тяжести, вот и не вырос. Но в плечах был широк, силён. А главное — Аня словно вновь видит, — добрый, спокойный взгляд. И горечь в его голосе: «Ты интеллигентка, а я работяга, грузчик…»

«Интеллигентка»… Мостик воспоминаний перебросил Аню в военные годы. Володя Жага — вот он был настоящий интеллигент: образованный, воспитанный, тактичный, скромный… Однажды на их посиделки к Наде пришёл Отари — «Лимончик», — сказал: «Володи сегодня не будет, в штабе совещание на всю ночь». «А что, без него полковники и генералы не обойдутся?» — легкомысленно засмеялась Аня. Грузин слегка, краешком губ, улыбнулся: «Не обойдутся. Он главный специалист в одной важной области». Уточнять не стал, а девушки поняли, что расспрашивать не стоит. В тот вечер Отари ещё кое-что рассказал. Володя был настоящим боевым офицером. В одном бою он со своими солдатами первый форсировал реку, и потом, когда под сильным натиском фашистов основные силы отступили на другой берег, он и несколько бойцов остались, держали оборону полтора часа, пока наши вновь не подошли. Именно тогда Володя был тяжело ранен, а после госпиталя направлен служить уже в штаб. «Я уверен, его разыскивает высокая награда»… Аня вспоминала их встречи, разговоры, и вдруг поняла: именно он, Владимир Жага, любил её так, как никто другой — сильно, нежно, преданно. Так и не поцеловал, только за руку брал…

«Я думал, ты меня поцелуешь…» — из глубины своей памяти услышала она вновь голос Володи, в котором и просьба была, и надежда. Как она тогда ответила ему гордо — так ей казалось, что гордо. А ведь хотела и сама этого, хотела! Сейчас вдруг, когда уже ничего не вернуть, ей представилось, как откровение: тот поцелуй мог многое изменить. Прикосновение губ к губам дало бы их сердцам единый ритм, их души стали бы одним целым… И, быть может, зная, что его любят и ждут, Володя сильнее бы хотел выжить, был бы чуть осмотрительнее, осторожнее. И не погиб бы… Аня была совершенно уверена, что Владимир погиб, причём, вскоре после отъезда из Бутурлиновки! Иначе написал бы ей непременно, а потом и вернулся к ней… А так они даже не попрощались…

И не попрощались они… Погиб Володя, наверняка погиб, причём вскоре после отъезда из Бутурлиновки! Иначе написал бы ей непременно, а потом и вернулся к ней…

Какие рядом с ней, оказывается, ребята хорошие были! А она выбрала Сашку Лунёва. Да, красавец-лётчик, да, душа компании, воевал храбро, нравится всем кругом. Да вот только душа у него оказалась с гнильцой. Встретится ли ей в жизни такой человек, как те, кого она потеряла?..

…В минуты подобной Аниной меланхолии и уединения, учителя и воспитанники проявляли чуткость — не трогали её, оставляли побыть наедине. Жалели молодую учительницу, зная, что она ушла от мужа, переживает личную трагедию.

Однажды, когда ученицы ушли на практику на завод, Аня зашла в свою комнату. У неё как раз было вот такое состояние, и все действия она делала механически, заторможено. Включила электрическую плитку, чтобы что-то приготовить. А спираль перегорела. Забыв выключить печку из сети, Аня взяла два конца спирали и соединила их… Ударом её отбросило в другой конец комнаты. Она страшно закричала, затрясла руками, упала на пол. От этого удара спирали выпали из рук.

Аня была в комнате одна. Лицо её покрылось красными и синими пятнами. Она никак не могла прийти в себя. Понимала, что только что была на волосок от смерти. И в этом состоянии транса сами собой пришли к ней воспоминания о том, как несколько раз за свою жизнь она оказывалась вот так — на грани смерти…

В двенадцать лет она тонула. Тогда они только переехали с «Довгой» улицы. От нового места, рядом с вокзалом, недалеко была и речка Осередь. В один летний день Аня и три её подружки-ровесницы пошли поплавать, поплескаться в реке. К ним присоединилась девочка постарше, лет пятнадцати. Она служила у одних людей нянькой, с ней был её подопечный младенец. Нянька посадила ребёнка в траву на бережке, и все побежали в воду.

Ещё по пути Аня говорила девочкам, что она плавать не умеет. Это были её новые подружки, с которыми она недавно познакомилась, уже на новом месте. Они все ещё друг друга плохо знали. И, как выяснилось потом, девочки Ане не поверили, решили, что она шутит. Когда уже разыгрались в воде, они вдруг схватили её за руки и потянули со смехом на глубину. Когда Аня первый раз нырнула с головой, закричав, — смеялись. Второй раз — тоже. Но когда она и третий раз, на миг появившись, ушла под воду, поняли, что она и в самом деле тонет, испугались.

Нянька с ними не была: слегка окунувшись, она вернулась на берег к младенцу. Она всё видела и первая поняла, что происходит. Бросилась в воду, нырнула, поймала Аню уже под водой, потянула к берегу. Девочки, опомнившись, стали ей помогать. Аня была без сознания. Подбежали взрослые люди, стали её откачивать. Откачали. «Почему же ты нам не сказала, что не плаваешь?» — плакали её подружки. «Да я же говорила!» «А ты говорила и улыбалась…»

В шестнадцать лет Аню едва не задушила её лучшая подруга… С «Довгой» улицы переехали и соседи Волковых, на новом месте они тоже стали соседями. Там жила Анина подружка Зина. Однажды девушки пошли в летний кинотеатр в привокзальном сквере, на концерт приехавших артистов филармонии. Сидели, слушали. Рядом с Зиной сидел её знакомый парень. Зина уже вовсю кокетничала с ребятами, а Ане это было ещё не интересно.

Зина и её кавалер не столько слушали, сколько оживлённо разговаривали. Болтая и смеясь, Зина машинально закручивала платок в жгут. А потом, шутя, набросила этот жгут Ане на шею и продолжала дальше его закручивать, отвернувшись к парню… Никакой боли Аня не почувствовала — видимо, ей передавило сонную артерию. Только слышит она: музыка всё тиши, тише… И — ничего… В это время она без сознания упала Зине на колени. Та перепугалась, закричала, парень её — тоже, сбежались люди… И вновь слышит Аня — откуда-то издалека, тихо-тихо заиграла музыка. А потом всё громче, громче… Это она возвращалась с того света.

В войну, когда Аня уже приехала в Бутурлиновку, к ней пришла её школьная учительница Лидия Васильевна. Она и её, к тому времени уже покойный, муж Дмитрий Васильевич всегда вели параллельные классы. И если один болел — другой вёл уроки сразу на два класса. Тем более, что между классами имелась соединительная дверь — очень удобно. Аня училась у Дмитрия Васильевича, но и Лидию Васильевна хорошо знала. Теперь же они вместе работали в бутурлиновской школе, старая учительница уже часто прибалевала, и Аня её подменяла.

Лидия Васильевна собралась уезжать в другой город к замужней единственной дочери. Дом у неё был большой, богатый, обстановка очень хорошая. Кое-что она продала, но многое разобрали родственники и соседи. Аня помогала ей собираться, упаковывать вещи. Лидия Васильевна предложила: «Возьмите себе что-нибудь, Анечка. Вот эту вазочку, например». Но Аня отказалась взять очень красивую хрустальную вазу, постеснялась. А вот одна картина ей очень понравилась, в духе эпохи Возрождения: купающиеся в реке и нежащиеся на берегу полуобнажённые томные женщины. Лидия Васильевна с радостью дала ей эту картину, сказав, что она старинная, ещё её бабушки.

…Эту картину и я хорошо помню, с самого детства и до моего замужества. Она висела у нас в квартире и очень мне нравилась. А потом какая-то случайная женщина, агитатор, ходивший по квартирам перед очередными выборами, увидела и попросила её продать. Сказала: «Я художник-реставратор…». Мама отдала ей просто так — подарила, как когда-то подарили ей… Жаль, это случилось в моё отсутствие: я не дала бы это сделать…

Аня пошла на вокзал провожать Лидию Васильевну. Помогала ей затащить вещи в вагон и не заметила, как поезд пошёл. Вспомнила, что следующая остановка не скоро, а там ещё целые сутки ждать встречного состава! И, спотыкаясь о вещи, наваленные в длинном коридоре, в тамбуре, Аня побежала, распахнула дверь, прыгнула!.. Поезд шёл уже с приличной скоростью. В момент прыжка поезд нёсся как раз мимо заканчивающегося перрона. И Аня упала на самый его край. Чудом руки и ноги её не оказались под колёсами! Сила охватившего её ужаса заставила девушку без передышки бежать, не замечая боли. А ударилась она при падении очень сильно. Долгое время правая рука не работала: она не писала учебных планов, а в классе на доске за неё писала одна из учениц.

…Всё это Аня вспомнила, сидя, после удара током, на кровати в своей комнате, в общежитии ФЗО. Все случаи печальные, каждый мог закончиться для неё трагически. Но сейчас от этих воспоминаний такой сладкой болью сдавливало сердце! Ведь всё это происходило в той жизни, где был родной дом, Бутурлиновка, где были живы и мама, и тато, и брат Федя… Совсем недавно Аня ездила в Борисоглебск на похороны отца. Он умер там, в доме своей старшей дочери Дарьи. Но в её воспоминаниях все ещё были живы, здоровы, молоды. Была же у неё счастливая жизнь! И в будущем тоже будет! Нужно жить…