Харьков. Лунёвы

Харьков. Лунёвы

В Харьков поезд пришёл поздно вечером. Аня и Александр вышли на станции, которая называлась Лосево. В наше время — это всего лишь небольшая платформа для пригородных поездов. До войны и первые годы после здесь, как раз рядом с Харьковским тракторным заводом и заводским районом, действовала большая станция Лосево — с вокзалом, с узловой развязкой для поездов дальнего следования.

Шли молодожёны по ночному рабочему посёлку, с чемоданами, мимо двух шестиэтажных домов, стоящих друг напротив друга. Дома были длинные, и Аня мимоходом с любопытством смотрела в светящиеся окна. А там — убогая обстановка: табуретки, голые лампочки, какие-то тряпичные коврики на стенах… Не удержалась, сказала мужу:

— А ты говорил — Харьков, Харьков! У нас люди лучше живут, культурнее.

Он немного обиделся, объяснил:

— Да ведь это рабочее общежитие. Тут, конечно, бедно, да и живут приезжие из сёл. Мы с тобой будем жить по-другому.

Потом они пошли мимо другого, тоже шестиэтажного, но совсем иного дома. Он поразил Аню своей огромностью, необычной конфигурацией, величественными арками. Очень понравился. И Александр с гордостью рассказал ей местную легенду.

— Когда строили наш район для рабочих завода, решили поставить три дома — каждый в виде букв: «Х», «Т» и «З». Чтоб сверху, когда будут пролетать самолёты, было сразу ясно: здесь находится самый большой в стране Харьковский тракторный завод — ХТЗ! Начали с буквы «З», так было удобнее. Вот этот дом, — мы тут все называем его «Двадцатый», по его номеру, — и есть буква «З». Остальные построить не успели, началась война. Видишь, какой красивый, грандиозный! А ты говоришь…

Дальше пошёл ряд стандартных пятиэтажных домов. Ясно было, что здесь обитают люди другого уровня: на окнах красивые занавески, а иногда даже ажурные шторы, лампочки с абажурами… К одному из этих домов Александр и привёл Аню. Поднялись на второй этаж. Из-за дверной щели пробивался свет, в квартире раздавались громкие голоса, крик — там, похоже, ссорились. Аня с Сашей переглянулись.

— Не спят, — сказал он и постучал.

Тотчас там наступила тишина. Какая-то мгновенная суета, — и свет погас. Александр снова постучал — громко, уверенно. Дверь открыла молодая женщина, провела в комнату, включила свет. Свекровь, мать Саши, лежала в постели с болезненным видом. Аня бросилась к ней, ласково тронула за плечи, готовая обнять:

— Мама, вы больны?

Совсем недавно потерявшая свою любимую, заботливую маму, она готова была полюбить эту женщину, как родную… Умирающим голосом та сказала:

— Нет, ничего, я сейчас встану…

И кряхтя начала подниматься, не ответив на Анино прикосновение ни объятием, ни приветствием. Так началась Анина жизнь в замужестве.

В семье Лунёвых было шестеро сыновей. Трое старших — Григорий, Николай и Александр, — воевали. Алексей был инвалидом. Василий и Пётр не вышли ещё из подросткового возраста, в армию не призывались. Когда фашисты подходили к Харькову, мать с тремя оставшимися при ней сыновьями эвакуировалась в своё родное село, недалеко от города. Но и это село тоже попало в оккупацию, и самого младшего, Петра, немцы угнали в Германию.

Мать жила с сыновьями одна. Отец бросил их, но к тому времени старшие парни уже работали. Отец был штукатуром-маляром и, когда ещё жил в семье, брал на работы с собой четырнадцатилетнего Александра. Потому Сашка и умел делать все эти работы. Мать же никогда не работала, была домохозяйкой.

Все парни Лунёвы увлекались спортом. Стадион завода ХТЗ находился очень близко и был для них вторым родным домом. Александр до войны боксировал, другие бегали, играли в футбол, поднимали штанги. Однажды один из братьев, Алексей, в то время двенадцатилетний мальчишка, ехал на футбол, прицепился к трамваю, упал, и ему отрезало ногу… В войну — редкий случай! — в семье Лунёвых уцелели все.

Квартира у Лунёвых была изолированная. Две комнаты: одна большая, вторая поменьше. В ней стояла высокая каменная голландская печь, которая отапливала всю квартиру. И, надо сказать, отапливала отлично. Эта вторая комната служила одновременно и кухней. Эти дома — тридцатых лет постройки, — стоят и сейчас, в них живут люди. Правда, квартиры давно перепланировали. Появилось центральное отопление — голландские печи разобрались, комната стала больше. Когда провели газ и поставили газовые плиты, люди выносили эти плиты в коридор. Получалась двухкомнатная квартира с кухней в коридоре. Но так делали гораздо позже. Сразу же после войны квартира была такой, какой её застала Аня.

К приезду молодожёнов в квартире жили только мать и Татьяна — жена старшего брата Григория. Поженились они до войны, но после войны Григорий возвращаться к ней не торопился. Татьяна, работая на продуктовой базе, вела себя вольно, имела любовника, делала аборт. Григорию в армию об этом конечно писали. Пока Аня жила в семье, он так и не приезжал.

А вот через месяц после приезда Ани и Александра вернулся из Германии домой самый младший — Пётр. Когда его забрали туда на работы, мальчику было 14 лет. Служил он в батраках у какого-то немецкого фермера. О хозяине отзывался хорошо — тот его не обижал. Восхищался немецкой аккуратностью, порядком, деловитостью. Когда советские войска вошли в Германию, Пётр поехал на Родину. Добирался с трудом. Помогла ему одна еврейская семья, которая тоже возвращалась из Германии. Они приняли мальчика тоже за еврея: приютили, везли, кормили. А он и не опровергал: научился за годы на чужбине приспосабливаться.

Аня раньше думала, что Александр из Лунёвых самый красивый. Но увидела Петра и поняла, что нет. Этот мальчик, которому не было ещё и восемнадцати лет, уж очень был хорош. Высок, строен, смугл, черноволос, кудряв… Приехал Пётр оборванный, грязный, вшивый, с сильной перхотью в волосах. Вшей вывели, а перхоть не проходила. Тогда Аня взялась за него сама: несколько раз обрабатывала голову постным маслом — втирала в кожу перед мытьём. Справилась, перхоти не стало. Этот парнишка очень к ней привязался, любил её, всегда на её защиту становился, утешал.

Николай до войны тоже был женат на деревенской женщине. Она и жила там, в деревне, с их маленькой дочерью. Он постоянно присылал ей посылки с детскими вещами. Но мать эти посылки невестке не отсылала, оставляла у себя и складывала в «кучу». Эта «куча» вещей занимала часть большой комнаты. Состояла она, в основном, из посылок, присланных старшими сыновьями Григорием и Николаем из Германии. Чего там только не было!..

Однажды Аня с мужем собрались в центр города, в театр. У Ани были красивые вещи, которые она привезла с собой из Бутурлиновки — платья, туфли. А вот чулки уже поизносились. Тогда Александр весело сказал:

— Ничего, мы сейчас тебе найдём чулочки!

И полез в «кучу» — по многочисленным свёрткам и посылкам. Между прочим, показал Ане брусок тяжёлого жёлтого металла:

— Знаешь, что это? Ты такого, небось, и не видала!

Она и в самом деле не видала, пожала плечами.

— Это золото. Братья запаслись.

Нашёл и чулки, очень красивые, фильдеперсовые, с рисунком. Аня надела, полюбовалась на свои стройные ножки. Александр восхищённо поднял бровь, нагнулся, погладил, делая вид, что чулки:

— Ах, какие!..

Зашла мать. Глянула, поджала губы, хотела промолчать, но не выдержала, процедила сквозь зубы:

— Сам ни одной посылочки не прислал, а как из братниных посылок брать, то берёшь! Может, мне эти чулки ещё на кусок хлеба сменять придётся!

— Ладно, мать, не ворчи, — отмахнулся Александр. — Ты лучше скажи, что это?

И показал ей несколько детских вещей. Он наткнулся на них в «куче», когда искал чулки.

— Это же Николай своей дочери прислал? Ты почему их не отослала?

Он очень тогда рассердился на мать. А вскоре с братом Петром специально съездил в село, отвёз девочке все найденные вещи.

Тогда же, в вечер перед театром, он добавил Ане тут же, в присутствии матери:

— Ты, Аня, не обращай на неё внимание.

В тот раз Аня чулки не сняла, поехала в них. Была в нарядном платье и, чтобы не мять его, всю дорогу в автобусе не садилась, стояла, хотя муж и подсмеивался над ней. А вот чулки эти больше ни разу не надела, хотя Александр и повторил несколько раз:

— Ты их носи, не обращай на мать внимание.

Посылки мародёрские из Германии Александр и в самом деле не присылал. Брезговал. Ведь это были вещи, взятые из брошенных квартир, магазинов…

В нём, Сашке Лунёве, уживались словно бы два разных человека. Один — открытый, доброжелательный, весёлый и даже по-мальчишески озорной. Был такой случай — он сам со смехом рассказывал его Ане. До войны он работал шофёром, возил какого-то начальника. Но служебной машиной вовсю пользовались и жена, и дочь этого начальника, гоняли шофёра куда сами хотели. Однажды Александр повёз дочь и её жениха в театр. И такое зло его взяло: сидят сзади, милуются, как будто его вовсе тут нет, словно он — пустое место! Да ещё на служебной машине! Как буржуи какие-то… А шёл сильный дождь, прямо ливень. И тогда Сашка, не доезжая два квартала до театра, заглушил мотор, вылез, поднял капот, покопался в моторе для виду и развёл руками:

— Всё, дальше не поедем, заглохли…

И пришлось его пассажирам в нарядных одеждах бежать к театру под дождём — ни плащей, ни зонтов они не взяли, думали, что их подвезут прямо ко входу…

Но вот уже при Ане произошёл ещё один случай, над которым Сашка тоже весело посмеялся, как над забавным происшествием. Только ей было не до смеха…

У Лунёвых за городом было «поле», где они посадили картошку. Такие поля имели многие горожане: послевоенный год был не сытный, картошка очень выручала. Как раз в начале осени урожай созрел, и Лунёвы вышли всей семьёй, накопали, сложили в кучу, накрыли брезентом. Назавтра должен был приехать Александр на грузовой машине и привезти картошку домой. Но вышла неразбериха: днём Пётр встретил товарища на грузовике, договорился — поехали, погрузили её и привезли. Александр же, не зная об этом, поздно вечером тоже поехал на поле. Было уже темно. Он видит — куча картошки, накрыта брезентом. Как у них. Погрузил её и привёз. Дома и выяснилось, что привёз он чужую картошку, с соседнего огорода. Ошибка вышла.

Они сидели за столом, ужинали, когда Александр вернулся с картошкой и когда выяснилось, что она — не их. Лунёвы развеселились — экое приятное недоразумение! Все стали смеяться, решили, всё происшедшее — к лучшему.

— Ну и хорошо, — сказала мать. — Нам больше будет.

— Вот они остолбенеют! — представил соседей Сашка. — Забавная история!

Аня не могла поверить своим ушам. Ничего себе «забавная история»! Не могла скрыть своего возмущения:

— Как же так! Люди сажали, растили, собирали, а вы увезли!

— Так ошиблись же, Анечка!

— Надо сказать людям, пусть приедут к вам, заберут свою картошку!

— Ничего, не переживай, — успокаивал её муж, смеясь. — Я этих соседей знаю, они не бедные, не умрут!

— Вот и получается, что это воровство! — бросила в сердцах Аня.

Резко поднялась и пошла из комнаты. Мать поджала губы, сказала ей вслед:

— Не ко двору ты нам. Слишком честная…

Нечто подобное она скажет немного позже, когда Аня уже будет работать. В квартире, в том углу, где громоздилась «куча» вещей, стоял большой рулон ватмана. Для выпуска стенгазеты Аня взяла из него один лист. Мать сразу заметила, что рулон не так перевязан, спросила, кто трогал. Аня сказала, что она, объяснила для чего. Мать поджала губы:

— Так ты, значит, из тех, кто не в дом, а из дома…