Одна песчинка

Одна песчинка

«Во имя господа всемилостивейшего, милосердного, смерть таранам!» Так начиналась новая прокламация Бонапарта, расклеенная во множестве экземпляров на улицах и площадях Каира перед походом в Сирию. Монж был немало удивлен столь оригинальным текстом. Войдя в штаб-квартиру главнокомандующего, он удивился еще больше: облачение Бонапарта составляли не генеральский мундир и треуголка, а… халат и чалма. Была пятница, и главнокомандующий решил посетить мечеть — для укрепления связи с арабами. Перед Монжем стоял не Бонапарт, а Али~ Бунабарди-паша, известный арабам победитель Мурадбея и владыка Востока.

— Религия, дорогой мой ученый, — сказал он, — тоже политика, но политика постоянная и потому сильная. Магомет был мудрым пророком. И мы должны уважать обычаи страны.

— А какая религия лучше остальных, — спросил Монж, — и в чем ее сила?

— Если уж говорить о моих взглядах, — ответил Бонапарт, — то деятельный Магомет мне ближе, чем страдающий Христос. Магометанство проще христианства, логичнее, понятнее, да и сильнее его, так как за десять лет завоевало полмира. А христианству для этого понадобилось триета лет. Магомет существовал, это бесспорно. Он проповедовал, завоевывая — он действовал. А жил ли Христос — неизвестно. Думаю, что его не было. А возможно, и был некий фанотше, которого казнили подобно другим фанатикам, считавшим себя пророками. Среди иудеев постоянно появлялись такие… Стоит ли таким верить?.. Будь я обязан иметь какую-нибудь религию, я поклонялся бы Солнцу — источнику всякой жизни, настоящему богу Земли.

Эта мысль более импонировала Монжу, чем все остальные. У него тоже было свое божество, в которое он свято верил, — сила человеческого знания. Именно знания, просвещение, промышленность перевернут весь мир, создадут всеобщий достаток и устранят бедность, несправедливость и произвол. Так он думал и в это верил. Ради знаний, ради науки Монж и приехал в эту знойную страну, ради них он и пошел с армией Бонапарта в Сирию. Вместе с Монжем отправился в опасный путь и его неразлучный друг Бертолле.

Неистовое солнце, которому собирался поклоняться Бонапарт, палило немилосердно, словно хотело сжечь дотла все живое. Песок сверкал ослепительной белизной, горячий воздух колебался над пустыней подобно струям расплавленного стекла. Горизонт извивался и гримасничал, заманивая путников химерическими картинами в бескрайнюю даль.

Монж и Бертолле делили с армией все тяготы походной жизни, проявляя редкое самообладание и самоотверженность. Их дружба, сложившаяся на благодатной почве научного поиска еще в предреволюционные годы, окрепшая во время совместной общественной и инженерной деятельности по организации производства оружия и боеприпасов для обороны республики, теперь была скреплена еще совместным преодолением опасностей в сражении на Ниле, в обороне Каирского института, в походе в Суэц… А ведь ученому, не имеющему оружия, сохранить хладнокровие во время боя гораздо труднее, чем вооруженному солдату, действия которого к тому же направляются неумолимыми приказами командиров.

«В Египте, — писал Кювье, — Бертолле и Монж подвергались не меньшим опасностям, чем военные люди. Они показывались во всех опасных пунктах. Их имена получили в армии громкую известность. Монж и Бертолле были так популярны среди солдат, и имена их до того привыкли г произносить вместе, что в армии многие полагали, что имена эти принадлежат одному человеку… Ходила легенда о том, что. именно Монж-Бертолле и был тем ужасным лицом, которое якобы дало Бонапарту несчастную мысль сунуться в эту проклятую страну».

Позже весь мир облетела крылатая фраза Бонапарта «Ослов и ученых — на середину!» В ней отразилась его забота и о сохранении жизни ученых, вместе с научной «кладью» в их головах, и о сбережении вьючных животных, которых было крайне мало. Гораздо реже упоминают, что измотанные тяготами походной жизни солдаты в отместку ученым порой их именами называли своих ослов. Так что еще не известно, кто кого опередил в знаменитой шутке — солдаты ли генерала или он их.

Солдатам трудно было судить об истинных причинах своих бед, но они слишком часто видели ученых вместе с главнокомандующим и знали об их большом влиянии на него. Солдаты страдали, порою роптали, но мужественно выполняли свой долг. Их славный военачальник делил с ними все трудности походов.

Начало сирийской кампании было блестящим. За несколько дней Бонапарт овладел Эль-Аришем, Газой и Яффой. Дорога на Иерусалим была открыта, но Бонапарт — тонкий политик — решил не связывать своего имени с этим городом. Он пошел на Акку, имея в виду взять ее, не разрушая. Этот город занимал важное место в его планах на будущее. Это был ключ к Индии. Однако планы и действительность на этот раз жестоко не совпали.

В крепости заперся шестидесятилетний атлет Джезар-паша, правивший городом на правах визиря. Он был одновременно и министром, и канцлером, и казначеем, и секретарем, исполняя порою обязанности повара, садовника, судьи и палача. Джезар не обольщался на счет своих возможностей оборняться и уже подумывал о сдаче. Но аллах милостив даже к палачам: в Акку пришла эскадра английского капитана Сиднея Смита, который по пути захватил флотилию Бонапарта, доставлявшую морем артиллерию и снаряды.

Осада затянулась. Чтобы пробить брешь в стенах крепости, нужны были ядра и ядра, а их-то не было. Поэтому пришлось пойти на хитрость: солдатам объявили, что им будут платить за каждое ядро от восьми до двадцати су в зависимости от калибра.

«Занимательно было смотреть, — пишет один из очевидцев, — как солдаты выстраивались на берегу, становясь мишенью для англичан, и лишь только успевали вызвать стрельбу с судов, кидались наперегонки за бомбами». Собрав все свои пушки и мортиры, все свои и чужие ядра, Бонапарт пробил-таки бреши в укреплениях и приготовился к штурму: он спешил, ибо хорошо понимал, насколько серьезно подрывает его престиж этот захудалый городишко. Он созвал военный совет, чтобы спросить мнение своих генералов. Все согласились с Бонапартом. Один лишь Клебер молчал. Когда же Бонапарт в упор спросил генерала о его мнении, тот ответил: «Конечно, кошка пройдет через такую брешь…» Бонапарта возмутило столь неприятное и резкое суждение, но не остановило его. Главнокомандующий приказал идти на штурм.

Борьба началась ожесточенная. Выражаясь словами того же Клебера, турки бились, как христиане, а христиане — как турки. Невзирая на всю свою храбрость и ловкость, французы были вынуждены отойти с большими потерями.

Осада провалилась. Ни хитроумные подкопы и подрывы больших зарядов, ни артиллерийский обстрел, ни дерзкие атаки успеха не дали. В тяжелом бою получил смертельную рану и скончался начальник инженерных войск Кафарелли, руководивший всеми саперными работами. В полубессознательном состоянии лежал в палатке тяжело больной Монж. Лихорадка ли, чума ли, другая ли болезнь его свалила — толком не знали. Полное физическое истощение и тяжелое моральное состояние своего друга видел Бертолле и потому переселился в его палатку. В течение трех недель знаменитый химик, пренебрегая опасностью заразиться, не отходил от постели знаменитого математика. Больного ежедневно посещал Бонапарт. Видимо, он помнил о том обещании, которое дал в Париже супруге Монжа: «…Я не отпущу его от себя ни на шаг…» Он даже начал издавать специальные бюллетени о действиях армии и о ее успехах настоящих и мнимых, чтобы поднять дух Монжа и как-то помочь медицине.

Дело, однако, если и шло на поправку, то очень туго. Неудачи войск, безуспешно осаждавших крепость, усугубляли страдания математика. Как инженер, отлично знающий фортификацию, Монж видел, что давно истекли сроки, которые могла бы выдержать сухопутная крепость при правильной осаде. Здесь же перед Бонапартом была крепость, неустанно снабжаемая с моря. Осаждать ее можно целую вечность.

Увидев бесперспективность и даже опасность дальнейшего пребывания своих войск у стен Акки, когда можно было ожидать появления в Египте новых турецких армий, Бонапарт снял осаду.

«Этот дьявол Сидней Смит испортил всю мою карьеру, — говорил он впоследствии, — Если бы я овладел Аккой, я надел бы тюрбан и нарядил бы мою армию в широкие шаровары… Я стал бы императором Востока и пришел в Париж через Константинополь!»

Капитан Сидней Смит и в самом деле был калач тертый. Этот человек со складом характера, не менее авантюрным, чем у Бонапарта, провел жизнь, полную приключений. Он служил в английском, шведском и турецком флоте, воевал в Америке и во Франции, сидел и в парижской тюрьме и в английском парламенте… Через полтора десятка лет после осады Акки, когда речь шла о дележе империи Наполеона, он выступал в Вене как представитель Швеции, уже будучи адмиралом.

Захудалый городишко Акка, «эта песчинка», из-за которой рухнули завоевательские планы Бонапарта, осталась в истории самой восточной точкой, до которой ему удалось добраться.

Обратный путь в Египет был ужасен. Сто двадцать часов ходьбы по пескам среди ужасающего зноя. Именно ходьбы, потому что Бонапарт приказал всем спешиться и сам шел пешком. На лошадях везли раненых. А тех, что болели чумой, оставили умирать в пустыне. Так окончился этот поход Бонапарта. Он обошелся завоевателю Востока в три тысячи солдатских жизней.

В Каир вошли под гром пушек и музыку оркестра. Каждый солдат выглядел молодцевато и нес пальмовую ветвь… На театральные зрелища великий полководец был большой мастак.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.