Мой Казанова – это конец мифа[8]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Мой Казанова – это конец мифа[8]

«Премьер». Итак, вы стали Казановой. Как бы вы охарактеризовали этот персонаж?

А. Делон. Как конец мифа.

– Казановы?

– Конечно.

– Может быть, также Делона?

– Если кое-кто на это рассчитывает, им лучше потерпеть. Казанова был выслан из Венеции и проклят обществом. Теперь у него одно желание – вернуться домой и умереть. В XVIII веке пятьдесят пять лет было почтенным возрастом. Он чувствует себя старым, потрепанным жизнью, приближающимся к концу чело веком. Им владеет столь понятное желание вернуться на родину. Казанова не испытывает потребности доказывать, что он неисправимый соблазнитель или юбочник. Сие ведь было бы так безобидно. С моей точки зрения, речь идет не о проблеме обольщения, а скорее о вызове самому себе. Прежде, встречая женщину, он сразу хотел ее соблазнить и заняться любовью. Но приходит день – и фильм подчеркивает это, – когда он встречает женщину, которая отвергает его авансы. Он ничего не может понять. Его охватывает паника, к тому же реакция женщины необычна для него. Он попробует тогда пойти с ней до конца. Однако я не считаю, что он был влюблен в нее. Если бы так, финал в картине был бы иным.

– Не станем раскрывать стратегию Казановы для достижения своей цели в отношении этой молодой женщины, которая противится ему. Ведь подобный способ часто применялся соблазнителями XVIII века!

– Это было обычным делом. Электричества не было, только свечи. Эту сцену не просто было показать, ибо она насыщена сильным любовным чувством. В идеале ее надо было бы снимать в темноте, но это невозможно.

– «Возвращение Казановы» означает, как мне кажется, возвращение Делона к большим ролям, порывающим с размытым «имиджем», к которому он нас приучал в последних фильмах.

– Постойте. Я знаю, что печать будет обыгрывать название картины: «Возвращение Казановы – возвращение Делона». Увидите, скоро этот заголовок на печатают на первых страницах газет. После тридцати пяти лет карьеры говорить о возвращении – чистый обман. За все годы я не снимался только в 1987 году, ибо хотел доставить себе удовольствие и записал пластинку «Как в кино», разъезжая по всей Европе с ней и с клипом, пропагандировавшим ее. Скоро как кинозвезда я отпраздную свой сотый фильм. (Ален Делон плохо считает. – А.Б.)

– Вы по-прежнему пресыщены этим обстоятельством?

– Нет, это редкое явление в нашем мире. Могу я предложить вам заголовок для вашего интервью?

– Извольте. Поскольку вы уже побывали в шкуре актера, продюсера, режиссера, почему бы вам не выступить в качестве журналиста?

– Тогда я бы дал такой заголовок: «Возвращение Делона в любимой всеми роли».

– Герой «Нашей истории» Робер Авранш был алкоголиком, неудачником. Ален Делон само уничтожался там и тем не понравился зрителям. Вы и сами признавали, что ваш герой противоречил тому «имиджу», к которому все привыкли.

– Но тогда при чем тут актер? Когда он снимается в «Нашей истории» или другом фильме, в его задачу как раз входит по-разному решать всякие роли.

– Может быть. Но «Возвращение Казановы» обладает еще одним качеством. В нем журналисты обнаруживают актера, о котором доселе не имели понятия. Актер Делон полностью слился со своим героем, а не наоборот, и предстает в весьма отдаленном от категории «секс-символа» качестве.

– У журналистов короткая память, как говорил генерал де Голль. Им охота сжигать короля ежедневно. Если пересмотреть «Господина Клейна», можно наверняка похихикать, представляя себе Делона евреем с желтой звездой, преследуемым милицией. Но ведь не нашлось лучшего актера, чем он, на эту роль – беглеца, преследуемого зверя. Мое детство по крайней мере позволяет мне назвать его своим близнецом.

– Может быть. Думается, в благодарной людской памяти есть десять – двенадцать великих фильмов. Они также принадлежат истории. Например, снятый Рене Клеманом «На ярком солнце», «Леопард» Лукино Висконти, «Самурай» Мельвиля и т. д.

– Они стали классикой, так мило, что вы их вспомнили. Не забывайте еще «Рокко и его братья» и «Хищники». Самым большим коммерческим успехом пользовался «На ярком солнце». Его видели во многих странах мира. «Возвращение Казановы» нуждается в большом успехе. Если этого не случится, я не смогу больше делать фильмы.

– В фильме ми видим ваш совершенно неожиданный дуэт со слугой, которого играет Фабрис Луккини.

– Он великолепен.

– Для вас Казанова – образец? Соответствует ли он своей жаждой обладания женщинами, которых тотчас бросает, темпераменту Делона?

– Казанова не служит для меня примером, когда берет женщин, словно пешек, использует и бросает. Зато как человек – да, это пример. У него много общего со мной. Как и ему, мне пятьдесят.

– Немного больше.

– Действительно, в ноябре мне будет пятьдесят семь лет. Я ничего, в общем, против этого не имею. Но ставлю перед собой вопросы – о возрасте, о жизни. Подобно ему, я воспринимаю как неизбежность, что прошлое – невозвратимо, а будущее не станет наверняка таким уж блестящим.

– «Тухлое мясо», по выражению Эльзы в фильме, желудочные колики – все это подчеркнуто нарочно?

– Естественно, я демонстрирую в тот момент тухлое мясо. Я набрал лишних пять кило для роли, ибо таким я себе представлял моего героя, то есть немного тучного, грузного. Я хотел, чтобы все видели его живот под жилетом, чтобы лицо его выглядело слегка потрепанным, ибо таков он в великолепной книге Шницлера, экранизированной Жан-Клодом Каррьером. Однако, когда актер прибегает к таким методам во Франции, журналисты не стесняются напечатать его фото в профиль, чтобы все увидели его живот. И вопрошают: «Что случилось с Делоном?» Когда же это проделывает американский актер, о нем пишут как о гении.

– Вы имеете в виду Де Ниро, который в «Бешеном быке» набрал пятнадцать кило. Этого требовала роль Джека Ла Momma. Чем вы объясняете такое разное отношение?

– Тем, что все исходящее оттуда рассматривается как слово божье. К тому, что делают американцы в области кино, относятся очень ревниво, с завистью, но уважением.

– Как вы относитесь к новому поколению французских актеров, выходцев из труппы «Сплендид» (популярного театра, возглавлявшегося тогда Жозианой Баласко. – А.Б.), как Жерар Жюньо, Тьерри Лермит? Или к Сандрин Боннер?

– Как к людям, стремящимся показывать в кино отталкивающие стороны жизни. Мне это не нравится. Откровенно говоря, я бы не прочь публично подискутировать об этом в телепередаче, ибо то, что вы утверждаете в печати, всегда искажает истинное положение вещей, и люди спешат заявить: «О, но Делон вечно жалуется, он не настроен примирительно, как Мишель Блан или Жерар Жюньо». Моя концепция кино иная, чем у них. Кино – это искусство «звезд». Они присутствуют для того, чтобы люди грезили. Их фильмы надо смотреть в больших залах, как во времена моей юности. Чтобы ими восхищаться, надо взирать на них снизу вверх, а не наоборот. В свое время на экране люди видели, как Гарри Купер целовал Ингрид Бергман или Грейс Келли. Это было великолепно. Зрители выходили из зала в восторге, говоря: «Ты видел, как это чудесно! Они были так красивы!» Но наступил день, когда, по разным причинам, людям сказали, что герои должны быть ближе к действительности, чтобы каждый мог сопереживать с ними. С этой минуты актеры стали похожи на соседних слесарей или на мою консьержку.

– О ком вы думаете, когда говорите о людях, породивших такую антимоду?

– Я не стану называть имена, но в пропаганде этой омерзительной антимодной моды участвовали многие.

– Кто эти люди по профессии?

– Журналисты «Экспресса», «Нувель обсерватер». Помнится, на каком-то Каннском фестивале один журнал вышел с заголовком «Да здравствуют антизвезды!». Это невыносимо!

– Кого из знакомых вам режиссеров вы можете назвать самым лучшим?

– Никого. У каждого свои достоинства. Я делаю различие между режиссурой и умением руководить актерами. Они либо постановщики, либо немного руководители актеров, либо режиссеры, вовсе не умеющие работать с актерами. Тех, кто сочетает эти три качества, можно пересчитать по пальцам.

– Кто это сегодня?

– Клод Сотэ, Полянский, Коста-Гаврас. И другие…

– Забавно, что у них вы как раз никогда не снимались.

– Об этом спросите у них самих. Лукино Висконти, Репе Клеман, Жан-Пьер Мельвиль обладали этими качествами, необходимыми для истинных режиссеров.

– Кажется, вы принимали большое участие в работе с актерами на «Возвращении Казановы».

– Скажем лучше, я помогал. Тем, кто меня знает, известно, что я люблю давать, много отдавать.

– Послушав вас и увидев с некоторыми друзьями, с вашей дочерью, легко убедиться, что вы бываете взволнованы, как ребенок.

– Разумеется. Бывает, что я плачу, как маленький.

– Когда вам присудили «Сезара», хотя вы и не удостоили собрание своим приходом за ним, вы все же гордились, были взволнованы… Я не ошибся?

– В куда большей степени я был взволнован словами Колюша, комментировавшего мое отсутствие. Я был потрясен тем, как он это представил.

– Как швейцарского гражданина, иностранца, занимающегося трансфертом капиталов?

– Вот именно. Он именно так и сказал.

– Вернемся к Казанове. Вы хотите сказать, что отличаетесь от него в той степени, в какой в своих отношениях с женщинами больше живете страстью, чем любовью?

– Я хочу лишь сказать, что это Казанова – обольститель, а не я. Меня превратили в обольстителя, это совсем другое. Я не умею клеиться к женщине. С моей точки зрения, быть обольстителем – значит обладать определенной техникой в подходе к женщине… А я никакой такой техникой не владею, ибо инициативу всегда проявляли женщины.

– Вас не огорчает, что годы все равно сказываются? И что в дальнейшем женщины будут вами интересоваться все меньше?

– Если бы знали, как меня огорчает мой возраст! Всему виной моя обостренная чувствительность. А также тот факт, что я слишком уважаю других и себя. И не хочу им показывать свое другое лицо, ослабленного, дряхлеющего человека. Тогда мне становится понятно, что я уйду раньше. Я никогда не покажусь старым и безобразным, никогда.

– Такой день неизбежно наступит!

– В этот день я, вероятно, уйду, как Хемингуэй.

– Покончив с собой?

– Да.

– Почему бы постаревшему Делону не играть президентов республики или роли патриархов? Ведь Габен именно так и поступал!

– Мы говорим о разных вещах. Я говорю не о том, чтобы играть, я думаю о том, как жить. Разумеется, я еще смогу некоторое время играть роли президентов или старперов. Но жить – это нечто иное. Я рассчитываю, впрочем, жить достаточно долго, чтобы вырастить дочь. Я так любил жизнь, женщин, я так любил то, что в конечном счете происходит с немногими мужчинами, во всяком случае, с большой интенсивностью, как, например, у Монтана, что было бы ужасно отложить все это в ящик воспоминаний.

– Кого из женщин вы больше всех любили?

– До Розали – Мирей Дарк. Мне неизвестно, как я состарюсь, но в тот день, когда пойму, что не способен сделать женщину счастливой в моем понимании и как я того желаю, я покончу с собой. Это мне совершенно ясно.

– Каким образом?

– Самым лучшим, подходящим и быстрым способом.

– Выстрелом из охотничьего ружья, как Хемингуэй?

– Нет. Я не позволю так обезобразить себя. Нет, с помощью небольшой дырки.

– Из револьвера?

– Так точно.

– У вас дочь, которую вы обожаете. Это великолепно. Когда вы о ней говорите, у вас на глаза навертываются слезы.

– Вот почему я не покину вас раньше, чем она вырастет, раньше, чем не обеспечу ее всем.

– Значит, не раньше, чем лет через 25?

– Скажем, когда ей будет двадцать. Кто знает, может быть, я еще буду в семьдесят пять лет молодцом…

– Вы уже обрели ту же физическую форму, как до роли Казановы?

– Да, я сбросил три кило. Никто уже не скажет: «Что случилось с Делоном?», когда увидит фильм.

– Случалось ли, что такой актер, как вы, снявшийся в большом количестве классических фильмов и отметивший своей личностью немало других картин, вдруг ошибался в выборе несовершенного сценария? Ведь самое любопытное то, что это не отражалось на вашем статуте «звезды».

– Отвечая вам, могу сказать, что совсем не просто быть всегда на высоте и удовлетворять всех. Среди зрителей были такие, которые обожали «Господина Клейна», а другие «Убрать троих», есть и такие, которые утверждают: «Какая гадость этот „Господин Клейн“!» Когда я сам выбираю сценарий, мне бывает очень трудно остановиться на наиболее для меня подходящем. При чтении все может выглядеть чудесно, все нравится, а потом в ходе работы – все меньше и меньше. Это как при выборе галстуков. Мне всегда нужен кто-то рядом, чтобы сказал: «Бери этот».

– В разговоре со мной ваши глаза лишены былого стального цвета, с каким вы выглядите на афишах или когда играете полицейских или бандитов.

– Мой взгляд изменился с тех пор, как родилась дочь. Знаете, как чудесно иметь дочь в пятьдесят лет.

– Какие у вас планы?

– Собираюсь работать этим летом с Жаком Дереем. Потом есть еще два больших проекта: экранизация Сименона и фильм с Вимом Вендерсом.

– Вы, кажется, из немногих, кто соглашается говорить о своих гонорарах?

– Я никогда о них не говорил.

– По поводу сериала «Кино» вы все же признались, что заработали 20 миллионов (недоминированных франков).

– И что бы вы хотели еще узнать?

– Размер гонорара в «Возвращении Казановы».

– Я заработал 7 850 000 франков, включая всякие другие выплаты.

– Что имеется в виду?

– Авторские права.

– Что вам больше всего нравится в себе?

– Глаза.

– А меньше всего?

– Ноги.

– Вы едете в этом году в Канн?

– Да. Я представляю «Возвращение Казановы». Я всегда ездил в Канн, если только у меня там были дела. А не для парада, я в этом не нуждаюсь. Только ради продвижения фильмов.

– И вы снова, как в прошлый раз, нацепите на смокинг бейдж с надписью «Star»?

– Ха-ха! Как они все злились, увидев меня с этой бляшкой. Я здорово посмеялся. Идея поступить так была просто грандиозна.

– И теперь по случаю открытия вы придумали еще какую-то провокацию?

– Вас ждет сюрприз… сюрприз…